Смотрю на него, пытаясь понять, обман ли это. Его глаза спокойны, уверены. Он знает, что говорит.

– Почему я? – наконец спрашиваю.

– Потому что ты умеешь думать, – отвечает он.

Молчу, но внутри всё переворачивается. Подполье. То, что я искала, само нашло меня. Но это предложение не без риска.

– Если я соглашусь… что дальше?

Его взгляд становится ещё жёстче.

– Дальше ты станешь частью того, что изменит эту Империю навсегда.

Комната наполнена запахом сырости, дешёвой свечи и моих собственных тревог. Мужчина стоит слишком близко. Его тёмные волосы слегка влажны. Его одежда – простой серый плащ и рабочие сапоги – ничем не отличается от тех, что носят все в гетто. Но в его манерах чувствуется что-то другое: напряжение, готовность броситься в бой в любую секунду.

Я не сажусь, но и он тоже. Мы стоим друг напротив друга в тишине, которая заполняет комнату как удушливый дым.

– Ты не ответила, – говорит он, его голос прерывает звуки снаружи: шарканье ботинок и лай собаки. – Хочешь изменить свою жизнь или нет?

– Почему ты думаешь, что я хочу? – мой голос звучит резче, чем я ожидала.

Он фыркает, как будто моя дерзость его забавляет.

– Все хотят, – отвечает он просто. – Здесь, в гетто, никто не живёт. Мы существуем. Мы дышим, чтобы служить Империи, едим, чтобы снова вернуться на её заводы. Каждый из нас мечтает о чём-то большем, но не каждый осмеливается сделать шаг.

Он делает паузу.

– Но ты… ты можешь осмелиться.

– Ты ничего обо мне не знаешь, – говорю я. – Я всего лишь ещё одна пустышка с завода.

– Возможно. Но я знаю одно: ты ищешь способ насолить Империи.

Он не знает, что я ищу. Не может знать. И всё же его слова вызывают дрожь.

Отвожу взгляд, смотрю на трещину на стене.

– Почему ты здесь? Почему именно я?

Мужчина делает шаг назад и садится на стул, который, кажется, скрипит под его весом. Он указывает мне на кровать, но я остаюсь стоять.

– Ладно, – говорит он, пожимая плечами. – Нам не нужны герои, которые думают, что они спасут мир. Нам нужны люди, которые понимают, как он устроен.

Он проводит рукой по влажным волосам, затем кладёт локти на колени.

– Моё имя Локан, – говорит он наконец. – Локан Фрейгард. Я дартлогиец, как и ты.

– Ладно, Локан, – говорю я, пробуя его имя на вкус. – Почему ты решил, что я тебе подхожу?

Он улыбается, но это улыбка без радости.

– Я наблюдал за тобой, Элин. Ты видела, как избивают твоих коллег, но не отворачивалась. Ты не кричала, но и не молчала. Это то, что мне нужно.

Я не знаю, что сказать. На языке вертятся вопросы, но ни один из них не кажется правильным.

– Я… я не знаю, чего ты от меня хочешь, – говорю наконец.

– Не знаешь? – Локан фыркает. – Я хочу, чтобы ты сделала выбор.

Он поднимается. Его силуэт кажется выше из-за тусклого света свечи. Мир становится слишком тесным: стены моей комнаты давят, запах свечи кажется удушливым, а в груди растёт что-то похожее на страх.

– Это не так просто, – говорю я тихо.

– Конечно, не просто. Никто не говорит, что будет легко. – Локан делает шаг ко мне. – Но скажи мне, Элин: ты хочешь умереть здесь, как те, кто уже сдался? Или ты хочешь попробовать что-то изменить?

Смотрю на него. В его глазах вижу то, что редко вижу у других: огонь. Не тот огонь ненависти, который горит во мне, а другой. Огонь действия.

Пальцы сжимаются в кулак.

– Что мне придётся делать?

– Пока что слушать, смотреть и учиться. – Его голос становится тише. – Мы начнём с малого. А дальше – посмотрим.

Он встаёт, готовясь уйти.

– Откуда я знаю, что могу тебе доверять? – спрашиваю я, чувствуя, как внутри всё кипит.

Он не отвечает сразу. Его взгляд становится холоднее.

– Ты не знаешь. И я не знаю, могу ли доверять тебе. Но у нас обоих нет времени сомневаться.

Он открывает дверь и выходит, оставляя меня в тишине.

Я смотрю на трещину на стене, на потухшую свечу. Воздух кажется ещё тяжелее. Но в этой тяжести я впервые чувствую нечто другое. Не надежду, а что-то близкое к ней.

Голова кружится от слов, которые оставил дартлогиец. Всё, что Локан сказал, крутится в мыслях, оставляя странное ощущение тревоги и ожидания.

Но долго это чувство не длится. Слышу шаги за дверью, тяжёлые, шаркающие, как будто человек едва держится на ногах. Потом стук – слабый, будто у того, кто снаружи, не хватило сил стучать громче.

Открываю дверь и вижу Кайру.

Её лицо покрыто грязью и кровью. Одна щека опухла, а из рассечённой губы ещё сочится кровь. Волосы спутаны, словно её волокли за них. Она пошатывается, едва держась за дверной косяк.

– Кайра! – Я хватаю её за плечи и тут же чувствую, как она вздрагивает от боли.

– Прости, – голос слабый, хриплый. Она поднимает взгляд, и я вижу в её карих глазах слёзы. – Они… опять…

Не даю ей договорить. Завожу в комнату, усаживаю на кровать и начинаю рыться в ящике, где держу свои скудные запасы: бинты, старую бутылку спирта, пару тряпок.

– Кто это сделал? – спрашиваю я, хотя ответ уже знаю.

Кайра не отвечает. Она просто сидит, тяжело дыша, сжимая кулаки так, что пальцы белеют.

– Солдаты, – наконец выдавливает она. Её голос дрожит, но в нём слышится ярость, смешанная с бессилием. – Они… остановили меня. Сказали, что я слишком медленно иду…

– Уродов бы этих… – слова застревают в горле, пока я смачиваю тряпку спиртом. – Терпи.

Кайра шипит от боли, когда я прижимаю тряпку к её разбитой щеке.

– Почему они всегда выбирают нас? – говорит она, закрывая лицо руками.

Молчу. Что я могу сказать? Потому что мы дартлогийцы? Потому что для них мы – пыль под ногами, ничего не стоящая? Слова кажутся слишком слабыми, чтобы выразить мою ненависть.

Когда я перевязываю её руку, где рваная рана от сапога одного из солдат, она вдруг начинает плакать. Сначала тихо, а потом громче. Её плечи трясутся, а пальцы вцепляются в край кровати так, что костяшки белеют.

– Я больше так не могу, Элин, – выдыхает она между всхлипами. – Каждый день одно и то же. Госпиталь, патрули… этот страх. Каждый раз я думаю: «А вдруг меня сегодня не отпустят?»

– Тише, Кайра, – говорю я, хотя сама чувствую, как всё внутри кипит. Стараюсь говорить спокойно, но слова кажутся фальшивыми даже для меня. – Это временно.

– Временно? – она поднимает на меня взгляд, полный боли. – Это никогда не закончится!

Её слова будто пощёчина. Она права. Ничто не изменится, если мы просто будем ждать. Но как сказать ей о том, что только что произошло? О Локане? О том, что я могу стать частью подполья?

Смотрю на неё. Лицо всё ещё мокро от слёз, и она выглядит такой уязвимой, такой хрупкой. Если я расскажу, это сделает её мишенью. А если я ничего не скажу, то обрекаю её на продолжение этой жизни.

– Ты сильная, Кайра, – говорю наконец, откладывая в сторону бинты. – Мы справимся.

– Как? – она вытирает слёзы, но голос всё ещё дрожит. – Ты веришь в это, Элин? Правда веришь?

Не отвечаю. Потому что не уверена, во что я верю. Но одно знаю точно: я должна разобраться во всём, прежде чем вовлекать Кайру в это.

– Давай так, – говорю мягко, отводя взгляд от её глаз. – Сегодня ты остаёшься здесь. Завтра разберёмся, что делать.

Она кивает, не спорит. Укладываю её на кровать, прикрываю старым одеялом. Дыхание постепенно становится ровным, и вскоре она засыпает.

Сижу на стуле, смотрю на её лицо, уже немного успокоившееся. На девичей щеке всё ещё виден красный след от удара.

«Я не могу подвести тебя,» – думаю я.

Нужно выяснить, что предлагает Локан, и только потом решать, стоит ли втягивать Кайру в это. Потому что если подполье провалится, то всё, что нас ждёт, – это петля.

Утро встречает меня серым небом, тяжёлым от дыма, и влажным холодом, который пробирает до костей. Запах гетто всё такой же – смесь гнили, магического топлива и затхлости, – он въедается в кожу, в волосы, в одежду.