— Что за трусливое поведение, господин Граус? — я тут же связался со своим бывшим командующим и начал отчитывать того, как нашкодившего мальчишку. Мой «Одинокий» неумолимо нагонял удирающий флагман, и дистанция неуклонно сокращалась. На экране появилось перекошенное бешенством и страхом лицо Птолемея. — Вы разве не видите что я желаю вас атаковать? Соизвольте вернуться на прежние координаты и ответить, как полагается!
— Кому полагается⁈ — покраснел Птолемей, уязвленный перед своими офицерами на мостике. Первый министр, всегда такой самоуверенный и наглый, сейчас выглядел жалко с трясущимися руками. Он понимал, что выглядит трусом в глазах подчиненных, и это сводило его с ума. — Вам контр-адмирал, или кто вы сейчас там, может и полагается, как космофлотскому. А мне, как сугубо гражданскому человеку, к тому же высшему сановнику Империи, не нужно навязывать ваши глупые правила!
— Вот и сидели бы в столице у себя в министерском кабинете и не совались бы в дела военных, — хмыкнул я, наблюдая на экране, как величественный «Агамемнон» устремляется прочь из сектора боя. Огненные росчерки выстрелов и вспышки взрывов отражались в обзорных иллюминаторах моего крейсера, но сейчас все мое внимание было приковано к панически улепетывающему флагману противника. — Что, как хвост прищемили, так сразу пацифистом себя почувствовали⁈ Возвращайтесь назад, я вам говорю. Нечего от честного боя бегать, господин хороший!
Птолемей на мостике «Агамемнона» буквально кипел от ярости. Его лицо побагровело, глаза метали молнии, а голос срывался на крик, когда он сквозь сжатые зубы прошипел приказ в коммуникатор:
— Уничтожьте немедленно этого наглеца, смеющего так нахально вести себя в отношении первого министра Российской Империи! — он в бешенстве ударил кулаком по панели управления, не в силах смириться с таким вопиющим неуважением к его высокой персоне.
Группа из пяти вымпелов, покинув «Агамемнон», вышла навстречу «Одинокому», но вместо того, чтобы атаковать и уничтожить мой крейсер, внезапно расступилась, прошла мимо и продолжила бой с другими кораблями нашей 1-ой «бело-синей» дивизии. Я не мог поверить своим глазам, глядя, как капитаны данных дредноутов, подчиняющиеся приказам Птолемея, вдруг проигнорировали его прямое указание и фактически встали на мою сторону.
Командиры данных дредноутов прекрасно видели, что перед ними сейчас находится корабль их бывшего командующего, и поэтому не захотели меня атаковать. Они конечно же не перешли на нашу сторону, но и не стали исполнять приказ Птолемея атаковать «Одинокий».
Расклад сил резко изменился. Птолемей, эта трусливая крыса, поджавшая хвост при одном взгляде неприятеля, теперь сам оказался беззащитен перед моей атакой. На мостике «Агамемнона» царила растерянность, когда первый министр поняв, что «желто-черные» крейсера оставили его, сначала в бешенстве от такого предательства развернул «Агамемнон» и первым ударил из своих орудий по «Одинокому». Видимо, какие-то крохи былой храбрости еще теплились в его душонке. Однако практически сразу осознав, что не выдержит этой дуэли, он прекратил огонь и снова принялся «со всех ног» удирать, куда «глаза глядят». Его флагман, как подбитая птица, кувыркаясь и петляя, стрелой понесся прочь, провожаемый разочарованными взглядами экипажей собственных кораблей.
Я, наблюдая такой положительный для себя расклад, что оказывается меня уважают не только в собственном флоте, но и во флоте противника, погнался следом за «Агамемноном», решив лихой абордажной атакой, взять в плен нашего храброго первого министра. «Одинокий» устремился в погоню. Как хищник, почуявший кровь, крейсер несся вперед, сокращая расстояние…
Одновременно с этим 1-я «ударная» «бело-синяя» дивизия, усиленная эскадрой крейсеров Доминики Кантор, наконец, сломили сопротивление 34-ой «желто-черной» и рассеяли ее по ближнему сектору пространства, не давая возможности снова собраться воедино…
Сейчас практически весь флот Птолемея наблюдал на экранах, как с одной стороны их командующий удирает из сектора боя, а с другой, как их одна из лучших дивизий терпит жестокое поражение. Зрелище позорного бегства первого министра и разгрома элитного соединения подорвало боевой дух вражеского флота. Многие офицеры и солдаты начали сомневаться как в своем лидере, так и в успехе всей кампании. Боевой дух союзного флота после двух этих событий сильнейшим образом понизился, все его подразделения ослабили атаку на дивизии Павла Петровича Дессе, так и не сумев прорвать их оборонительные порядки…
Первыми стали отходить с передовой «линии» адмиралы Романов и Салтыков, не желающие терять свои, как они считали, «личные» корабли в мясорубке, которая сейчас началась. Не желая разделять судьбу 34-ой «резервной», они отдали приказ отступать, игнорируя яростные протесты Птолемея и вице-адмирала Джонса. Их корабли, все еще боеспособные, но уже изрядно потрепанные и с пониженными характеристиками защитных полей, начали разворачиваться и уходить в «тыл».
Князь Никита Львович Трубецкой уже минут через десять безуспешных попыток пробить «линию» «северян» в своих координатах, последовал примеру своих товарищей. Трубецкой, в отличие от первых двух трусом никогда не был и осторожничать в секторе боя не любил, но все же, скрипя зубами от бессильной ярости, все-то вынужден был признать, что продолжение атаки равносильно самоубийству. Устав от бесплодных попыток пробить строй Дессе, князь приказал дать сигнал к отступлению.
Ну, а вслед за так называемыми «княжескими» дивизиями откатились назад и регулярные дивизии Птолемея. Их командиры, видя, как самые родовитые и влиятельные адмиралы покидают сектор боя, решили не искушать судьбу и последовать их примеру. Один за другим корабли разворачивались и уходили из простреливаемых квадратов, огрызаясь напоследок из кормовых орудий. Строй союзников стремительно редел, а в рядах наступала паника и смятение. Никто не хотел стать козлом отпущения и погибнуть в безнадежной атаке, когда сильные мира сего уже спасают свои шкуры…
Илайя Джонс изо всех сил пытался удержать эскадру на прежних позициях и заставить продолжить сражаться, но не сумел этого сделать, не имея достаточного авторитета в среде русских дивизионных адмиралов. Американец в отчаянии наблюдал, как все его приказы игнорируются один за другим. Джонс с горечью осознал, что в критический момент он так и остался для «раски» чужаком, не способным по-настоящему повести за собой.
Американец храбро бился на своей «Юте», благо данный флагман позволял это делать достаточно долго, но в итоге и Илайя был вынужден отступить вместе со всеми остальными, чтобы не быть снова взятым в плен. Его дредноут, изрешеченный вражескими зарядами, весь в пробоинах и разломах, из последних сил разворачивался, чтобы уйти в прыжок. Джонс стиснул зубы, глядя, как на тактическом экране один за другим исчезают значки союзных кораблей. Он сделал все, что мог, но этого оказалось недостаточно. Теперь главное — спасти то, что осталось от флота, и продумать новую стратегию…
Корабли контр-адмирала Круза, отсиживавшегося все это время в «тылу», все же сыграли свою роль. В какой-то момент заметив на радарах, как некий вражеский, то есть мой, крейсер догоняет линкор первого министра, Круз приказал своему подразделению идти наперерез «Одинокому». До этого момента он осторожничал, предпочитая держаться в стороне от основных сражений. Корабли Круза устремились наперерез моему «Одинокому», на ходу разворачивая орудия и активируя щиты.
В итоге эти ребята заставили меня прекратить преследование Птолемея. Я скрипнул зубами, видя, как добыча ускользает из рук в самый последний момент. «Одинокий» в одиночку не мог тягаться с целой эскадрой свежих сил противника. Отпустив пару крайне ненормативных выражений в сторону данных кораблей и их командира, я приказал Алексе разворачиваться и возвращаться под прикрытие 1-ой «ударной» дивизии. Ладно. Ничего, мы еще встретимся с тобой, Птолемей. И в следующий раз тебе не удастся сбежать…
