Затем Уилл поднялся наверх, не стараясь ступать потише. Он знал, что жена не спит – в любом случае ее разбудил бы звонок в дверь. Распахнув дверь спальни, оставил ее открытой; прошел в темноте в ванную и включил душ. Затем подошел к ванне, пустил воду и добавил немного розмаринового масла, сделавшего прозрачную воду красной. Скинул с себя всё и, оставив одежду валяться на полу, хотя стоило бы бросить ее в корзину для белья, встал под душ. Горячая вода смыла с его тела остатки пота и слабости. Он запрокинул голову и выдохнул.

Несколько минут спустя – ванна всё наполнялась – Уилл вышел из душа и вытерся полотенцем, начав с головы и уделив внимание каждой части тела вплоть до пальцев ног. Его манера вытираться бесила Анджелину. Анджелина!

Уилл проверил температуру воды в ванне, выключил горячую воду и еще на минуту оставил холодную. Выпрямился, обернул вокруг пояса полотенце и двинулся в спальню, сопротивляясь побуждению одним движением сорвать с Анджелины одеяло, будто они на Диком Западе и он пришел заявить права на свою женщину.

Уилл присел на край кровати. Плед, в который Анджелина завернулась в четверг, валялся на его стороне постели, а сама Анджелина – на краю своей, повернувшись спиной, на правом боку. Он пересел ближе и пальцами убрал с ее лица пряди волос. Эта женщина – любовь всей его жизни. Но ей нужен пустой дом, а ему – дом, в котором есть она. Не по принуждению, а по велению сердца. Но приказать ее сердцу он не в силах.

Выдвинув ящик прикроватного столика жены, Уилл стал искать ножницы, зная, что они тут. Потом поднялся и откинул одеяло с ее ног. Зажал низ пижамных штанов между лезвиями ножниц – пришлось дважды поправить тонкую желтую материю, прежде чем она поддалась. Начал резать, и каждое движение ножниц причиняло ему такую боль, точно он резал собственные пальцы. Не прерываясь, Уилл постепенно отодвигал одеяло, прислушиваясь к дыханию жены. Он действовал медленно: именно так, по его представлению, надо снимать с израненного животного колючую проволоку. Штаны оказались разрезанными до талии, и, приложив еще немного усилий, Уилл расправился с поясной резинкой. Вытер пот со лба и занялся рукавом, после чего наклонился над женой и разрезал посередине спинку пижамной рубашки. Спинка распахнулась, обнажив сбоку левую грудь Анджелины. Уилл вздохнул и положил ножницы на стол. Встал над женой, недоумевая, почему она до сих пор не шелохнулась, стащил с нее левый рукав и помедлил, пораженный красотой ее тела, которое любил столько лет и которым так часто овладевал. Коснулся мягкой, чуть обвисшей кожи руки. Потом решительно повернул Анджелину на спину. Ее глаза оказались открыты. Это так ошеломило Уилла, что он замер. Затем стянул второй рукав и вторую штанину пижамы. Не в силах удержаться, он потянулся к жене и положил ладони ей на живот. Анджелина закрыла глаза. Он на минуту задержал руки на ее теле, чувствуя, как бурлит и пульсирует под ними кровь. А когда убрал ладони, жена снова открыла глаза и посмотрела на него. Уилл наклонился и уткнулся лицом в то место ее живота, где только что лежали его руки. Вдохнул несвежий запах ее кожи и приоткрыл рот – так изголодался по ней, что не представлял, как сдержать желание. Но устоял, взял Анджелину на руки, и она, впервые за все это время шевельнувшись, привалилась головой к его плечу. Когда Уилл, выходя из спальни, завернул за угол, полотенце упало с его бедер. Он продолжал путь – обнаженный пятидесятитрехлетний мужчина, несущий свою обнаженную сорокадевятилетнюю жену. До настоящего момента подобная картина ни разу не возникала в его голове, но всё же так получилось – и было делом его рук.

У ванны Уилл слегка присел, нащупал бортик, после чего наклонился и опустил Анджелину в душистую красную воду. Ему хотелось лечь на нее сверху. Но он опустился на колени, намочил полотенце и отжал его. Отвел назад ее волосы и обтер мокрым полотенцем ее лоб, глаза, нос, щеки. И рот. Взял мыло, намочил его и намылил ей шею, грудь, живот. Уронил мыло в покрытую пузырьками красную воду, ощупью начал искать его и, не в силах сдержать тихий стон, закусил губу. «Всё это ради нее, черт возьми».

Он нашел мыло и стал намыливать ей ноги. Просунул свои пальцы между пальцами ее ног, затем на секунду обхватил весь носок, нащупал тот палец, что был длиннее остальных, и сжал ее ступню так сильно, как только осмелился. Ополоснул тело жены от мыла, опустил полотенце на дно ванны и встал перед Анджелиной, чувствуя себя так уверенно и спокойно, как, оказывается, уже давным-давно себя не чувствовал. Затем вышел из ванной и притворил за собой дверь, которую ему так хотелось оставить открытой.

Человек, срезавший с нее пижаму, был тот самый мужчина, в которого Анджелина влюбилась четверть века назад. Она понимала, что это избавление – его подарок ей. И улыбалась: он все еще способен перевернуть ее душу. Приподнявшись в ванне и создав волну, она вытащила затычку. Потом включила воду и сунула под струю голову.

Прежде чем спуститься вниз, Анджелина намазала губы клубничным блеском, который, по словам Айрис, эффективен против сухости кожи, и подняла шторы в спальне. На полу возле кровати кучкой лежали остатки желтой пижамы, которую Уилл подарил ей на день рождения.

Он уже сварил кофе. Анджелина налила себе чашку, но совершенно пустой желудок скрутило от темной горечи. Пришлось поставить чашку в раковину и налить стакан воды. По пути на веранду, где сидел Уилл (ей не надо было выглядывать в окно, чтобы точно знать это), она захватила свою куртку. Супруги очень давно не выходили по утрам, и Анджелина поразилась тому, как влажен и бел воздух, какой плотной стеной стоит туман. Она сунула руку в молочную пелену, пошевелила пальцами, потом села в кресло-качалку и поставила стакан на столик, стоявший тут всю жизнь.

– Ну вот, – проговорила она.

– Угу, – ответил Уилл.

Раздражение последних дней улетучилось. Она больше не чувствовала необходимости быть начеку и полной грудью вдыхала прохладный воздух.

– Ты знаешь, я люблю тебя.

– Знаю, – подтвердил Уилл, покачиваясь взад-вперед на кресле. – Но порой не ощущаю этого.

Его голова была откинута на спинку. Анджелина встала и прикоснулась к защитной сетке, и ей показалось, что она дотронулась до самих гор.

– Не знаю, почему я не говорила тебе, как рассчитывала на пустой дом, на то, что у меня появится возможность побыть одной.

– А я давно задумал бросить работу. Хотел сидеть дома и проводить больше времени с тобой. Не знаю, почему я не говорил тебе этого.

За сеткой чирикали птицы, садившиеся на деревья и снова взлетавшие, и указующий перст солнечного луча пронизывал стоявший на столе стакан с водой.

Через девять дней после похорон Люси Анджелина поехала туда, где стоял ее передвижной дом, в надежде застать Джона Милтона, но обнаружила лишь холодную, стылую землю. Последние шесть недель будто вычеркнули из календаря. Она преодолела поребрик и остановилась посреди пустого участка. Заглушила двигатель, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. И хотя Анджелина так и не вышла из машины в этот пасмурный день, не соприкоснулась с пустотой окрестностей, она уловила некую энергию, легкое возбуждение, которое доказывало, что да, что‑то всё‑таки произошло.

Не успела Анджелина войти в «Севен-элевен», как Грэйси сообщила:

– Он купил участок рядом со старым шоссе номер семь. У меня есть координаты.

– Вы знали, что я вернусь?

– Для этого никакие сверхспособности не требуются.

Анджелина улыбнулась.

– Джон Милтон провел здесь все минувшие выходные – чинил дверь и просто слонялся без дела, – продолжала Грэйси. – Я заметила его машину на шоссе и подошла, чтобы помочь ему упаковать для приюта одежду Люси. Я еще прибралась, а Джон Милтон сказал, что это действо не заставило меня сиять так, как сияла Люси. Той двери здорово от вас досталось. Ему пришлось менять петли.