Cuаndo tus ojos amados

Ya no quieren contemplarme

Y tus labios adorados

No sienten sed de besarme,

Cuando tus manos queridas

No busqen las manos mias

Y a mis palabras sentidas

Responden tus frases frias,

No te detenga mi pena,

No te conmueva mi llanto,

No pienses que he sido buena

Ni que te he querido tanto.

Dime que ya no me quieres

Confiesame la verdad

Y ve en рaz de otras mujeres

Que mitigen tu ansiedad.

Que aunqe esta pobre alma mia

Desfalezca de afliccion

Es preferible a que un dia

Me fines por compassion!

Даю собственный, далекий от совершенства перевод:

Если даже любимые очи

Не стремятся меня созерцать,

И, полные страсти глубокой очень,

Не жаждут уста меня целовать,

Если даже родные мне руки

Не ищут касаний с моими,

А сладостной речи нежные звуки

Глаголами гасятся ледяными,

Не замыкай на себя все удары,

Не превращай и мой плач в свои раны,

Не была я тебе ни благостным даром,

Ни мечтой сокровенно желанной.

Лишь скажи мне, что я нелюбима,

Признайся мне в правде-святыне.

И в объятьях других, но любимых

Укрощай все смятенья отныне.

И пусть моей бедной душе, как каждой,

Все тяжелее от горестных мук.

Но я предпочту, чтобы однажды

Все страданья закончились вдруг!

Думаю, разумнее отнестись к присутствию этой вырезки в архивной папке Ньико как к свидетельству того, сколь неоднозначной была жизнь молодого борца. Он – член национального руководства Движения 26 июля и генштаба вооруженной колонны. Все это накладывает особую ответственность, привносит в жизнь напряженность. И стихотворение, может быть, служило средством поэтизации недосказанных чувств. Для меня же это – весточка из той среды обитания и общения, в которой пребывали герои моей книги. Она помогает мне понять, ощутить, увидеть мир юных сердец, рвущихся объять необъятное. И этот мир общения остается в их жизни как факт, как штрих, как данность, от которой никуда не уйти. Желание юных найти созвучие своим чувствам в поэзии так же естественно, как самим начать писать вирши, поэтизируя «земное» в себе, чтобы воздеть свое общение с любимыми до неземных высей.

В верности моего пути к пониманию мира юных борцов меня убеждает другая архивная папка – личное дело Франка Паиса. Она объемна. Этот человек представлен во всех ипостасях и показывается нам разными гранями: как поэт, художник, вожак молодежи, учитель, сын, брат и даже, представьте себе, как «мужчина в доме». Именно так, с детским максимализмом, он всерьез начал себя воспринимать после скоропостижной смерти отца, который скончался у него на глазах, когда Франку не было еще и шести. Тогда он осознал, что судьбой на него возложена новая обязанность: быть в доме «старшим», стать опорой матери, а двум младшим братьям-погодкам (четырех и трех лет) заменить умершего отца.

Но прежде чем окунуться в архивные документы и свидетельства очевидцев, я бы хотела поделиться своими воспоминаниями о премьере фильма «Давид» (одно из подпольных имен Франка) выдающегося кубинского режиссера и сценариста Энрике Пинеды Барнета.

Шел 1967 год. Я – гость Кубы как победитель конкурса журнала «Куба». Гостей в стране не счесть. Это и делегации Организации Латиноамериканской Солидарности (ОЛАС), и разноликие деятели культуры и искусства, и представители «Героического Вьетнама», в чью программу входит открытие памятника герою вьетнамского народа Нгуэну Ван Чою (он был открыт 27 июля 1967 года на границе с военно-морской базой США Гуантанамо). Народ празднует 14-ю годовщину штурма казармы Монкада в Сантьяго-де-Куба. В рамках праздничной программы и состоялась премьера фильма «Давид», приуроченная к 10-й годовщине гибели героя.

Передать в деталях атмосферу просмотра фильма очень трудно, потому что она уникальна. Сам просмотр стал своего рода диалогом «экрана» со зрителем, который в кадрах киноленты узнавал себя и не упускал возможности прокомментировать события, разворачивавшиеся на экране. А ведь это были не просто рядовые зрители. Присутствовали соратники Франка по подполью, его младший брат, мать.

Вот фотография, на которой запечатлена счастливая семья преподобного пастора Первой баптистской церкви Сантьяго-де-Куба Франсиско Паиса Пискейры: донья Росарио Гарсия Кальвиньо и трое их прелестных сыновей. Так, сменяя кадр за кадром, фильм рассказывает о Франке – Давиде – Сальвадоре – Кристиане, жизнь которого вместилась в два мятежных десятилетия.

За кадром звучит голос: «Я не знаю, мальчонка, кем ты станешь, но я очень тебя ждал, ты есть – и это счастье!» Так уважаемый всеми пастор оповещает свет о рождении первенца. Дата – 7 декабря 1934 года. В стране полыхает революция, сброшен с трона «антильский Муссолини» – диктатор Мачадо.

А вот голос Фиделя Кастро: «Чудовища! Они не понимают, человека какого ума, характера и духовной целостности они расстреляли. Народ Кубы даже не подозревает, кем был Франк Паис, сколько в нем было величественного и многообещающего». И дата на весь экран – 30 июля 1957 года.

22 года жизни, зажатые в тиски двух диктаторских режимов. Годы стремительные, насыщенные, напряженные. А душа разрывается в поисках выхода из собственных тисков и находит его в поэзии, зачитываясь Хосе Марией Эредиа и Хуаном Клементе Сенеа. Хорошо бы съездить в Старую Гавану, на Пасео Марти, к памятнику автору «Ласточки». Но, увы, это невозможно: надо экономить на каждом сентаво. Даже печатку-перстень, символ окончания педагогического училища, выкупить не на что. Пришлось отказаться. А завтра уезжает и любимая подруга, спутница всех лет учебы Элия. Последняя встреча. Он спешит, держа в кармане листок со стихотворением «Tu partida» («К твоему отъезду»), посвященным предстоящему прощанию с любимой.

Ты уходишь, и душа влюбленного

Ввергается в муки ада.

Где снова встречу я твой взгляд?

Огонь, томленье и сама нежность,

Нет сердцу моему покоя…

Стихотворение длинное, и в каждую строчку вложено возвеличенное чувство любви и боязнь ее потерять:

Если в твоем сердце пылает огонь страсти,

к которой взывает твоя душа,

ты обязана помнить того, кто так любит,

и кого разлука губит.

Прощай, моя любовь, и если после встречи

в тебе появятся сомнения в моей любви,

гони их прочь, ибо иначе

рассыплется мое перо, замолкнет лира,

пересохнет горло…

По воспоминаниям Элии, которой он посвятил так много стихов, в годы их учебы самое интересное начиналось вечером. Тогда с «Балкона королевы» в крепости Эль Морро, куда можно было доехать на городском автобусе, они следили за тем, как солнце, в мгновение ока превращаясь в огромный красный шар, лениво погружалось в бурные темные воды океана. Забывались все превратности окружающей действительности, и выражение «vivir una puesta de sol» («жить на закате солнца») вошло в обиход. А я воспринимаю это созвучие как символ, как знак чего-то, что и предотвратить невозможно. Закат солнца…

Однако идиллия радостных личных переживаний длилась недолго. Все изменил военный переворот 10 марта 1952 года. Наверное, можно было по молодости лет остаться в стороне от событий… «Но происходящее вокруг все настойчивее взывало к нашей совести, ждало нашего ответа» – говорит Элия. Мятежный дух не погас; молодые люди не могли смириться с бездействием. Волнение нарастало.

Перемены отразились и на состоянии души Франка. Он – учитель колледжа «Эль Сальвадор» – нес ответственность за разум и чувства своих учеников. Перед ним – примеры великих учителей: Хосе Лус-и-Кабальеро, воспитавший плеяду бесстрашных мамби, и Рафаэль Мария де Мендиве, учитель самого Хосе Марти. Имеет ли право он, Франк Паис, нарушать сложившиеся на Кубе славные традиции по воспитанию мыслящих борцов? Ответ на этот вопрос однозначен: «Нет».