Когда Уилл снова поднял глаза, стемнело как раз настолько, чтобы вид в маленьком кухонном окошке казался не только заключенным в рамку, но и подсвеченным – еще одна картинка, которую стоило бы запечатлеть.

Анджелина попрощалась с Квеном и Карой у входной двери и, пока Уилл их провожал, поднялась наверх, быстро забралась в постель и выключила свет. Она не шелохнулась, когда муж вошел в спальню.

Вскоре после полуночи Анджелина услышала, как за почти всегда открытыми окнами начался дождь. Его давно не было, и она, успев соскучиться по очистительным потокам воды, отгоняла сон, стараясь расслышать каждый всплеск, но мерные звуки убаюкали ее. Позже, в сумраке раннего утра, в шуме дождя послышались настойчивые завывания тепловозного гудка. Анджелина перевернулась на спину. Сон? Явь? Потом снова раздался гудок, на сей раз более протяжный, почти мольба. Она подумала: каково это – отправиться куда‑нибудь на рассвете, когда по стеклам хлещет косой дождь?

Но, даже задаваясь этим вопросом, Анджелина знала, что не сможет уйти. Уилл никогда этого не поймет. Разве только она полюбит и уйдет.

Следующим, что услышала Анджелина, был голос радиоведущего из мужнина будильника. А потом – тяжелая поступь вставшего с кровати Уилла. Она плотно сжала веки, вспоминая, как закрывала глаза позавчера вечером в шкафу-купе. Ей казалось, что, лежа на полу за запертой дверью, она сдалась. И, вероятно, некоторое время это было недалеко от истины. Но, услышав голос Уилла и ответив ему: «Оставь меня», Анджелина поняла, что вовсе не сдалась, а лишь отступила, собираясь с силами. Ранним утром она как можно тише отодвинула дверь шкафа и на цыпочках выскользнула из спальни – гораздо тише, чем теперь Уилл, собиравшийся на матч.

Когда дверь за мужем захлопнулась, Анджелина перекатилась на середину кровати. Она не могла разглядеть, что заключено в камне. Не знала, что отсекать. Не понимала, как убрать лишнее, чтобы добраться до главного.

Вчера утром Анджелина вылезла из шкафа-купе, села в машину и поехала в «Данкин донатс» по федеральной автостраде, делая вид, будто путешествует в одиночку. Возможно, притворяясь той, кем являлась на самом деле.

Не выходя из машины, она заказала через окно полдюжины горячих глазированных пончиков, пакет молока и самую большую порцию кофе. Припарковалась на стоянке и в один присест слопала три липких пончика, после чего откинулась на спинку сиденья. Во рту было сладко-маслянисто; на небе разгорался новый день. А если не думать ни о ком, кроме самой себя? Если день за днем делать только то, что хочется, и только тогда, когда хочется?

Она эгоистка. До мозга костей.

Анджелина перевернулась на другой бок и сбросила одеяло. Она любит их всех. И не в силах понять, отчего ей так хочется побыть одной.

Заныли ноги. Анджелина потянулась к икре и растерла ее. Вчера она провела в спортзале, на беговой дорожке, несколько часов. Несколько. Часов! Шаг за шагом. Она сказала себе то же, что говорила Люси.

Пришла Надин – без Фрэнсиса, который вернулся на работу. Когда они бок о бок занимались на соседних дорожках, Анджелина спросила у нее, рада ли она, что сегодня оказалась здесь одна. Надин с воодушевлением кивнула. А потом добавила, что, когда муж рядом, она тоже рада. Похоже, эта женщина принимала жизнь такой, как она есть. Хотя когда‑то и переживала из-за того, что у них нет детей. Причина, как подозревала Надин, кроется в наследственности мужа: его брат тоже не сумел обзавестись ребятишками.

Анджелина усвоила множество правил Уилла: она не регулировала яркость света после того, как муж к ней привыкал; не смотрела телевизор в постели; никогда не звала дочерей в спальню для вечерних посиделок, как бывало в ее детстве; никогда не просила Уилла о том, что могла сделать сама. Ее лицо пылало. Тело разогрелось, словно кухонная плита. Ей порой не удавалось понять, где заканчивалась она и начинался Уилл. Может, ей тоже больше не нравится смотреть телевизор в постели?!

Анджелина легла на спину и уставилась в темный потолок, который, казалось, становился все ближе. Все эти чихи, на которые обязательно нужно отвечать «Будь здоров», все эти глубокомысленные предложения, требующие ответа, зевки, жевание, хрумканье. Она заурядна, ничтожна и не в силах подняться над мелочами.

Открыв глаза, Анджелина натянула на себя одеяло. Она хотела ощутить его тепло и вес, но словно очутилась в коконе. Простыня зацепилась за ноготь большого пальца ноги и натянулась. А если бы не было ни дома, ни правил, ни рамок? Анджелина снова сбросила одеяло. Дочери способны сами о себе позаботиться. Уилл тоже. Она не увиливает от своего долга. Но, в сущности, всех домочадцев вполне можно предоставить самим себе. Получается, ей либо не хватает смелости, чтобы уйти, либо это вовсе не то, о чем она мечтает.

С отъездом Уилла на футбольный матч в Афины дом впервые за десять дней опустел. Анджелина сидела за обеденным столом, уставившись на буфет – больше в комнате ничего не было, – потом созерцая оловянные подставки для бокалов и шелковые цветы розовых оттенков, повторявшихся в умиротворяющем пейзаже позади них. Фарфор и хрусталь были заперты в угловой кладовке. Просторная комната. Ничья и общая. Анджелина водила пальцем по круглым отметинам на столешнице. Много лет назад на этом столе Уилл играл с девочками в пинг-понг. Анджелине в голову не приходило, что полые маленькие шарики способны нанести такой урон. Она пила кофе. Как раз сделала глоток. Отметины представляли собой не столько круги, сколько крошечные завитки, напоминавшие ей опарышей.

Сбоку находился небольшой холл с лестницей, уходившей наверх, и дверью, которая вела на улицу. В то утро, когда Анджелина разделась донага, она могла думать только о будущем. Столь непохожем на то утро. И даже воздух тогда казался ей другим – разреженным, колким.

Она стояла в этой самой комнате, перед этими самыми окнами совершенно нагая, опасаясь, что ее увидят, пытаясь набраться смелости и открыто явить себя миру. Для этого опять‑таки требовалась смелость.

Через неделю Хеллоуин. Через четыре с половиной недели вся семья соберется за этим столом на День благодарения. Анджелина вышла из столовой. На кухне налила себе новую чашку кофе, не ощутив никакой готовности исполнить указания из Уилловой записки. Выдвинула ящик, куда недавно перенесла кое‑какие канцелярские принадлежности сверху, из «телефонной кабинки», и достала неиспользованный блокнот на спирали. Сев за стол, занесла ручку над разлинованным листом, и, когда стержень коснулся бумаги, получилось слово «НО». Прописными буквами. И всё. Только Н и О. Анджелина уставилась на эти две буквы. Они никогда не возглавляют предложение, а ставятся в середине. Или в начале ответа. «Но…» «Тогда…» «Значит…» Она уже забыла, каково это – самой начинать предложение.

Весной, когда Айрис приняли в университет Миссисипи и Анджелина приступила к планированию своей новой жизни, она осознала, что в душе у нее, по-видимому, до сих пор хранится нечто, что ей когда‑то пришлось завернуть в салфетку и убрать подальше, под замок – тяжелый висячий замок с толстой металлической дужкой, который со скрипом покачивается на дверях, – вроде того, каким запирался ее школьный шкафчик. Но тогда, в старших классах, она и не подозревала, что в душе у нее что‑то есть. Просто летела по ветру, как рыжая морская пена.

Анджелина встала. На фоне проясняющегося октябрьского неба четко вырисовывались горы. Дождь прекратился, сквозь тучи пробивалось солнце. Она сняла куртку с прибитой Уиллом у задней двери вешалки. Вешалки с пятью крючками – точно он мог остановить ход времени. Точно, прибив у задней двери вешалку с пятью крючками, он решил пригвоздить их всех к этому дому.

На веранде Анджелина прижала ладонь к сетке, позволив коже вбирать в себя холодный воздух через маленькие ячейки. Сегодня утром можно было увидеть собственное дыхание. Затем она поднесла к медной сетке другую руку и в конце концов прижалась к ней лицом, вдыхая запах металла и ощущая отпечатки проволоки на щеках. Она снова была маленькой девочкой, запертой в ловушке из-за маленьких крылатых существ, которая прижимается к защитной сетке двери и смотрит на отцовскую машину.