Но Франк и сам еще слишком молод. И нет у него той материальной базы, какая была, скажем, у Луса-и-Кабальеро, директора колледжа, или у прославленного кубинского поэта-классика Мендиве. Перед Франком – большая работа над самим собой, и он с головой уходит в самообразование, сочетая его с идеями необходимости борьбы за совершенное общество без тиранов, без грабителей, угнетателей и коррупционеров-политиков. Он стремится понять себя, вникает в свой внутренний мир. Появляются строки:

Сon mi alma sola

que se alza como gigante

y se retuerce y se arranca las entranas

y se rompe a grita al mundo entero

su dolor y su pena tan inmensas.

В моем переводе это звучит так:

Мою одинокую душу,

которая поднялась подобно титану,

перекрутили и вырвали нутро.

Она разрывается и кричит всем миру

о боли своей и безмерной печали.

Или другой фрагмент:

Встречаясь с моими снами,

Душа разрывается от любви.

Если жечь мою грудь на раскаленных углях,

Вырвать глаза из глазниц,

Разорвать руками нутро

Либо веру утратить во все святое,

Я не буду страдать, как страдаю сейчас,

Как горю в огне моего ада.

И вот в пламени этих искренних переживаний рождается его стихотворение – нет, скорее, поэма в миниатюре – «La Cruz» («Крест»), полная философских раздумий:

Тяжелый грубый крест,

Который Христос нес на Голгофу,

Равен той мере горестей,

Которые ты несешь в миру.

Все смертные в этой процессии —

Смятенные, неприкаянные души,

Несущие на спине бремя

Тягостных и сладостных крестов.

То люди, которых я люблю:

Мать, друг, брат,

Все медленно бредут,

Стоная от боли.

А у меня… Где мой Крест?

И какой гвоздь, пронзив меня,

отнимет мою жизнь?

Не ты ли это, женщина?..

Жизнь, эволюция его взглядов показали, что Крест, который он взвалил на себя по собственной воле – это свобода Родины, а его дорога на Голгофу – это Революция.

Выбор сделан: «Это для раненого льва, // который – символ мощи, // и для тигра, вкусившего опыт // жестокой схватки». Таково его понимание своего места в жизни. «Когда жестокая судьба // бьет, ранит и рвет человека, // она хочет узнать, // из стекла он сделан иль из стали».

И Франк делает для себя вывод: жизни «на острие ножа» соответствует прямой и твердый характер, потому что дается он Богом, а не людьми. В своей идее он последователен: революция, по признанию его ближайших соратников, стала его первой любовью, дух патриотизма овладел его думами, взял верх над всеми остальными чувствами. Появляется новое стихотворение:

Нас медленно съедает впившийся микроб,

уверенный, спокойный и жестокий,

он будто знает то, что делать мы должны,

чтобы наш дух не разуверился в борьбе за Свободу.

Родина, сумевшая взрастить стольких героев,

дай мне надежду следовать дорогой, насыщенной

священным эликсиром жертвенной любви

к тебе, и освети мои ступни, чтоб не свернул

на темную тропу,

а маршем, твердым шагом до твоего дошел я идеала.

…Обязан я дойти, моя отчизна, должен

дойти, чтобы тебя увидеть свободной от тиранов,

стряхнувшей все пороки и позор, взывающий к слезам,

избавившейся от страданий, отмстившей за обиды.

Разбуди кубинцев и выжги огнем Содома и Гоморры,

развей ветрами Алкиона упадок духа, охвативший

твоих сынов, которым тучи глаза застлали, связали руки.

Им надо знать: их кровь нужна твоей земле,

чтобы взрастить мятежны поколенья,

что оградят навеки от тиранов,

о Родина,

священный твой алтарь.

… Пишу без света, только свет луны

мне падает во влажные чернила…

Если б знали вы, как радостен мне этот покой…

Нужны ли комментарии, когда настежь распахнута душа двадцатилетнего юноши, открыты мысли, вверены Родине все чаяния?

И все же я продолжу свой рассказ о нем. 8 августа 1956 года Франк впервые встретился с Фиделем, который вызвал его в Мексику. Поездка была нелегальной, встреча – скрытой от посторонних глаз. Франк переполнен впечатлениями от встречи с Фиделем, который ввел его в курс всех своих планов, дел и замыслов. Никогда и ни с кем он не был так откровенен, как с Франком. О том, что Франк в Мексике, знала только Элия. Он шлет ей письма, и настроение свое как бы сублимирует в стихи:

Всякий страх можно разогнать.

Всякому страданью приходит конец.

В жизни нет времени для

Долгих сожалений. Но что вне жизни и

Вне времени, так это

Неизбывная вечность

Зла и несправедливости.

Нас вымазали грязью, которую мы не можем смыть,

единые в нашей нищете.

Не только мы, не только дом и город

покрыты грязью: весь мир клеймен.

Обеспечить свободу человеческой воли, сохранить духу человеческому его прекрасную индивидуальную форму, не обесцвечивать первозданную природу человека, навязывая ему чуждые предрассудки, предоставить ему самому выбирать, что для него благотворно, не запутывая его, не толкая его на уже проторенную тропу.

Только так мы сможем вырастить на нашей планете поколение могучих созидателей, которых ей столь недостает.

Наши свободы оказались формальными и теоретическими, необходимо сделать их реальными и действенными.

Хосе Марти. Поэма о Ниагаре

Провал штурма казарм Монкада и Баямо 26 июля 1953 года, учиненная вслед за этим расправа над участниками восстания, суд над Фиделем Кастро и его уцелевшими в той мясорубке соратниками, а затем и заключение их в тюрьму на острове Пинос были бессильны перед необходимостью продолжать начавшуюся революцию. Особенно отчетливо это понимали Ньико Лопес и Каликсто Гарсия. Им, синхронно с Монкадой штурмовавшим другую казарму – «Карлос Мануэль де Сеспедес» в Баямо, – удалось обмануть бдительность полицейских ищеек, брошенных на «отлов» повстанцев. Лопес и Гарсия покинули пределы Баямо, чудом избежав немедленной расправы. Удалось миновать и арест, когда их по прибытии в Ольгин – оттуда шел прямой автобус на Гавану – доставили к начальнику полиции этого города, полковнику Ковлею, по подозрению в причастности к событиям в Монкаде. Спасло рабочее красноречие Ньико и воспитанное им в себе умение направлять полицию ловить тех, кого надо, а не задерживать таких, как они, вечно голодных и думающих только о том, как бы заработать себе на кусок хлеба. До столицы они добрались, но здесь им пришлось расстаться. Ньико скрылся за воротами посольства Гватемалы. Каликсто же, пока о его спасении хлопотали товарищи, отсыпался у своего друга Герардо Абреу. Примерно через неделю пришло сообщение о том, что ему будет предоставлено убежище в посольстве Коста-Рики.

Получив политическое убежище в посольстве Гватемалы и возможность выехать в эту страну, Ньико покинул Кубу. Власти Гватемалы во главе с Хакобо Арбенсом, под чьим руководством там в 1944 году была совершена революция, протянули руку братской помощи посланцу с Кубы, гарантировав его неприкосновенность.

Революционная Гватемала для молодых кубинских повстанцев становилась все более привлекательной и манила своей стойкостью перед лицом угроз со стороны США. Впрочем, у симпатии кубинцев к этой стране были и другие, более давние корни. Она была как бы выпестована их духовным и идейным лидером – Хосе Марти. В свое время этот выдающийся революционный демократ, изгнанный из своей страны властями Испании, нашел здесь не только приют, но и почитание. Примечательно, что не к кому-нибудь из своей свиты, а именно к Хосе Марти обратился тогдашний президент-реформатор Гватемалы Хусто Руфино Барриос с просьбой дать официальный отзыв на проект нового Гражданского кодекса. Он же предоставил Марти место профессора философии, истории и литературы в ведущем университете страны. Почтение и любовь были взаимными. Не случайно в память о Марти гватемальцы установили его бронзовый бюст в одном из самых красивых и многолюдных уголков столицы.