Эта мысль не вызвала у него ни отторжения, ни радости. Сейчас вожатому было абсолютно на всё плевать. Больше всего Макара беспокоил главный вопрос – сможет ли он дотерпеть до конца второй смены, прежде чем покинет этот дурацкий лагерь уже раз и навсегда?

Переживания были вполне оправданы, ибо первая смена действительно далась ему слишком уж не просто. Мак заметил, что в этот раз для успокоения на работе ему толком не помогало ни пиво, ни даже сигареты. За всё это время там, на вожатской линии фронта, он ни разу не позволил себе нормально расслабиться и отдохнуть. К тому же то и дело за ним поочередно следили Элина и Зоря, а иногда наверняка и сам Господь Бог, что никак не способствовало адекватному расположению его бунтарского духа. Подливал масла в огонь и тот факт, что радужный и такой надежный план, который Мак себе составил перед самым началом первой смены, пусть и сработал со скрипом, но конечной своей цели так и не достиг. Макару с пристрастием удалось воплотить в жизнь все пункты своей коварной операции, кроме одного, самого важного – найти себе любимому нормальную работу.

И в этом-то и заключалась главная проблема.

Вакансия в порту была очень слабым компромиссом, по своей сути являясь банальной сделкой с совестью. Мак и сам понимал, что не продержится там и пары месяцев, а любить эту каторгу будет не больше, чем до этого он любил работу на консервном заводе. Однако ничего лучше на горизонте до сих пор так и не предвиделось. Всё то время, что он тратил на поиск вакансий, оказалось потрачено впустую. Подлый внутренний голос утверждал, что дальше лучше не будет, и Макар был склонен с ним согласиться, скрепя сердцем.

Что со всем этим делать, было не ясно.

Единственный неутешительный вывод, к которому приходил Мак, гласил, что тяжелые времена легче пережить, когда рядом с тобой находятся люди, которые не желают, чтобы ты утоп в болоте или попал под самосвал. Его хитроумный и такой надежный план теперь нуждался в значительной реформации. Отныне полное отчуждение от остальных вожатых было ему не выгодно, если он, конечно, не хотел поубивать всех и каждого прямо посреди второй смены. И теперь, придя к такому заключению, Макар с ужасом думал о том, что ему придется сделать.

Итак – что же от него требовалось?

Вместо абстрагирования – интеграция в коллектив. Взамен хладнокровия – добродушие и поддержка. По возможности, разумеется. Не стоит с такими делами слишком уж преувеличивать. Дальнейший поиск лучшей доли в плане более адекватного места трудоустройства тоже никто не отменял и продолжал оставаться для него приоритетной целью.

Неизменной величиной в этом уравнении оставалась только Элина. После их ссоры тетка так задрала нос, что с тех пор Макар не одаривал ее даже взглядом, а потому она могла и дальше покуривать в сторонке – в данных обстоятельствах Элина была ему совершенно бесполезна.

Конечно же, для осуществления подобных изменений от Макара требовались гигантские усилия и титаническое терпение, которое для него было совсем не свойственно. Отныне ему нельзя было говорить всё, что вздумается. Теперь ему требовалось вести себя скромнее, быть отзывчивее и даже, увы, проявлять инициативу в работе, от чего Мак уже давно отрекся, прекрасно понимая, что проявление инициативы почти всегда наказуемо. Так уж его научила жизнь – с этим ничего не поделаешь.

И вот снова, как и неделями ранее перед началом первой смены, его план выглядел хорошо и даже адекватно. Но вот как всё окажется на самом деле, Мак даже и представлять себе не хотел. Оставалось надеется только на то, что вожатые, которые уже привыкли к Макару образца первой смены, сходу станут к нему гораздо более доброжелательными после того, как увидят его обновленную и улучшенную версию уже на второй смене. Либо же наоборот – отнесутся к его персоне с еще большим подозрением.

Да уж – тут не угадаешь…

Конечно же, даже если эта задумка каким-то чудесным образом сработает, на самом деле всё это будет сплошным враньем. Макар понимал, что про себя он так и будет продолжать покрывать всех окружающих руганью, относится к ним с презрением и продолжать желать долгожданного обретения свободы при первой же подвернувшейся возможности. Главное, чтобы вся правда не просочилась наружу и не показалась окружающим, за что Мак, увы, никак не мог ручаться, зная себя и свой “замечательный” характер.

Не придумав ничего получше, на том он и порешил, желая закончить с утренними, а точнее уже дневными думами, которые раскалывали его и без того больную голову еще сильнее.

Не успел Мак встать с дивана, чтобы умыться и попытаться привести себя в чувства, как его телефон завибрировал от звонка. Номер был вожатому не знаком, но он всё же решил ответить.

– Да, кто это?

– Макар, привет. Ой, а ты спишь еще? – спросил некто на другом конце. Голос у телефонного собеседника был очень знакомый и какой-то дурацкий, неуверенный и еще совсем юный.

– Валера, ты? – просипел Макар. – Откуда у тебя мои цифры? Ай, ладно…неважно. Чё тебе уже надо?

– Да не, ничего. Я хотел спросить, как ты до лагеря будешь добираться? Просто я подумал, что мы с мамой могли бы тебя подвести. Она не против. Поедешь с нами? – будто бы с надеждой в голосе спросил паренек.

Макар пораскинул мозгами и начал думать, как бы отвадить от себя надоедливого Валеру. Однако тут же осадил сам себя, коря за глупость, кретинизм и недальновидность.

– Поеду. Часа в четыре можете за мной заезжать. Улица Посеева, дом сорок восемь.

– Всё, запомнил. Тогда скоро увидимся! – чуть ли не прокричал Валера в трубку, когда Мак заканчивал вызов.

“Вот и бесплатное такси подкатило” – подумал вожатый, начиная собираться.

Голова продолжала гудеть так, что хотелось выть и залезть под сидение. Из-за бессонной ночи Макар и так чувствовал себя отвратительно, а поездка в одной машине с семьей Молотовых только втройне усугубила его ужасное самочувствие.

Всю дорогу Валера трещал со своей матерью о лагере, словно у него не нашлось на это времени на пересменке. Женщина, испытывая явную заинтересованность в рассказе, постоянно задавала своему сыну наводящие вопросы о лагерной жизни, ответы на которые, как казалось Маку, она и так знала. Вообще могло сложиться впечатление, что они обсуждают лагерь уже по десятому кругу и всё никак не могут исчерпать эту бездонную тему.

Более того, Александра Сергеевна не уставала ехидно спрашивать своего сына о “девочках” в лагере. Явно понимая, к чему клонит его матушка, Валера старался отвечать на этот вопрос уклончиво и как можно более размыто.

– Девушки вожатые там есть. Те, которых мы на дороге встретили, они не единственные – аккуратно подбирал слова лопоухий, словно готовился к таким вопросам и зачитывал ответы по шпаргалке – Я со всеми общаюсь. Всё хорошо.

– Насколько хорошо? – спросила мамаша с явным намеком на наличие у ее сына активной и ни на минуту не прекращающейся половой жизни.

– Ну ма-а-а-м – сказал свое привычное Валера. – На смене нам не до этого. Честно. Знаешь, сколько у нас там работы? За весь день иногда даже передохнуть некогда…

– Так я у тебя и не про дни спрашиваю. Есть же еще, ну не знаю, но-о-о-чи…

– Мама! – уже начинал сгорать от стыда паренек.

Макар, сидя на заднем сидении, наблюдал за этим уроком полового воспитания и с трудом сдерживал ухмылку, не взирая на тошнотное самочувствие. Пассажир всеми силами старался оставаться незаметным, чтобы “взрослый” разговор вдруг не задел и его невинную персону.

Став невольным свидетелем этого семейного допроса, Мак отказывался верить в то, что Александра Сергеевна Молотова, будучи в здравом уме и трезвой памяти, не желает принять элементарную прописную истину – ее сын был больше похож на лысую чупакабру, чем на парня, способного привлечь женщину. Во всяком случае ту, у которое имеется хоть какое-то зрение и зачатки элементарного вкуса и уважения к самой себе.

“Матери всегда воспринимают своих сыновей гораздо краше, чем они есть на самом деле” – это Маку говорил сам Бессараб – человек, который наверняка разбирался в подобных вопросах. Но мама Валеры, казалось, была явно убеждена в том, что ее сын является обладателем внеземной красоты, и было даже странно, что в его кровати до сих пор еще не заночевала добрая половина всего женского персонала лагеря, заставляя Мака жутко завидовать во время ночных подвигов Валеры.