— Особенностью всех гражданских войн является то, что, к сожалению, невозможно четко провести грань между твоим врагом и союзником, — продолжал Илайя, обводя собравшихся задумчивым взором. — Очень часто в такой ситуации выбором людей руководит опасение за собственную жизнь или за потерю своего имущества. Страх — великий мотиватор, и не каждый способен ему противостоять.

Он помолчал, словно погрузившись в воспоминания о прошлом, о том, что довелось повидать за годы службы. Сколько раз ему приходилось видеть, как казавшиеся верными соратники в одночасье меняли сторону, гонимые инстинктом самосохранения. Как идеалы и убеждения рассыпались прахом перед лицом реальной угрозы.

— Я, например, думаю, что большинство из находящихся сейчас при Самсонове, служат ему именно из-за страха быть попросту лишенными должностей, а то и головы, — произнес Джонс, и в его голосе прозвучала нотка горечи. — Да что спорить, если сам император Иван Константинович вынужден безропотно подписывать указы, навязанные ему диктатором… Даже венценосные особы не свободны от давления обстоятельств.

Птолемей Граус, все это время едва сдерживавший раздражение, не выдержал. Его лицо исказила гримаса недовольства, а в глазах вспыхнули злые огоньки.

— Не хотите ли вы сказать, господин американец, что мы должны простить всех изменников, потому что теми руководил страх? — съязвил он, вкладывая в каждое слово максимум яда и презрения.

Мысль о том, что кто-то смеет ему перечить, особенно в такой сложный и ответственный момент, была для Птолемея невыносима. Тем более, если этим человеком оказывался чужак вроде Илайи Джонса. Первый министр выпрямился в кресле, всем своим видом излучая непреклонность и решимость.

— По моему мнению, ни один министр или генерал-губернатор, хотя бы день служивший и подчинявшийся диктатору Самсонову, не имеет больше права занимать какую-либо высокую должность в Российской Империи и должен быть изгнан со службы с волчьим билетом, — отчеканил он, словно вынося приговор. — Нет прощения тем, кто предал свой долг и присягу, какими бы мотивами они ни руководствовались! Только беспощадная чистка рядов избавит нас от скверны предательства!

Его слова прозвучали как удар хлыста, заставив присутствующих вздрогнуть. Некоторые из адмиралов и капитанов одобрительно закивали, явно разделяя жесткую позицию первого министра. Другие, наоборот, опустили глаза, словно не решаясь встретиться с его пронзительным взглядом.

Но Илайя Джонс лишь весело рассмеялся в ответ, нисколько не смутившись напора Птолемея. Он вспомнил, как в свое время, после Гражданской Войны Дистриктов, американский сектор контроля лихорадило именно по этой же причине, когда победившие «республиканцы» начали чистить ряды космофлота и гражданских чиновников от тех, кто поддерживал «федератов». Тогда многие достойные люди лишились своих постов, а на их место пришли ставленники новой власти, зачастую куда менее компетентные и принципиальные.

— Позвольте дать вам совет, первый министр, — произнес Джонс, отсмеявшись и посерьезнев. Он наклонился вперед, глядя прямо в глаза Птолемею. — Вам нужно подходить в этом вопросе к каждому индивидуально, иначе вы рискуете растерять весь ваш управленческий аппарат. Конечно, среди тех, кто сейчас на стороне Самсонова, есть и настоящие преступники, которым нет прощения. Но наряду с ними, уверен, немало и честных людей, которые просто оказались в безвыходной ситуации и вынуждены были временно принять сторону противника. Если вы начнете огульно всех наказывать и увольнять, то рискуете обезглавить Российскую Империю, лишив ее самых опытных и знающих управленцев. А это может привести к куда более тяжелым последствиям, чем пребывание отдельных личностей на службе у диктатора.

Джонс сделал паузу, обводя взглядом зал, словно пытаясь оценить реакцию на свои слова. Затем он вновь повернулся к Птолемею и с нажимом произнес:

— «Раски», не повторяйте наших ошибок… Поверьте моему опыту, излишняя жестокость и неразборчивость в такие моменты до добра не доводят. Будьте мудры и рассудительны. Дайте людям шанс искупить вину и доказать свою верность Империи делом. Сейчас не время для расколов и чисток. Только объединив усилия, мы сможем одолеть общего врага и восстановить законную власть. А уж потом разберемся, кто достоин наказания, а кто — милости и прощения.

С этими словами Илайя откинулся на спинку кресла, давая понять, что закончил свою мысль. В зале вновь воцарилась напряженная тишина. Все взгляды устремились на Птолемея, ожидая его реакции на столь дерзкое и неожиданное заявление. Первый министр застыл, словно громом пораженный. По его лицу пробежала целая гамма эмоций — от бешенства до растерянности.

Большинство сидящих за столом адмиралов закивали, соглашаясь с Илайей, но больше по причине того, что у многих из них имелись родственники и друзья при дворе нынешнего императора, и они не хотели, чтобы те в будущем пострадали от репрессий, только уже — Птолемея. В зале совещаний повисла напряженная тишина. Птолемей Граус, до этого внимательно наблюдавший за реакцией собравшихся, снова медленно поднялся со своего места во главе стола. Его взгляд, тяжелый и пронзительный, скользнул по лицам адмиралов, словно пытаясь проникнуть в их мысли, выявить малейшие признаки сомнений или нелояльности.

— Ладно, вернемся к отделению зерен от плевел, позже, когда окончательно разобьем Ивана Федоровича Самсонова и его Черноморский космический флот, — произнес первый министр, понимая, что проигрывает этому наглому «янки» в словесной дуэли. — Сейчас же нам надо решить, что делать с предателем Юзефовичем. Напоминаю, Карл Карлович не просто не подчинился мне, как главнокомандующему, но и покинул союзный лагерь со всем своим флотом. Это ли не лучшее подтверждение его измены?

Птолемей всем своим видом давал понять, что не потерпит более никаких споров и сомнений в своей власти и решениях. На лицах некоторых адмиралов промелькнула тень страха и растерянности. Но внезапно в напряженной тишине раздался спокойный, уверенный голос:

— А кто бы не покинул лагерь, если бы его попытались так грубо арестовать? — неожиданно для всех произнес… Кто? Ну, конечно, я.

Все взгляды обратились на меня. Я в числе командующих дивизиями присутствовал на данном общем совете и до сих пор лишь молча наблюдал горячую перепалку Джонса и первого министра. Но сейчас счел необходимым вмешаться. Происходящее казалось мне в корне неправильным, способным привести к непоправимым последствиям.

— Что значит, «кто бы, не покинул лагерь»⁈ — возмутился Птолемей, не ожидая такого удара в спину от одного, как он считал, из своих людей. Его глаза сузились от гнева, а пальцы судорожно вцепились в край стола. — Это нарушение приказа верховного главнокомандующего союзной эскадры⁈ У нас что здесь — смотр личных флотов⁈ Что хочу, то и делаю⁈

Его голос сорвался на крик. Птолемей явно не привык, чтобы кто-то осмеливался ему перечить, тем более публично.

— Если приказ, исходящий от вас, командующий, являлся бы преступным или угрожал жизни мне и моим «морякам», то да, я бы тоже не стал его выполнять, — уверенно, без задней мысли, ответил я. В моем взгляде читалась непоколебимая решимость следовать своим принципам чести и справедливости, даже если это означает пойти наперекор власть имущим. — Поэтому не вижу ничего странного в том, что адмирал Юзефович, вероятно опасаясь за свою жизнь и свободу, просто решил уйти на время в более безопасное для себя место в соседнюю звездную систему.

Мои слова словно ударили Птолемея под дых. Он замер, пораженный дерзостью и прямотой, прозвучавшей в моем голосе. В зале повисла гробовая тишина. Все застыли, боясь пошевелиться и даже вздохнуть. Казалось, сейчас разразится буря. Первый министр не привык проигрывать и тем более не собирался уступать какому-то выскочке-адмиралу, пусть даже и командующему дивизией.

— Смотрите, господа, как заговорили наши доблестные военачальники, — процедил Птолемей, обводя присутствующих тяжелым взглядом. — Оказывается, теперь каждый волен сам решать, какие приказы выполнять, а какие нет. Что ж, прекрасно! Давайте объявим анархию и разброд в наших рядах, прямо накануне решающей битвы с узурпатором!