Уилл откашлялся.

Анджелина распрямила ноги, вынудила себя поставить их на землю и последовала за Уиллом в дом, успев оттолкнуть дверь, прежде чем та закрылась, и оглянулась на окутанные мраком горы вдалеке.

После того как Люси крикнула изнутри, что дверь не заперта, Анджелина вошла под привычный лай Старушки, и ее взору предстало непривычное зрелище: Люси, склонившаяся над кухонным столом. Однако, увидев, что обе руки ее пациентки погружены в нечто напоминавшее сбитого машиной зверя, Анджелина попятилась.

– Джон Милтон подстрелил оленя! – восторженно воскликнула Люси, потрясая кухонным топориком, вытирая лоб и размазывая по нему, точно боевую раскраску, кровь вперемешку с шерстью.

Анджелина оглянулась на дверь, на которой не хватало одного ножа. Люси, не поднимая глаз, сказала:

– Это всего лишь четвертина туши. Много времени не займет.

Анджелина бросила на стол сумочку и сняла старый черный свитер, найденный ею в недрах шкафа-купе. Устроившись в кресле, достала бутылку воды. В эти дни ее постоянно мучила жажда.

Наблюдая за тем, как Люси орудует топориком, она заметила:

– Похоже, вы знаете свое дело.

– Мясо само укажет, где резать, – объяснила Люси. – Это как у Микеланджело. Вы должны увидеть, что заключено в камне.

Анджелина перевела взгляд с кровавого месива на вырванные журнальные страницы, прилепленные скотчем к стене. А когда снова посмотрела в сторону кухни, на хозяйку трейлера, ей показалось, будто возможно всё.

Послышался странный звук, точно Люси била фарфор, но в действительности она лишь плюхала куски мяса на поставленные в ряд тарелки, которые затем, не заворачивая в фольгу или пленку, убрала в холодильник. После чего, подняв окровавленные руки, подошла к раковине, чтобы умыться, и в конце подставила под струю воды лицо.

Взгляд Анджелины вернулся к журнальным вырезкам на стене; она подошла поближе, чтобы сравнить некоторые снимки «до» и «после». Узнала она лишь «Сотворение Адама», где Адам и Бог тянутся друг к другу. Анджелина надела очки и прочла, что реставраторы с помощью химической обработки удалили накопившиеся со временем наслоения копоти, масла, воска и пыли. Когда Люси снова втиснулась в свое кресло, столик затрясся.

Анджелина встала и приступила к своим обязанностям: измерила пациентке температуру и давление, которое по-прежнему было повышенным, сделала пометку для врача, напомнила Люси, что половина патронажных визитов позади, и осведомилась, имеются ли у нее вопросы.

– У вас есть другие пациенты? – спросила Люси.

Анджелина закрыла папку с документами и села.

– Вы единственная. – Она снова покосилась на стену. – Значит, вам нравится Микеланджело?

– С третьего класса. Нам рассказала о нем наша учительница, мисс Элиа. Как он лежал на спине, расписывая потолок Сикстинской капеллы в Италии. Она тоже велела нам лечь на пол, а бумагу приклеила скотчем под нашими партами. Мы легли на спину и, подняв руки, стали рисовать в этом тесном пространстве. Мне понравился и запах кистей, напоминавший бензин, и ощущение, когда лежишь на своем маленьком пятачке и тянешься к чему‑то.

В трейлере, помимо выцветших журнальных снимков на стене, не было никаких признаков того, что здесь кто‑то к чему‑то тянулся. Однако Анджелина обратила внимание на коридорчик, ведущий в заднюю часть дома. Она никогда не бывала дальше ванной.

– Раньше я ходила убираться по домам… – проговорила Люси и на минуту смолкла. Столешница у нее за головой была заставлена грязной посудой. – …И люди выбрасывали много прекрасных вещей. Красивые открытки и журналы. Я находила эти фотографии в мусорном ведре. Хотела показать Джону Милтону большой мир, который находится там, снаружи, и всё, что в нем есть. А он наклеивал их здесь.

Анджелина снова взглянула на вырезки на стене.

– Конечно, я хорошенько вытирала снимки, если оставляла их себе, – быстро добавила Люди. – Я люблю чистоту.

– Но, Люси, оглянитесь вокруг! – Анджелина опять обвела взглядом грязную посуду, а также валявшиеся повсюду одежду и подушки.

Та посмотрела и пожала плечами.

– Что изменилось? – спросила Анджелина.

– Ничего. – Люси потянулась к пакетику с «кукурузками», все еще лежавшему на столе, и сунула в рот три оранжево-бело-желтых конуса.

– Вы голодны?

– Еда – это путь к самой себе, – заметила Люси.

– Когда вы едите сладкое, вам хочется еще и еще.

– Или соленое, – прибавила Люси. – Вам нравится быть патронажной сестрой?

– Хотелось бы вернуться к теме чистоты.

Люси воззрилась на Анджелину. Та и глазом не моргнула.

– Я люблю конфеты, – сказала Люси, быстро сунула в рот еще три конуса и, выпятив губы, заворочала во рту языком.

Анджелина поняла, что она делает: счищает с зубов сахар.

– Я была худющая, – говорила Люси. – Ни жиринки. Это не давало покоя моей маме.

– Она еще жива?

– Сердечный приступ в пятьдесят лет.

– Я помню. Вы сообщили мне это в тот день, когда мы оформляли документы. У нее был избыточный вес?

Люси уставилась на нее.

– Я в том смысле, что избыточный вес – фактор риска. Но вы можете с этим бороться.

Люси в ответ похлопала себя по животу и начала поглаживать его круговыми движениями.

– У вас болит живот?

– У моей кровати сосновое изголовье, которое окружает меня и с обеих сторон превращается в прикроватные столики. Оно будто дружелюбный великан, который обнимает меня.

Анджелина откинулась на спинку и прислонилась головой к стене.

– Я уже целую вечность не общалась с новыми людьми, – проговорила она.

Люси заулыбалась, сдвинула руки на бедра и теперь принялась круговыми движениями растирать их.

– Вас беспокоят тазобедренные суставы?

– Врач сказал, что мне, вероятно, придется ставить и второй.

– Может, и не придется, если сбросите вес.

– Раньше я убиралась в комнате так быстро, что голова шла кругом. Прежде чем сделалась такой же толстухой, как мама. И сломала шейку бедра. Вам нравится убираться?

– Я люблю наводить порядок, – ответила Анджелина.

– Как мне хочется, чтобы я снова могла носиться как ураган, – проговорила Люси и подняла руки от бедер к голове. – А вам чего сейчас хочется?

Анджелина улыбнулась.

И Люси тоже.

Анджелина взглянула на часы и собрала бумаги.

– Знаете, чтобы вы могли двигаться, вам нужно просто начать, – сказала она, встала, взяла свою сумочку, большую сумку с документами и свитер. – Просто откройте дверь – вот так, – она распахнула дверь, – и выйдите на улицу.

Дверь, которую Уилл принес с мусорной кучи, находившейся на другой стороне улицы, у дома Мэри Бет, ныне обрела новую жизнь в виде верстака. Положенная на козлы и ошкуренная, она сделалась ровной и гладкой, бесследно утратив первоначальный черный цвет. На верстаке стоял маленький ящичек, и Уилл не мог оторвать от него взгляд. Еще один ящик, черт его побери. Номер пятый. Он не планировал его мастерить. В тот день, когда Уилл купил козлы, на парковке строительного магазина ему попались тополиные доски, прислоненные к мусорному контейнеру. Он решил, что сделает поднос для еды, пока будет смотреть телевизор. Следующее, что всплывало в памяти, – он выпилил дощечку размером четыре на четыре дюйма. Затем еще одну такую же. У всех его ящичков были крышки.

Уилл отодвинул стул от верстака и наклонился, приблизив лицо к ящичку. Красота, да и только! Древесина у тополя хорошая, твердая. С ней легко работать. Он принюхался. Никакого запаха. С этой стороны поверхность кремово-белая. Повернул ящичек другой стороной. Маленькие серые прожилки. Он поднял ящичек и поставил его на вторую полку рядом с номером четвертым. Все его ящички были одного размера. Совершенно одинаковые.

Возможно, он мастерит их один за другим, потому что умеет это делать. Уилл ссутулился и оглядел комнату. Замер, прислушался. Тишина. Ни единого звука.