Мизгирь ссыпал в ладонь юнице пару монет.

– Видишь, вон? Где скоморохи скачут.

Он указал на толпу, собравшуюся вокруг разыгрываемого под открытым небом представления.

– Там разносчик кваса. Сходи-ка да принеси нам с тобой по чарочке. И возьми мне ещё один сахарный крендель. Что ты на меня так смотришь? Я, чёрт подери, хочу крендель. Иди. Нужно же тебе учиться общению с людьми. Как станешь себя вести, когда меня не станет? О, нет-нет. Только не плачь. А то я точно умру.

Дождавшись, пока юница отойдёт на безопасное расстояние, Мизгирь задрал рукав на больной руке.

Предплечье обвивал шов Явиди – клеймо в виде паучьей тенёты. За последнюю седьмицу дней шов увеличился в размере. Чёрные нити расползались на глазах – шевелились, как живые, под кожей.

Когда шов разрастётся на всё тело – ему придёт конец.

– Гангрена вас всех подери, – прорычал Мизгирь, сдавливая пальцем извивающиеся «ростки» расползающегося шва.

Пока никто из прохожих не заметил, Мизгирь опустил рукав и повязал его тесьмой. Затем согнулся, закрыл лицо ладонью, стараясь справиться с чувствами. Если бы только он не скормил последнюю слезу тому воеводе… или, может быть, этой инверийке?

Этой сероглазой и белокурой инверийке с курносым носиком, чьей улыбки он так старательно добивался. А ведь она ему даже имени своего не доверила. И всё же, глядя на Грачонка, Мизгирь с тоской вспоминал своих младших сестёр. А порой и вовсе представлял, что его единственная убитая в младенчестве дочь могла бы быть чем-то на неё похожей. Ей бы было вполовину меньше лет, чем Грачонку сейчас. Хотя сколько Грачонку самой лет? Тринадцать? Четырнадцать? Он даже этого о ней не знал. А ведь они уже год странствовали вместе.

Колокола смокли, боль утихла. Мизгирь отнял ладонь от глаз и взглянул на людей возле представления. Грачонок затерялась в толпе. Время шло, но её белокурая голова так и не появлялась, ни разу не вынырнув из толчеи.

Мизгирь встал, опёрся на трость. Он начинал нервничать. Когда на глаза ему попался продавец кваса, Мизгирь решил, что ждать больше не стоит. Чертыхаясь вполголоса, он захромал в толпу.

– Эй ты, рыло скоблёное! Куда лезешь?

Мизгирь отступил, получив толчок пятернёй в грудь. Начиная чувствовать подкатывающую злость, он поднял сердитый взгляд. Путь ему преграждал высокий крепкий юнец, со смаком посасывающий расползшегося петушка на палочке. Красные тяжёлые щёки юнца двигались вверх-вниз, продолжая глодать угощение.

– Не ворчи, злыдарь, – одёрнул юнца близстоящий лавочник. – Пропусти несчастного. Не видишь, что ли, калека стоит?

– Поглядите-ка, братцы! – из толпы донесся чей-то восторженный молодцеватый крик. – Как скоморохи кудесничают!

Мизгирь стыло усмехнулся. За годы, проведенные в Инверии, он и думать забыл, что в Савении слова «кудесничать» и «проказничать» имели один смысл. Для людей на этой земле, что истовые кудесники, что шумные скоморохи – все были приравнены к ходящим с нечистой силой.

Мизгирь двинулся в толпу. Когда ему уже стало казаться, что продвинуться дальше в толчее невозможно, головы перед его носом вдруг исчезли. Мизгирь увидел само представление.

Один из скоморохов, рыжеволосый поджарый середович, по-видимому, изображал… пьяного человека. Шатаясь из стороны в сторону, рыжеволосый то и дело прикладывался губами к фляге. Заложив одну руку под шерстяной пояс, он глупо сипло посмеивался, и взгляд его отвлеченно блуждал между собравшихся.

На лице рыжеволосого была вздета тряпичная маска.

– Кто ты таков будешь, добрый молодец? – вопрошал пьяница, красуясь перед толпой.

Второй скоморох в волчьей маске, измазанной сажей, взмахнул деревянным мечом.

– Я – Федка, Волчья Пасть! Верный слуга царя нашего, Александра Борисовича!

– Федка! Да неужто?! – рыжеволосый в маске заливисто расхохотался, на полусогнутых ногах поворачиваясь к «Волчьей Пасти» спиной. – Тот самый, что гнёт сковородки и одной левой побарывает медведей? Ах, нет. Тот, что с одного лёгкого движения рвёт юбки на бабах! Ну и что же тебе от меня нужно? Портки на мне решил порвать?

Толпа отозвалась дружным смехом.

«Волчья Пасть» набросился на рыжеволосого со спины, но в последний момент промахнулся. Рыжеволосый чудным образом увернулся от рубящего сверху удара, нагнулся, выпрямился. Снова покачнулся на нетвердых ногах.

– Тише-тише, друже, не горячись, – посерьезнел рыжеволосый скоморох, с опаскою отводя флягу в сторону, будто боясь, что её выбьют из его руки. – Дай сперва… Эх, бесовщина! Закончилось. Ты всю брагу выхлебал, друже?

Рыжеволосый угрюмо потряс перевёрнутой флягой. Лица его было не разглядеть за маской, но голос его явственно выдавал неподдельную тоску.

– Конец тебе пришёл, Роздай Беда! – вскричал «Волчья Пасть».

Рыжеволосый скоморох, изображающий «Роздай Беду», горестно вздохнул. А затем оба пустились вскачь, изображая жалкое подобие то ли танца, то ли сражения.

Мизгирь внимательно огляделся по сторонам. Грачонок стояла в окружение детей, открыв рот от удивления.

– «Какой же тупой она выглядит», – вздохнул Каргаш. – «Лучше б ты её учил, а не жалел».

Мизгирь окликнул девчонку, но его голос заглушила скоморошья музыка: ряженые с барабанами и дудками принялись водить хоровод вокруг тесно сплетенных «Роздай Беда» и «Волчьей Пасти».

Мизгирь стал с трудом пробираться в нужную ему сторону. Толпа зрителей сомкнулась теснее, люди в ряду перемешались, как семена в ступке. Мизгирь на мгновенье потерял Грачонка из виду.

Грянуло всеобщее ликование. «Волчья Пасть» вынырнул из круга музыкантов, толкая перед собой заплетающегося в ногах «Роздай Беду». Раздался смачный звук удара: скоморох, изображающий «Волчью Пасть», неподдельно влепил «Роздай Беде» кулаком по морде. Рыжеволосый повалился на землю, раскидав руки и ноги в стороны.

– Не тебе, гнида, тягаться с царской волей! – «Волчья Пасть» пустился в победный пляс.

Мизгирь толкнул Грачонка в спину. Она испуганно завертелась на месте.

– Чего застыла сургучом? – обозлился внезапно Мизгирь. – Вот ведь дурёха! Тебя только за смертью посылать…

В представление вмешался ещё один скоморох. Скача в тряпичной маске, он тщился изображать священника – кадилом ему служил подвешенный на верёвке лапоть.

– Чур тебя, названный! Чур! – «священник» принялся палить знаменьем лежащего на земле «Роздай Беда».

– Живей, уходим, – Мизгирь подтолкнул Грачонка в сторону. – Я уже вижу, как сюда приближается стража. Сейчас начнут лупить всех направо и налево. Живей, сказал.

Грачонок засуетилась, но спорить не стала. Лишь последний раз бросила зачарованный взгляд за спину, на «Волчью Пасть».

– «Дерьмо, а не представление», – проворчал Каргаш, когда они оторвались от толпы зрителей.

Грачонок с горячностью забежала вперёд и проделала руками два замысловатых жеста.

– Что значит «найти представление»? – с негодованием ответил Мизгирь.

– Смотреть представление, – жестом показала Грачонок.

Каргаш хмыкнул:

– «Что ж, а неплохая была задумка приспособить девку крутить пальцами. Вон как разговорилась, не заткнуть».

Мизгирь тяжело вздохнул.

– Послушай меня внимательно, – обратился он к Грачонку, заметно погрустневшей. – Предупреждай, ежели тебе в голову взбредёт отвлечься. Где монеты, которые я тебе дал? Ага. Славно. Я уж было подумал, что ты отдала их тем бродячим шутам.

Они подошли к краю площади, где их ждала телега. Возница, он же горшечник, привезший товар на продажу, отсутствовал. Жена его, полнотелая середовка, варила в котле похлёбку. Дождавшись момента, когда женщина отойдёт в отхожее место, Мизгирь обратился к Грачонку:

– Ты же помнишь, что мне нужно попасть в монастырь?

Грачонок кивнула, будучи увлеченной тем, что ковыряла ногти.

– Монастырь мужской, в нём строгие правила, – Мизгирь сжал предплечье, на котором под рукавом чернело клеймо. – Если пойдешь со мной, придётся быть ниже травы тише воды.