Воздух густой, тяжёлый, пахнет гарью, сыростью и чем-то сладковато-горьким, от чего начинает першить в горле. Этот запах въедается в кожу, в волосы, в одежду, оставляя нас заложниками его присутствия.

Работа бесчеловечна. Мы разгребаем обломки голыми руками, потому что перчатки изнашиваются слишком быстро, а новые нам не выдают. Металл обжигает даже сквозь ткань. Каждый кусок словно сопротивляется, словно знает, что наши силы давно на исходе.

Женщина рядом с нами – молодая, но её лицо осунулось, а волосы, запачканные пеплом, выглядят серыми, как у старухи. Она пытается поднять обломок, но тот слишком тяжёлый. Её пальцы дрожат, и она срывается на колени. Никто не помогает. Никто не может позволить себе потерять время.

Пожилой мужчина рядом со мной выгибается дугой, пытаясь поднять ржавую металлическую балку. Его спина трясётся от напряжения, но он не сдаётся. На его лице – глубокие морщины, кожа потемнела от пепла, а руки – худые, жилистые, покрыты ссадинами. Его губы шепчут слова молитвы на дартлогийском, почти неслышно.

– Слишком громко, старик! – кричит надсмотрщик. Его крик разносится, как удар, и пожилой мужчина напрягается сильнее, пока не поднимает балку.

Смотрю на свои руки. Грязь и пыль забились под ногти, пальцы уже не разгибаются полностью. Пот катится по лицу, смешиваясь с пеплом, делая кожу липкой и грязной. На ладони чувствую свежую ссадину, кровь смешивается с грязью, но я продолжаю работать.

Металл скрежещет под ногами, когда я тащу очередной обломок. Одежда прилипает к спине, тяжёлая от пота и влаги. Я чувствую, как ткань натирает плечи до крови, но это больше не имеет значения. В голове только одна мысль: работай, чтобы тебя не заметили. Работай, чтобы остаться в живых.

Крики надсмотрщиков звучат регулярно, словно удары часов. Они идут взад и вперёд по заводу, их сапоги громко стучат по металлическим обломкам. Иногда один из них пинает безвольного работника или швыряет в нас кусок угля, чтобы подстегнуть.

– Быстрее, выродки! – кричит один из них, его голос полный ненависти. – Империя не будет ждать!

Я наклоняюсь, чтобы поднять небольшой кусок металла. Это мой тридцатый за утро, но кажется, будто прошло уже десять часов. Рядом с ним замечаю обгоревшую бумагу, строгий уверенный подчерк, едва различимый за слоем пепла. Быстро отворачиваюсь, чтобы не терять концентрацию.

В этот момент кто-то проходит мимо, и я чувствую лёгкое касание к ладони. В первый момент это кажется случайным, но потом замечаю в руке что-то мягкое и хрупкое.

Поворачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это, но не могу ничего разглядеть. Все вокруг работают, их головы опущены, лица сосредоточены.

Незаметно разворачиваю записку.

На ней короткое послание: «Переулок Нордена, 20:00. Съешь.»

Сердце учащённо бьётся. Подполье.

Я не раздумываю. Быстро сжимаю бумагу и кладу её в рот. Горечь бумаги и пепла растекается по языку, но я проглатываю, даже не морщась. Осматриваюсь, проверяя, не заметил ли кто.

Охранник вдалеке, дартлогийцы продолжают работать, надсмотрщики выкрикивают приказы. Никто не смотрит на меня. Всё кажется обычным.

Рёв мотора прерывает звуки тяжёлого труда. На территорию завода въезжает чёрный мобиль с алой эмблемой Чёрных Стражей. Всё вокруг замирает, только редкие звуки скрипа металла нарушают тишину.

Эмблема на дверях машины бросается в глаза даже на расстоянии: чёрный щит с серебряной вертикальной полосой, на котором изображён орёл с раскинутыми крыльями, охватывающий меч. Внизу, на ленте, латинская надпись: «Ordo Supra Omnia» – «Порядок превыше всего».

Дверь машины открывается, и первым выходит он – командир Адриан Эрлинг.

Он двигается с уверенностью человека, привыкшего к власти. Каждый его шаг размерен, чёток, будто вымерен по линеечке. Его чёрная форма безупречно сидит, подчёркивая его осанку и широкие плечи. На груди эмблема Чёрных Стражей, её серебро блестит в слабом свете утра.

Светлые волосы подчёркивают его строгие черты лица. Стальной взгляд направлен прямо перед собой. Он идёт, не замечая нас, словно мы часть этих обгоревших развалин.

Позади него идут ещё трое Чёрных Стражей. Они выглядят так же безупречно, как и он, но их шаги тише, сдержаннее.

Эрлинг останавливается перед завалами, оглядывает разрушения. Его лицо остаётся безучастным, но в этом молчании есть что-то страшное.

Мои руки дрожат, но я стараюсь не смотреть в его сторону. Стараюсь стать незаметной. Но глаза всё равно сами собой находят его фигуру. Я смотрю, как он идёт, как будто вес мира лежит у его ног. Он – воплощение Империи: холодный, сильный, равнодушный.

Когда смена подходит к концу, я чувствую себя с разбитой. Руки немеют, кожа на ладонях стёрта до крови. Ноги подгибаются, колени дрожат, а спина горит такой болью, будто позвоночник вот-вот сломается. Всё тело – сплошной комок боли, и я еле держусь на ногах.

Но я не могу остановиться. Продолжаю работать, таская обломки, разбирая почерневшие балки. Каждый вдох даётся с трудом – запах гари и пепла всё ещё висит в воздухе, удушающий, словно этот завод сам отравляет нас.

Всё происходит как в тумане. Разгребаю завалы молча, стараясь стать невидимой.

Никто не говорит. Ни охранники, ни дартлогийцы. Единственные звуки – скрип металла, когда мы переносим обломки.

Но в какой-то момент я чувствую, как на мне задерживается чей-то взгляд.

Поднимаю голову и замираю.

Командир Эрлинг.

Он стоит на небольшом возвышении, сложив руки за спиной. Его фигура неподвижна, как статуя, но глаза – холодные и острые, как клинки, – смотрят прямо на меня.

Я не понимаю, почему. Сердце пропускает удар.

Он молчит. Лицо остаётся бесстрастным, но в этом взгляде чувствуется что-то тяжёлое, подавляющее. Словно он видит меня насквозь. Словно знает что-то, чего не знаю я сама.

Опускаю глаза. Дыхание становится прерывистым, и я продолжаю работать, стараясь, чтобы мои руки двигались быстрее.

Но я чувствую, что он ещё смотрит.

Когда охранник кричит, что рабочий день окончен, я едва сдерживаюсь, чтобы не упасть. Люди вокруг опускают обломки, их лица серые, выжатые, словно из них выдавили последние капли жизни.

Выхожу за ворота завода вместе с другими дартлогийцами. Воздух снаружи не лучше – холодный, пропитанный запахом пепла, сырости и горя.

Но я не могу остановиться. Время.

Бегу через узкие улочки гетто, чувствуя, как сердце бешено стучит в груди. Камни под ногами скользкие, воздух холодный, но липкий пот всё равно стекает по шее.

Переулок Нордена. Это место ближе к северной части гетто. Здесь редко горят фонари, тени тянутся по стенам, делая улицы похожими на лабиринт.

Оборачиваюсь через плечо. Чёрные Стражи всё ещё ищут виновного, их машины видели в гетто весь день. Улицы кажутся ещё более пустыми и опасными.

Когда добираюсь до нужного места, всё вокруг уже утопает в ночной тьме. Здания высятся над головой, как чёрные зубцы, их окна разбиты или плотно заколочены.

Под одной из тёмных стен вижу фигуру. Высокая, напряжённая, как натянутая струна.

Локан.

Его серые глаза вспыхивают в тусклом свете фонаря. Он слегка кивает, увидев меня.

– Ты опоздала, – говорит мужчина тихо, но в его голосе нет упрёка. Только напряжение.

Останавливаюсь, переводя дыхание. Тело всё ещё болит, но я заставляю себя выпрямиться.

– Зато пришла, – огрызаюсь я.

Локан смотрит внимательно, его взгляд прожигает, но в нём нет осуждения. Только сосредоточенность и какая-то едва заметная тень облегчения.

– Рад, что ты выжила, – говорит он тихо, склонив голову чуть ближе. Его голос мягкий, но я чувствую напряжение в каждом слове. – После встречи с Чёрными Стражами это редкость.

Сглатываю, не находя, что ответить. Воспоминания о допросе всё ещё горят в голове, как огонь, но я заставляю себя не показывать слабость.

– Ты прошла тяжёлое испытание, – продолжает он. В уголках его губ мелькает слабая улыбка. – Добро пожаловать в подполье.