Она не привыкла так себя вести. Всегда спокойная и уверенная в собственных силах, Элина уже давно приучилась держать себя в руках. Правда, получалось это ровно до тех пор, пока в дело не вступал ее ненаглядный племянник. Макар, пожалуй, был чуть ли единственным в мире человеком, что мог вывести ее на эмоции и регулярно в этом умении практиковался.

Элина всё же нашла в себе силы, чтобы собраться. Сумев успокоиться и остановить слезливый поток, девушка достала из кармана кожаной косухи носовой платок, вытерла слезы и сделала пару глубоких вдохов. Всё это время Макар сидел молча, не издавая ни звука.

“Ждет” – понимала Элина.

– Ладно… Оставайся, сколько тебе влезет. Но знай – теперь ты такой же, как и все. Я не говорю тебе ни слова, не пытаюсь тебя учить и нянчить… Но! Теперь каждый твой косяк я буду взвешивать так же, как и косяки других. Шутки с алкашкой закончились. Застану пьяным – вылетишь! Будешь портить жизнь другим вожатым – вылетишь. Оля будет тобой недовольна – то же самое – вылетишь! Не будет косяков – не будет проблем, и тогда работай хоть до конца лета. Слова не скажу.

– Неужели… – снисходительно ответил Макар.

– Только учти – остановила его тетка, – Если вылетишь по своей глупости, то обратно уже не вернешься. “Ювента” для меня – целая жизнь. Как и ты… Но для тебя я уже сделала всё, что могла. Ты же просто выкидываешь всю мою заботу в помойку. Так и быть – это твое решение. Но будь уверен, что я через себя переступлю! С трудом, со слезами, но переступлю. И, возможно, тогда спокойствие придет и в мою жизнь и я больше не буду обрывать тебе телефон, бедный ты несчастный…

Между ними снова возникла пауза. Ожидание, которое давалось Элине с очень большим трудом, теперь и вовсе казалось ей невыносимым. Но она не дрогнула. Хватит с нее на сегодня слабостей. Хватит…

– Всё? – зевая, спросил племянник. Казалось, что большую часть из того, что сказала его тетка, он благополучно пропустил мимо ушей.

– Всё – кивнула Элина. – Выходи.

Макар уже очень долго стоял под душем недвижимо, обливаясь горячим потоком воды. Совсем недавно у него появилась такая привычка.

Только здесь вожатый мог позволить себе побыть в полном одиночестве, наедине с собой. Казалось бы – что в этом такого? Ничего особенного. Однако для самого Мака в последнее время этот процесс стал таким же жизненно необходимым, как еда, вода, сон и обязательные перекуры.

Только здесь, в этих четырех скучных кафельных стенах, он мог подумать и просто побыть в своей голове. Один. Без кишащих везде и всюду пионеров. Без трындящей напарницы и бесящего соседа. Без тетки, что вечно пыталась учить его жизни. Без всего этого гребаного мира, что раздавливал Макара каждое утро и всякий раз, как только он просыпался, открывал глаза и пытался встать с кровати, попутно осознавая всю свою никчемность. Здесь, то и дело ошпаривая себя кипятком, вожатый как будто перезагружался, подводил черту под прошедшим днем, смывал с себя весь его налет и хотел сразу же выкинуть из головы всё, чем он запомнился. Увы, но получалось это далеко не всегда.

Итак, что же такого с ним случилось сегодня? О чём Макару хотелось бы позабыть раз и навсегда?

Во-первых, ему хотелось бы стереть из памяти пресное лицо Элины, с которой он сегодня столкнулся несколько раз нос к носу. После того самого малоприятного разговора в машине родственнички не обмолвились друг с другом даже парой словечек, пусть и возможности для этого были. Макара такой расклад не особо заботил, а вот Зорю, которая и стала невольным очевидцем видимой прохлады между племянником и теткой, эта тема живо интересовала. Весь день напарница, словно заправский разведчик, не бросала попыток вытянуть из Мака рассказ о том, что же случилось на проходной прошлым вечером, а также кто ему вмазал по губе с такой пылкой “любовью” и при чём тут вообще Элина. Ничего, кроме отмашки и недовольной мины от напарника Зарина в итоге так и не получила, но вот осадочек и не иссякшее раздражение от ее расспросов у него всё равно остались.

Во-вторых, не мешало бы убрать из головы и дневное мероприятие, на котором ему выпала участь стоять на станции в образе идиотского крокодила и зачитывать каждому отряду дурацкий стишок с заданием, который еще и был напечатан на листе больно уж мелким шрифтом. Идиотизм – вот и всё, что Макар мог об этом сказать. Забыть! Срочно!

И в-третьих, вожатому конечно же хотелось позабыть про этот несчастный ужин, а именно пересоленную солянку, из-за которой у него до сих пор пекло в желудке, а во рту царил отвратный солоноватый привкус. Однако как забыть о том, что регулярно напоминало о себе непрекращающейся изжогой, вожатый не знал. Вместо этого Макар ярко представлял в мыслях ласкающую сердце сцену, в которой он самолично скармливал целую кастрюлю этого блюда тому, кто явил его на свет и рискнул объявить всё это безобразие “ужином”. Помогало это лишь отчасти, ибо очередная отрыжка, сдавливая желудок и обжигая горло, вновь и вновь сбивала его с мысли, возвращая вожатого в суровую реальность.

А вот из приятного за целый день и вспомнить-то было почти нечего.

Вожатого лишь немного грела мысль о том, что вторая смена в лагере уж точно станет для него последней, ведь по ее окончанию Макар ждала нормальная работа без всей этой ежедневной нервотрепки. Правда, взвешивая все свои за и против на протяжении дня, Мак понемногу приходил к выводу, что в порт он действительно суется, скорее, от безнадеги, нежели по ярому стремлению.

Справедливости ради стоило признать, что легкой и беззаботной жизни Макару там никто и не обещал. Работа в порту была не из легких, а платили за нее не больше, чем на том же консервном заводе, то есть – гроши. Сам же Богдан, парень двадцати девяти лет, в прошлом веселая и заводная бестолочь, который, собственно, и позвал Макара на эту работенку, сам по себе был ярким олицетворением того, как работа может гробить человека, вымывая из него все жизненные соки. После двух горбатых лет в порту некогда статный Богдашка успел осунуться, заработал себе внушительные мешки под серыми глазами и обрел болезненно-унылое выражение лица. Именно такой откровенно замученный вид его приятеля и заставил Макара так скоро усомниться в ценности этого “спасительного билета”.

Увы, но отказываться даже от такой невкусной вакансии тоже было глупо. Да и вообще Мак пришел к выводу, что он будет продолжать поиски нормальной для себя работы, но если таковой в ближайшее время всё же не найдется, то ему хотя бы будет куда сбежать из лагеря, чтобы по окончанию лета не остаться с голым задом на ветру. В конце концов – времени на изыскания у него еще вполне хватало, а потому от пока что еще действующего вожатого требовалось только продолжать мониторить вакансии в интернете даже не взирая на то, что этот процесс не вызывал у него никакого удовольствия.

Что ж, на сегодня его “обряд” можно было заканчивать. Выключив душ, Макар обтер полотенцем раскрасневшуюся кожу и покинул душевую. Вдохнув свежего воздуха, задуваемого из приоткрытой форточки, вожатый взбодрился и окончательно пришел в себя, вернувшись в реальный мир. Сейчас ему стало даже немного полегче.

Но жаль, что лишь совсем немного…

Следующее утро выдалось крайне мерзотным.

Проснувшись и лениво одевшись, Макар с ужасом обнаружил, что на выходных, мотаясь по делам, он напрочь позабыл купить себе в городе сигареты. В его бездонной сумке он не смог найти ни одной завалявшейся пачки, хоть и рылся в ней Мак столь же тщательно, как и ищейка, что пыталась отыскать наркоту у барыг. В шкафчике, под кроватью и во всех карманах тоже оказалось шаром покати. После всех этих розыскных работ вожатому стало окончательно понятно, что он обрек себя на безтабачную участь, пережить которую будет очень непросто.

Настроение, и без того паршивое, теперь стало совсем уж таять на глазах. Ситуация омрачалась еще и тем, что никто в Южном корпусе, кроме него самого, сигарет не курил, а потому и “стрельнуть дудку” было здесь совершенно не у кого. С остальными вожатыми Мак не общался, а потому и бегать по лагерю с протянутой рукой в поисках курева было отнюдь не лучшим вариантом, да и вообще – выше его высокомерного мужского достоинства.