Люси осмотрелась и помотала головой.

– Ладно, первое, что нужно сделать, – это убрать отсюда весь хлам. – И Анджелина, словно они были детьми, вытаскивающими наряды из старого сундука с барахлом, постановила: – Я возьму эти три огромных пакета и вложу один в другой. А вы берите два пакета поменьше и наденьте их на руки, как перчатки.

Люси взяла пакеты и начала оборачивать ими руки.

– Что мы сделаем с белкой, – спросила Анджелина, – когда положим ее в пакет?

– У магазина «Севен-элевен» есть мусорный бак. – Люси кивком указала влево.

– Тогда вы могли бы отнести ее туда.

– А вы могли бы отвезти ее туда.

– Люси, я не повезу дохлую белку в своей машине.

– Думаете, мне стоит тащиться так далеко?

– Вы должны проходить такое расстояние ежедневно, – возразила Анджелина, надевая на каждую руку по пакету. – Мы говорили об этом в прошлый раз, перед тем как я ушла.

– Однако я этого не делаю.

Анджелина вздохнула.

– Я стану ловить опарышей, – сказала Люси. – Это будет мой вклад в дело.

– Давайте постараемся не думать об этом. Вдвоем мы возьмем белку и положим ее в пакет. Я завяжу его и отправлюсь к мусорному баку.

Люси в знак готовности подняла руки в «перчатках» из уолмартовских пакетов.

Анджелина помимо воли тоже подняла руки.

А затем, держа руки в пакетах, как пистолеты, женщины вошли из прихожей в комнату. Анджелина лелеяла некоторую надежду, что дохлой белки там уже не окажется. Но белка никуда не делась. И мухи тоже.

Голубые руки в пластиковой обертке потянулись к трупику и взялись за него, но подняли только маленький кусочек белки. Анджелину снова затошнило. Женщины без слов опять протянули руки к белке. «Смотри на мятый пакет. Смотри на буквы в слове „Уолмарт“». Анджелине и Люси удалось кусок за куском переложить белку и бóльшую часть студенистых опарышей и навозных мух в здоровенный пакет. Анджелина перекрутила его ручки и завязала их узлом.

Прежде чем закрыть дверь, она оглянулась на свою пациентку, в одной руке державшую открытый пакет, а в другой – вилку.

На смену ясному лазурному дню пришел пасмурный вечер; морось легко проникала на веранду сквозь защитную сетку. Появившиеся под конец яркие, трепещущие красно-золотые отблески, казалось, меркли на сером фоне, и это напомнило Анджелине, с каким нетерпением она ждала, когда деревья стряхнут с себя увядшую листву. Она наполовину застегнула молнию на старой Уилловой куртке, накинутой поверх чистой футболки и пижамных штанов, которые надела после ванны, и положила ладонь на мягкую, потрепанную серую материю рукава.

Проигнорировав двухчасовой лимит, Анджелина пробыла у Люси почти четыре часа, а приехав домой, тотчас схватила пакет для мусора и устремилась в душ. Дохлая белка ее не тревожила; с ней они легко разделались. Беспокойство вызывали опарыши. Какой‑нибудь маленький мерзкий червяк мог прицепиться к ее одежде. Или забраться в волосы.

И белая футболка, и черные тренировочные штаны, и спортивный топ, и нижнее белье отправились в мусорный пакет: Анджелина затянула завязки, завязала их узлом, затем выдавила из пакета воздух и, перекрутив горловину, свернула здоровенный узел. А тело отправилось в душ. Анджелина тщательно отскребла кожу, опустошив бутылку с эвкалиптовым гелем для тела. Трижды вымыла голову. И под конец погрузилась в ванну.

Анджелине было восемь или девять лет, когда она осознала, что ее мать никогда не выходит из дома, и примерно в то же время в гараже появилась птица. Однако с зонтами, раскрывавшимися статуей Свободы, мостом Золотые Ворота, Великими озерами, мир Анджелины становился больше, тогда как мир ее матери продолжал съеживаться. Сначала та свободно расхаживала по всему дому, потом – только по кухне, прихожей, своей спальне и ванной. К той поре, как Анджелина уехала в колледж, мать похудела, ссохлась и больше не выходила из спальни. Однажды позвонил отец и сообщил, что мама перебралась в ванную комнату и спит в ванне. Анджелина закричала, чтобы отец что‑нибудь предпринял, кого‑нибудь вызвал. А он разрыдался. Потом заплакала и она. Отец боялся, что, если он силой втолкнет жену в машину скорой помощи, та разобьется вдребезги. Так что инсульт случился у нее прямо там, в ванне.

Наутро после похорон матери Анджелина спустила более двух сотен долларов на ароматические масла и душистую пену для ванн. Купила толстые белые полотенца. И в течение нескольких недель заставляла себя ежедневно принимать ванну. Когда она лежала в ванне, смерть матери лишь изредка вставала в ее памяти. Девушка внушала себе, что ее мать была душевнобольной. А она – нет.

Вышел Уилл и остановился у защитной сетки, прочно утвердившись на деревянных половицах. Анджелина поставила ноги на перекладину в нижней части кресла-качалки и раскачивала ее всем весом тела. Сейчас, после душа и ванны, окруженная мягкой серой полумглой, она чувствовала себя чистой и защищенной. Лучше пасмурных могут быть только дождливые дни, которые Анджелина полюбила еще в детстве, – когда не надо выходить на улицу, а те, кто уже там, прячутся под зонтами.

Уилл чихнул, и звук его чиха надолго повис в воздухе.

– Будь здоров, – сказала Анджелина.

Даже в сумраке она видела, какой потускневший у него взгляд, и с грустью вспоминала, как, бывало, загорались его глаза при ее появлении, как вспыхнули они месяц назад, когда Анджелина прильнула к нему в домике на берегу озера после того, как они отвезли Айрис в колледж. Она обернулась к пустому дому, и на ум вдруг пришел вопрос, заданный ей Карой по телефону на минувшей неделе:

– Какие чувства ты испытываешь, вернувшись на работу, мам?

– Такие же, – ответила Анджелина.

– Такие же, как?..

– Как и в любой другой день.

– Но ведь у тебя двадцать лет не было никакой другой работы, кроме домашней.

– Знаю.

Анджелина отхлебнула глоток вина. Помогать Люси ей нравилось так же, как растить детей. Это почти одно и то же. И тем не менее сегодня что‑то было иначе. Она еще не понимала, что именно, но знала: что‑то изменилось.

Мимо пролетело несколько крупных птиц – слишком быстро, чтобы Анджелина успела их распознать. Она подумала, что на нее это не похоже: развлекаться наблюдением за птицами с той самой веранды, где крылатые твари на нее напали, однако, как ей в какой‑то момент сделалось ясно, то нападение, несмотря на весь его ужас, подтверждало, что, вопреки ее опасениям, ею владел именно страх, а не безумие. И Анджелина стала испытывать благодарность. Теперь, когда она находилась в полной безопасности на защищенной сеткой веранде, ярко раскрашенное оперение птиц и их свобода завораживали ее. В прошлом году она даже купила атлас-определитель. И уже знала, что черные птицы у трейлера Люси – это ворóны, потому что вóроны крупнее и оперение у них более пышное. К тому же ворон – чаще всего одиночка, но если вороны собираются в стаи, то недаром считается, будто они предвещают беду.

Анджелина покосилась на Уилла: кажется, теперь глаза у него закрыты. Сначала она пыталась ставить свой бокал на стол в оставленный им ранее круглый мокрый след, но круг этот с каждой попыткой лишь расширялся. Теперь она всякий раз намеренно ставила бокал в другое место. Маленькие влажные кружки на столешнице напомнили ей опарышей. В приснопамятном телесюжете показывали, как использовать опарышей в лечебных целях: они едят только мертвую плоть, обходя стороной ткани, которые еще можно спасти, что не всегда замечают врачи.

После «лечебных опарышей» Морли Сейфер, даже без перерыва на рекламу, принялся рассказывать об автодроме «Атланта мотор спидуэй», где Уилл Петти и Клемсонский университет разработали программу безопасного вождения для подростков. Анджелина с Уиллом изумленно наблюдали, как дети намеренно пускают машины в занос, чтобы дождливым пятничным вечером, когда это произойдет случайно, они оказались готовы. Одна малютка с прямыми белокурыми волосами сообщила: «Я такая трусиха! Когда я попробовала это в первый раз, то выпустила руль из рук и завизжала». Но на третий раз, как продемонстрировала камера, установленная в салоне, девочка начала спокойно поворачивать рулевое колесо в сторону заноса. Интервью взяли и у руководителя программы, который объяснил: «Руки следуют за взглядом». Анджелина запомнила эту фразу. «Если взгляд направлен на отбойник, – продолжил руководитель программы, – вы непременно в него врежетесь. Мы учим ребят смотреть туда, где они хотят очутиться».