Излюбленная манера обращения Барыни с людьми заключалась в том, чтобы сначала вознести их как можно выше, а потом треснуть башкой об асфальт, чтобы мозги брызнули из ушей. Она называла это «контрастный душ».

Мухинское пальто Шумов оставил где-то в прошлом. Теперь на нем была длинная куртка камуфляжного цвета, причем ее размер явно превосходил габариты самого Константина Сергеевича. Шумов, не поднимая глаз, перемещался по складу, нигде не задерживаясь и ни с кем не разговаривая. Вероятно, люди Хруста думали, что он приехал вместе с Тыквой, а тыквинские парни принимали его за одного из помощников Хруста. Я только не мог понять, что здесь может сделать одинокий сыщик против двух десятков вооруженных людей. Может, Шумов просто сильно треснулся головой при аварии и теперь не отдает себе отчета в своих поступках?

Похоже, так оно и было — Шумова сначала пронесло по всему складу от начала до конца, в десятке метров от мебельной свалки он развернулся и направился обратно, выписывая странные зигзаги.

Ощущение дурдома усиливалось тем, что Хруст и Тыква снова перешли к выяснению отношений на повышенных тонах. Хруст пытался отчитывать Тыкву за то, что тот где-то облажался, а Тыква презрительно фыркал и предлагал всем недовольным его работой убираться к такой-то матери.

— Я все сделал нормально! — голосил Тыква. — Я не знаю, кто там куда полез, но все было сделано нормально!

— Слушай сюда, — Хруст злился, отчего его лицо как бы еще больше заострялось книзу. — Это не я тобой недоволен! Тобой недовольны там! — Хруст многозначительно ткнул пальцем вверх. — И ты понимаешь, что это значит!

Но Тыква отказывался понимать, что это значит. Мухин презрительно покачал головой, наблюдая эту свару:

— Позорное зрелище, позорное... Мы тут с тобой сто лет проживем, прежде чем они договорятся. Правда, потом они нас все равно замочат, — с обреченностью фаталиста добавил Мухин.

— Ты уже заколебал, напоминая про «замочат»! — не сдержался я. — Ты лучше скажи, куда ты деньги с алмазами подевал? Я не понял про Пистона и Циркача — ты ведь был здесь, ты не уезжал в Москву, значит, ты не мог передать им деньги...

— А я и не передавал им деньги, — согласился Мухин. — Не смог. По состоянию здоровья.

— Ну а как же тогда?

— А вот так. Терпение, терпение... Я двенадцать лет ждал этого дня. То есть два раза по двенадцать...

— Как это?

— Двенадцать лет назад я понял, что не доживу до спокойной старости. И я стал настраиваться на смерть. Так что я сейчас совершенно спокойно ко всему этому отношусь. И двенадцать лет я ждал момента, чтобы сквитаться с Барыней. Странно, что все так совпало. Наверное, судьба, — глубокомысленно заключил Мухин.

— Про смерть я не спорю, — покосился я на ругающихся Хруста и Тыкву. — А про Барыню что-то не очень понятно. Она в Испании с двадцатью охранниками. Ты — здесь, в наручниках. И тоже с двадцатью охранниками. Деньги ты Пистону с Циркачом передать не смог. Хотя даже если бы и смог — сам говоришь, что Пистон с Циркачом ничего бы сделать не смогли, и их замочили бы еще на границе... Это ты называешь — сквитаться с Барыней?

— Сквитаться, — сказал Мухин, мечтательно щурясь, — это сделать то же самое, что она сделана со мной и с Мариной. Я на такое не способен, поэтому ей просто вышибут мозги. Я — гуманист.

«Чокнутый гуманист», — хотел я добавить маленькому человечку с разбитым лицом, который лежал на холодном полу и надрывно кашлял, не переставая при этом мечтать о сведении старых счетов с женой бывшего министра финансов, которая в данный момент проживала в Испании под усиленной охраной.

И скорее всего давным-давно забыла о своих поездках на розовом «Мерседесе» со своим маленьким белобрысым приятелем.

...Леха был так ошарашен и раздавлен, что совсем перестал соображать. Он даже подумал, что ночью на дачу напала какая-то банда и перебила всех, почему-то пощадив его с сестрой. И он не понимал, почему ему говорят только о двух трупах — Игоря Феликсовича и Анны Семеновны.

А следователь не понимал, про какую еще женщину толкует ему подследственный.

— Меньше надо «колес» глотать, — говорил следователь, которому ежедневно звонили из прокуратуры, из обкома партии и даже из министерства, требуя скорейшего расследования зверского убийства директора алюминиевого комбината и его супруги. — Тогда не будут мерещиться всякие женщины... Мало тебе той, которую ты изнасиловал и убил? Она же в матери тебе годится!

У Лехи кружилась голова, но он все же вспомнил фамилию Барыни.

— Эта женщина была вместе с нами на даче, — сказал он. — Она нас привезла. Это были ее знакомые. И мы не вламывались, мы никого не грабили и не убивали...

Следователь обалдел от такого бесстыдства. Застигнутый на месте преступления с руками в крови и со спущенными штанами, убийца и насильник продолжал упираться.

— Отпечатки пальцев, — сказал следователь. — Сперма. Кровь на руках и на одежде. Наркотические препараты у тебя в карманах. Золотые изделия и деньги, которые вы сложили в сумку. Этого всего достаточно, чтобы тебя расстреляли.

— Расстреляли? — Леха вцепился в стул, чтобы не свалиться на пол: все вокруг кружилось и вертелось, словно на карусели. — За что?!

— Думаешь, не за что? — следователь продолжал изумляться наглости этого наркомана. — Думаешь, тебя нужно пожалеть и отпустить? Так уморились, бедняжки, пока грабили и убивали, что уснули прямо рядом с трупами!

— Найдите ту женщину, — отчаянно молил Леха. — Она вам подтвердит, что мы были на даче в гостях. И Анна Семеновна, она сама...

— Заткнись, ублюдок! — Следователь не выдержал и треснул Мухина по лицу. — Не смей такое больше говорить!

— Моя сестра тоже может подтвердить...

— Твоя сестра, — с презрением процедил следователь, — законченная наркоманка, она сидела на героине. Но даже и она не лжет так, как лжешь ты!

— Какой героин? — прошептал Леха. — Это же были просто легкие стимуляторы...

Два дня спустя он увидел Марину на очной ставке и понял, что это действительно был героин. Марина была на себя не похожа, ее трясло, она не отвечала на вопросы, ее тошнило... И лишь в самом конце, наткнувшись больными глазами на брата, она закричала:

— Ты что, не понял? Это все сделала ОНА! Это ОНА! И больше никто!

И Леха стал твердить фамилию Барыни на всех допросах. Добился он этим только одного. Как-то следователь небрежно бросил ему:

— И кончай примешивать к своим преступлениям других людей. Не знаю, где ты слышал фамилию этой женщины... Ее муж выполняет важное государственное задание за границей, и я не позволю тебе впутывать ее сюда. Тем более что в ту ночь она была в Ленинграде, и это могут подтвердить десятки свидетелей. А вот факт твоего знакомства с ней никто не может подтвердить. Это твой очередной наркотический бред, Мухин. Тебе пора писать чистосердечное признание. Вот чем тебе пора заняться. И, — следователь понизил голос, — если у тебя с этим проблемы, тебе помогут. Сегодня же ночью, в камере.

— Я подумаю, — сказал Мухин.

— Рад слышать, — сказал следователь, морщась и устало массируя виски. У него были свои проблемы в связи с тем, что дело не закрывалось так быстро, как хотелось. Куда-то запропастилось орудие убийства — тяжелый бронзовый подсвечник, которым размозжили черепа супружеской паре. Его не нашлось на даче, его не было и среди вещей, приготовленных «ворами» к уносу в сумке. Следователь проклинал халатность тех уродов, которые перевозили вещдоки с дачи в управление и где-то посеяли главную улику. А может, попросту сдали в комиссионку за хорошие бабки. Всякое могло случиться, но голова от этого болела исключительно у следователя. К тому же городского прокурора заинтересовала часто встречающаяся в протоколах допросов фамилия некоей женщины, которую следователь трактовал как наркоманский миф. Прокурор распорядился рассмотреть всю эту историю более внимательно, и следователь не мог ничего ему возразить. А звонки сверху продолжались, и следователь устал объяснять, чья это вина, что преступники до сих пор не в зале суда. На прокурора тоже, вероятно, давили, но он упорствовал, и поиски подсвечника продолжались. До тех пор, пока машина прокурора по несчастной случайности не сорвалась в пропасть, когда прокурор с женой ехали по горной дороге на кавказский курорт. После этого все как-то само собой уладилось. Никто не вспоминал про подсвечник, зато все требовали поскорее передать дело в суд, чтобы в нашумевшей кровавой истории была поставлена точка.