Шереметев, торжествуя победу, гнал свой «Петропавловск» на всех реакторах, жаждая лично захватить или уничтожить заклятого врага. Его серые глаза горели хищным огнем, а на тонких губах играла жестокая усмешка. Глеб Александрович в последний момент успел-таки присоединиться к абордажной атаке на уже беззащитный «Александр Невский», самолично возглавив один из штурмовых отрядов. С грохотом и лязгом стыковочные рукава «Петропавловска» вонзились в изувеченный корпус флагмана Юзефовича. В образовавшиеся проломы хлынул поток вооруженных до зубов космодесантников в черной броне, сметая на своем пути последние очаги сопротивления. Это была уже не битва, а избиение, кровавая бойня в тесных коридорах обреченного линкора.

Первым делом Глеб Александрович пробился со своими людьми к капитанскому мостику, — сердцу и центру управления любого корабля. Путь был усеян обугленными и изувеченными телами защитников «Александра Невского», павших с оружием в руках. «Балтийцы» Юзефовича, зная, что пощады не будет, дрались до последнего вздоха, до последнего патрона, обагряя родную палубу своей кровью. Но силы были слишком неравны.

В это время рядом с адмиралом Юзефовичем, который находился именно там, уже почти не оставалось его космоморяков, способных защитить своего командующего. Лишь горстка самых верных и бесстрашных бойцов сгрудилась подле смертельно раненого адмирала, готовая погибнуть вместе с ним. В полумраке мостика, освещаемого аварийными красными огнями, мерцали боевые доспехи, покрытые копотью, пробоинами от пуль и потеками крови.

Короткий бой, и Юзефович, раненый несколько раз, в пробитых боевых доспехах, шатаясь от бессилия и потери крови, встал в полный рост и вышел из-за укрытия. Шлем его был сбит, по бледному окровавленному лицу струился пот, но взгляд горел непреклонной решимостью и гордым вызовом. Даже на пороге смерти этот человек не утратил мужества и величия духа, готовый встретить свою судьбу лицом к лицу.

— Давай, граф, — воскликнул он, доставая и активируя свою плазменную саблю, — это наш с тобой поединок чести. Я вызываю тебя… Шереметев, ты слышишь меня⁈

В искрящемся клинке, озарившем мостик призрачным голубым сиянием, сконцентрировалась вся ярость, боль и отчаяние умирающего адмирала. Это был последний, обреченный жест несгибаемой воли и чести, не желающей покоряться даже перед лицом неизбежного конца.

Раздался звук одинокого выстрела, и Карл Юзефович, срезанный им, упал на спину.

— Смерть в поединке чести слишком благородна для тебя, — усмехнулся Шереметев, подходя ближе и опуская оружие. — Я граф Российской Империи, которой мои предки служат уже почти тысячу лет, ты же — простой колонист, возомнивший себя кем-то большим, кем ты никогда не являлся…

В голосе аристократа звучало высокомерное презрение пополам со злорадным торжеством. Он упивался своей победой, наслаждался унижением и страданиями поверженного врага, упиваясь его бессилием. Тысячелетия, прожитые предками Шереметева в роскоши и власти, веками взращиваемое в их сердцах высокомерие к «низшим», презрение ко всему чуждому их кругу — все это сейчас говорило устами графа, взирающего на истекающего кровью Юзефовича, как на раздавленного ботинком таракана.

Поставив ногу на безжизненное тело Карла Юзефовича, он произнес, глядя в его стеклянные глаза:

— Вот видишь, Карлуша, как получается… Еще час назад ты грозился взять мой «вагенбург» за несколько часов, а теперь валяешься в виде безжизненной туши на холодном полу своего бывшего флагмана. Вот так всегда и заканчиваются амбиции тех возгордившихся и бросивших вызов системе…

Граф смотрел на мертвеца с брезгливым презрением, словно любуясь делом своих рук. Для него гибель Юзефовича была не просто победой в битве, но торжеством вековых устоев Империи, незыблемости кастового строя, превосходства аристократии над «безродными выскочками». Он стоял на мертвом теле, как на трофее, как на постаменте собственного триумфа, как на зримом доказательстве своей правоты и права сильного. Бледное окровавленное лицо адмирала с остекленевшими глазами казалось ему сейчас красноречивее любых слов…

…В это время корабли Балтийского флота, чьи капитаны и адмиралы были окончательно подавлены захватом своего флагмана и невозможностью его отбить, начали в беспорядке отступать из сектора сражения, уже не веря в победу, а главное — в смысл этого противостояния.

С огромным трудом, оставшимся в живых дивизионным адмиралам Юзефовича: Пегову и Зиминой удалось собрать остатки космофлота в единое целое и не допустить его полного разгрома. Израненные корабли с потрепанными, деморализованными экипажами сбивались в неровные ряды, пытаясь прикрыть друг друга и упорядочить отступление. Адмиралы из последних сил взывали к мужеству и чести своих подчиненных, убеждая не поддаваться панике, сохранять достоинство и веру в будущую победу…

Спустя некоторое время сражение затихло само собой, и два противоборствующих лагеря стали зализывать раны, собирая по сектору выживших в этой мясорубке своих товарищей с погибших кораблей. В холодном мерцании далеких звезд дрейфовали обломки десятков разрушенных и уничтоженных кораблей. Победители и побежденные, охваченные скорбью и усталостью, деловито сновали меж останков битвы, подбирая своих раненых и павших. Величественная тишина космоса, совсем недавно растревоженная грохотом титанической битвы, вновь воцарилась над облаком металлических фрагментов и остывающей плоти — безмолвным памятником кровавой драме, разыгравшейся здесь во имя чьих-то амбиций и представлений о справедливости…

Несмотря на то, что дивизии адмирала Юзефовича были оттеснены от «сферы» «вагенбурга», в их составе по-прежнему оставалось достаточное количество боеспособных вымпелов. Грозные линкоры и крейсеры сразу трех космофлотов: Балтийского, Тихоокеанского и если учитывать эскадру Хромцовой, то и Северного, ощетинившись жерлами орудий, медленно дрейфовали на орбите, готовые в любой миг возобновить смертельную схватку. Но адмиралы обеих сторон понимали, что сейчас необходимо собраться с силами и мыслями, прежде чем предпринимать дальнейшие шаги…

На военном селекторном совете, собранном Зиминой, Гревсом и Пеговым, было решено возвращаться в ставшую родной звездную систему «Сураж» для пополнения сил и перегруппировки. На лицах адмиралов читалась тревога, смешанная с решимостью. Они понимали, что сейчас решается не просто судьба сражения, а возможно и всей войны.

— Мы не можем оставить нашего командующего в руках врагов, — заявила Настасья Николаевна, ее голос звенел несгибаемой волей. — Это неприемлемо и навсегда запятнает нашу честь…

Зимина всегда была не просто талантливым флотоводцем, но и верным соратником адмирала Юзефовича. Для нее как офицера и друга сама мысль о том, чтобы бросить командующего в беде, была невыносима.

— Но как мы сможем вызволить Карла Карловича из плена? — спросил вице-адмирал Пегов, разводя руками. Его широкое лицо, обычно излучающее добродушие, сейчас выражало сомнение и растерянность. Подтянутый и собранный Гревс молчал, погруженный в раздумья. Он просчитывал в уме возможные варианты и их последствия, словно выстраивая сложнейшую многоходовую комбинацию.

Оказывается, «балтийцы» до сих пор не знали о гибели своего командующего, предполагая что Юзефович попал в плен к Шереметеву, о чем говорила запись переговоров офицеров абордажных команд 5-ой «ударной» дивизии, между собой в эфире, когда те находились на захваченном «Александре Невском» и вели беседу какой из групп посчастливилось взять в плен адмирала. Обрывки фраз, полные воодушевления и торжества, повторялись, словно назойливое эхо: «Взяли адмирала!», «Вот это удача!», «Он теперь у нас!». Имя адмирала в этом разговоре не называлось, но все кто слышал в эфире эту запись, в частности дивизионные адмиралы–«балтийцы» предположили, что речь идет именно об их командующем. Лишь позже стало известно, что офицеры говорили о контр-адмирале Ремезове — начальнике штаба Балтийского флота, который в момент абордажа также находился на «Александре Невском» и действительно попал в плен.