Камбоджа, французская колония, когда это было – господи, сто лет назад.

Кирилл мечтал добраться до Ангкор Вата, но просрочил тайскую визу, замотался с любовным приключением. Думал, что элементарно успеет, и, вглядываясь вечерами в пламенеющий закат, ломал голову, не остаться ли навсегда на райском острове.

К тому времени Чансуд познакомила его с рыбаком Сомбуном, хозяином ржавого катера, что ходил за крабами к острову Курицы и дальше к черным камням, торчащим посреди волн.

Угловатый таец с изрезанным ветром лицом и смешливым взглядом, ни слова не понимавший на английском, брал Кирилла помощником и делился уловом. Роскошное было время, удивительно легкое.

Чансуд раскрыла ему секрет изъятия праны. Из того, что она рассказала, Кирилл и половины не понял, но услышанное повергло в шок. Он отпускал шуточки, пока филиппинка не показала метод в действии, прошептав, что в качестве примера возьмет от него гораздо больше, чем нужно. Но тут же уверила, что беспокоиться не о чем, она рядом.

В общем, он согласился на эксперимент, хотя до конца не верил в странные сказки. После «показательного» сеанса Кирилл сутки лежал в гамаке. Сил не хватало дойти до моря, приходилось умываться едва ли не лежа, свесив голову над принесенным ведром. Такой истощенности не чувствовал и после многокилометрового марш-броска в армии, а ведь служил не в стройбате, а в спецназе, где пробежаться по изматывающей жаре в условиях горных перепадов было обычным делом.

Чансуд отпаивала его отваром, напоминавшим густой травяной чай с привкусом сухих водорослей. Первые уроки подпитки – так он это назвал – Кирилл отрабатывал на Чансуд. Технику уловил быстро, и ему понравилось. Она удивлялась, как ладно у него получается.

– Зарождаться новый Фи Ка, – улыбалась, светясь от счастья раскосыми глазками, – ты мне нужен, мой милый, я научить тебе многому, дай время.

Получая прану, он чувствовал, как наливается гибкостью тело, расправляется грудь и тают жиры на боках, кожа теряет дряблость и становится плотной, волосы мягче и не остаются на зубьях расчески, не скрипят колени при быстрой ходьбе, поясница не тянет, не ноет от длительных посиделок. Глаз будто стал зорче. На рыбалке, на глубине он высматривал крабов, легко отличая их от камней.

Он молодел, это факт.

Смотрел на разгладившееся лицо в маленькое кривое зеркало в туалете ближайшей кафешки – и не узнавал себя. Хотелось орать от радости: «Такого не может быть!» Правда, непонятно, что делать с паспортом – фото на первой странице не совпадало с нынешним обликом.

Об этом он не задумывался.

Позже узнал, что и массаж позволяет забирать прану. Понемногу, будто проглатываешь с раскинувшегося на кушетке тела по ложке рисового отвара на мясном бульоне.

Для клиента процесс незаметен, но полученной энергии достаточно для поддержания собственной молодости.

«Нельзя высосать сразу много, – приговаривала Чансуд, уминая тонкими ручками его спину, – пресыщение вредно, пропадать азарт охоты. И дающий завянет, как цветок, лишенный воды». Она называла это «охотой».

Завороженный ее смешным сюсюкающим выговором и мягким движением рук – каждую сцену она пыталась изобразить, он лежал и слушал с откровенным изумлением. Так вот для чего она зазывает в хижину из потемневшего бамбука жаждущих расслабления туристов. Вот зачем зажигает благовония лотоса и сбрызгивает углы настоем из свежей розы. Так паучиха заманивает глупых мух на обед.

Неисчерпаемые кладези энергии открывались перед ней ежедневно – доверчивые туристы, неиссякаемый родник.

– Да, – смеялась Чансуд, – это правда.

Ни одной морщинки на ее круглом лице, задорно торчащие груди, гладкий шелк кожи.

– Сколько же тебе лет, моя милая вампирша, – не удержался однажды Кирилл.

Она показала документ, закатанный в пластик – выцветший, буро-желтого цвета листок, исписанный закорючками-иероглифами.

– Мой дата рождения, – втолковывала Чансуд.

Но он не разобрался в тайских каракулях. Покачал головой, отдавая пластик, вышел на яркое солнце. В голубом тонул горизонт, в зарослях манго свистела птица. Он присел и вскинул ладонью горстку песка.

– Нарисуй.

Внутренне хотел увидеть на песке число максимум тридцать, не больше. Молодость ее тела опьяняла, он будто постоянно находился под кайфом и не желал отпускать блаженство.

Она вывела веточкой цифру. Кирилл рухнул задницей на песок, пропустив мощный математический хук. Мотнул головой, словно солнце напекло темечко.

Рассказы Чансуд про французскую колонию в Камбодже вдруг обрели реальность, воссоздались из дымки времени. Она обвила его шею руками, обволокла запахом сандала.

– Любить меня? Мы жить вместе. Долго. Очень долго. Пока мне не надоест. Я тебя учить, что знать сама. Это нестрашно, ведь ты еще не Фи Ка, но интересно.

Она едва доставала ему до плеча. Он легко поднимал на рассвете ее гибкое тело, относил к океану и опускал, не доходя до волны, во влажный песок. Утопал в поцелуях. Губы жадные, сильные. Нежный и требовательный язык, он помнил его движение. Глаза, искрящиеся на солнце, смех, летящий над пляжем.

В тот год ему исполнилось сорок пять. Две тысячи четвертый. Будто вчера.

Годзи вкатился в зал колобком в пиджаке соломенного цвета и обтягивающим пузо черном джемпере, окинул заплывшим глазом полутемное помещение. Кирилл недолюбливал толстяка за сварливость и перегибы, которые приходилось потом подчищать, но лучшего исполнителя всякого рода «неформальщины» было сложно найти.

На самом деле потливый лысый толстяк с широким выпуклым лбом и мощной челюстью в криминальных кругах имел кличку «Жила».

В свое время Кирилл уговорил его заменить грубое «Жила» на «Годзи» хотя бы в их отношениях.

«Годзи, – лукаво уверял Кирилл толстяка, – это имя, берущее начало от корней сицилийской мафии, от первого его клана дона Сильвио Сопрано».

И Жила, переживший девяностые, закаленный в передрягах питерских разборок, к удивлению Кирилла, про нашумевший сериал не слыхал, но охотно согласился с новой кликухой… Вроде как Годзи и звучит более весомо в нынешних-то реалиях. Кирилл тогда выдохнул с облегчением – не говорить же, что хозяин клички откровенно похож на обезьяну, и Годзи – сокращенное от Годзиллы.

Чего-чего, а стебаться Кирилл умел и любил. Но Годзи был парнем надежным, Кирилл назубок знал его личное дело.

«Жилин Николай Иванович, кличка „Жила“, он же „Годзи“, семьдесят седьмого года рождения. Образование незаконченное среднее. Отец убит в пьяной драке, матери нет. Срок по малолетке, ИТК-8 Самарской области – четыре года. Три штрафа за нарушение общественного порядка, четырежды проходил свидетелем по уголовным делам. Адрес, характер, привычки и прочее».

Основные сведения по Жилину передал из полицейских картотек старый знакомый Кирилла из органов. Что-то Кирилл накопал самостоятельно. Наверно, Годзи и сам позабыл половину. Но главное, к бизнесу Кирилла толстяк не имел отношения, в друзьях и знакомых не значился, в социальных сетях не замечен.

Кирилл пользовался его услугами нечасто, но столь долго, что сам удивлялся, как до сих пор не спалился.

– Ну, привет, Годзи. Смотрю, все хорошеешь, пузо на лоб лезет, все заботы мимо, – Кирилл любил позволить себе некоторую фамильярность.

Бросив рядом пиджак, Николай Иванович бухнулся на диванчик, распуская вокруг запашок табака и дешевой туалетной воды. Узкие свинячьи глазки смотрели настороженно, лысый череп в потных разводах блестел. Годзи подхватил салфетку, отер затылок, лоб, толстую короткую шею, скривил рот, показав удивительно ровные и белые зубы.

– Недобрый ты с утра, братуха Кирилл. Пару месяцев не пересекались, мог бы и про житуху спросить для приличия, а ты про жировые излишки.

Он похлопал себя по брюху, оскалился в притворной улыбке.

– Зима на носу, братуха. Ты не в курсе, ваще? Запас это у меня продовольственный, в натуре. Ладно, что у тебя, в чем на этот раз не фортануло?