В воздухе витал смог, дышать становилось всё труднее. Мизгирь отвёл взгляд от сожжённой деревни и зашагал следом. Подмётки сапог зашаркали по грязи. Над головой не смолкало карканье ворон.

Мизгирь недовольно молчал. Он устал от размышлений. Устал от происходящего. Хотелось закрыть глаза, стереть рукой увиденное. Вернуться в прошлое. Оказаться в книгохранилище Хвальницкого монастыря, в строгой тишине.

На несколько мгновений Мизгирь погрузился в воспоминания. Шелест пергамента, аккуратные письмена. Ледяная выверенность слов. Прямые указания, не требующие самостоятельного выбора.

Мизгирь ненавидел делать выбор. Но выбор нужно было делать каждый день. Каждый чёртов день. И он постоянно делал его неправильно.

Двое служилых провели его вдоль кладбища, следуя по короткой дороге. Снег облеплял золотистые и бурые листья, клонил ветви. Мизгирь кожей ощущал повисшее в воздухе напряжение, но никто из конвойных не спешил его прогонять. Каждый знал, что это бессмысленно.

Они подошли к старой церкви, окружённой кленовой рощей. Шпиль немой колокольни врезался в грозовое небо, затянутое свинцовыми облаками. Стены церкви поросли плющом. Красные вьюны цеплялись за каменную кладку, скрывали мутные оконца.

На паперти дежурил караульный. Как и двое служилых, конвоировавших Мизгиря, мужик вынашивал бедную одежду – низкую обувь и стёганый длиннополый кафтан со стоячим воротником. На коленях у караульного лежал плотницкий топор, завёрнутый в крапивную тряпицу.

Мизгирь догадывался, что отряд состоял из ополченцев и действовал на отдельном направлении. Вероятно, целью этих несчастных служило отвлечение внимания вражеской армии.

По крайней мере до тех пор, пока они не ступили на эти болота.

Караульный с бугристым лицом смерил Мизгиря взглядом, в котором читалось бесконечное отвращение: «Тебя нам только тут не хватало, выродок».

– Ну и что это?

Один из двух служилых, высокий и тощий, кашлявший всю дорогу, вполголоса ответил:

– Отгадай с трёх раз, курья твоя башка.

В дыхании служилого отчётливо слышались свист и одышка. Мизгирь подозревал у него серьёзную болезнь лёгких. Однако вмешиваться не собирался и стоял молча, устало потирая кулаком глаз. Им вдруг овладело странное безразличие.

– Мать твою раз так! – караульный сплюнул через щель выбитого верхнего зуба и злодейски усмехнулся. – Скорей уж вестники Благой Веры подхватят меня на своих крыльях и вознесут к небу, чем я стану твои загадки разгадывать. Говори яснее, Прохор.

Служивый, которого караульный назвал Прохором, снова кашлянул.

– Сдался ты вестникам, как прошлогодний снег.

– Ах, да! – караульный без весёлости хохотнул, странно дёрнулся. – Ты ведь ещё не слыхал, что с Ромашкой твоим случилось?

Мизгирь постарался сохранить безмятежный вид, но взгляд его теперь был прикован к караульному с бугристым лицом.

Рука караульного от пальцев до предплечья была обмотана тканым поясом. Вышивка на поясе указывала на приверженность его владельца к Благой вере. Мизгирь знал, что такой пояс олицетворял пуповину человека с Подателем, а также неразрывную связь со всеми молящимися ему в мире. Однако носить пояс на руке среди приверженцев Благой веры было не принято.

Прохор с трудом сдержал кашель, глаза его стали влажными.

– Что с моим племянником?

– Парню свинья задницу откусила. Эка напасть!

– Не шути так, Макарко.

Макарко снова дёрнулся, пожевал губу и сплюнул.

– Уж если кто и шутит, так это Податель. Надысь наткнулся Ромашка твой на свинью, что в болоте утопла. Хотел было достать. Не знаю, на кой чёрт. Свининки захотелось, стало быть. Ну а та и ринулась. Оттяпала идиоту ползада.

– Живой хоть? – участливо спросил третий служилый, пришедший вместе с Прохором.

Макарко дрыгнул ногой, отвечать не спешил. Прохор побледнел, вытер лоб.

– Ну, чего молчишь-то? – произнёс, сдерживая кашель. – Живой, спрашиваю?

– Живой, да вот только пока задницу ему штопали, разглядели… проклятье на нём, – половина лица Макарко сжалась в усмешке. – Потому отнесли к священнику.

Прохор отступил на шаг, мотнул головой.

– Как такое возможно? Будь трижды проклята эта дребь! Я оставлял парня в добром здравии нынешним утром. А ты мне тут болтаешь, дескать его успели сволочь в церковь на закланье?

Прохор схватился за свой кочедык на груди, висящий на кожном шнуре. Изогнутый металлический стержень блеснул вблизи бугристого носа Макарко.

– Да ты просто-напросто брешешь! Отвечай, сукин ты кот! Где мой племяш?

Макарко положил руку на обух топора, дёрнул плечом.

– Не балуй, Прохор, а то обижусь. А обида она не геморрой – ногтем не соскребёшь.

– Геморрой не соскребают, – отозвался неожиданно даже для самого себя Мизгирь. – Я бы не советовал… соскребать.

Прохор разразился приступом кашля, отступил. Макарко с сомненьем поглядел на Мизгиря.

– Ты ещё что за знаток тут такой выискался?

– Медикус, – Мизгирь поскрёб щетину на подбородке.

Он уже и не помнил, когда брился последний раз. Пустил бороду на самотёк и теперь чесался ежеминутно, как шелудивый пёс.

– Чего-чего?

– Медикус. Ну, это если по грамотному.

– Экий ты выискался, лешачина. Ну и как нам твоя грамотность поможет? Напишешь письмо царю-батюшке? Что, мол, отряд наш размазало, как говно на паперти?

Мизгирь пожал плечом.

– Если вам от этого станет легче, то напишу.

– И всё по вине этих гнойных партизан, чёрт бы их побрал, – караульный яростно осклабился, вновь дёрнул шеей. – Мы потратили весь день и ночь, чтобы всех тут сжечь. А собралось их в этой глуши немало. Следовало бросить всё и бежать. Теперь-то поздно.

Мизгирь привык молчать, когда его не спрашивали. Поэтому умолчал и теперь, зная, что инверийские крестьяне в этой деревне собрались из ближайших поселений – вот почему их было так много. В большинстве своём женщины, старики и дети.

– «Занятное дельце», – плеча Мизгиря коснулся холод, и трескучий, как древесина на морозе, голос зазвучал в его мыслях: – «Эти тупые крестьяне полагали, что захватчики не станут забираться глубоко в глушь. А тут, как назло, возникли партизаны и притащили на своём хвосте разъярённых савенов».

– «Заткнись», – мысленно отозвался Мизгирь, ковыряя языком зуб. – «И без тебя способен догадаться».

– «Рассказывай», – усмехнулся «голос». – «Без меня ты способен разве что женщину от козы отличить».

Караульный, не способный слышать их перебранки, тем временем продолжал, перемежая свою речь отборной бранью:

– Это место было нам ловушкой. И теперь мы передохнем тут из-за инверийского проклятия, мать их раз так. Болотные черти они все. Все до единого.

– «Нет здесь никакого проклятия… ах да!» – «голос» в голове Мизгиря притворно осёкся. – «Ты ведь способен догадаться САМ! Прости, медикус!»

Мизгирь промолчал. У него действительно практически не оставалось сомнений, что смертоносную болезнь в эту инверийскую деревню притащили сами савены. Такое случалось сплошь и рядом в военное время.

За последний год армия Савении продвинулась далеко на северо-запад, поглощая Инверийское княжество. Кто-то считал, что уплачивай инверийцы дань вовремя, войны удалось бы избежать, ведь война со стороны Савении явственно носила вымогательный характер.

Однако Мизгирь считал долговые претензии к княжеству лишь поводом. Савения желала обратить прибыль от морской торговли инверийских городов в свою пользу. Ведь от диких земель белоглазых, располагающихся северо-восточней, проку ждать не стоило.

Мизгирь подавил распирающий грудь вздох сожаления. И всё-таки инверийские партизаны и гибель крестьян в этой деревне – так совпало. Никакое то было не проклятие. Потому что проклятия на этой земле Мизгирь не чувствовал.

Мизгирь старался удерживать взгляд на караульном. Боковым зрением Мизгирь видел за спиной караульного движущуюся по собственной воле «тень», переступающую из стороны в сторону. Ту самую не в меру болтливую «тень», преследовавшую его уже девять лет.