Но главное, чем был доволен Ньико, – то, что ему удалось подружиться с Марией Антонией Гонсалес. Кубинка, вышедшая замуж за мексиканца, превратила свой дом на Эмпаран, 49 фактически в резиденцию кубинских революционеров. Она дружила и с Фидальго. Ньико знал, что на них обоих можно положиться как на самых верных друзей и соратников.

В планах будущей экспедиции на Кубу Веракрус рассматривался как один из наиболее реальных отправных пунктов. Скорее всего, даже как единственно возможный, если учесть его географическое положение. Расположенный на берегу реки Тукспан, он привлекал тем, что здесь было можно спокойно и незаметно для постороннего глаза держать на якоре яхту, которую предстояло еще подыскать и приобрести. Здесь можно было проверить ее надежность и маневренность.

Что же касается дома Марии Антонии, то он фактически превратился в штаб-квартиру повстанцев, будущих экспедиционеров: сюда приходила корреспонденция с Кубы, здесь проводились наиболее важные встречи. Кубинское происхождение хозяйки дома позволяло объяснить частые визиты к ней повстанцев. Однако дом жил по строгим законам конспирации.

Конспиративная Мексика стала готовиться к встрече предстоящей группы эмигрантов с Кубы, где развернулась боевая, действительно общенациональная кампания за освобождение политзаключенных, особенно монкадистов. Напряженность нарастала с каждым днем. 1955-й стал годом, державшим тирана в постоянном страхе не только за власть, но и за свою жизнь. Народ навязал-таки ему свою политическую программу. И добился победы!

В конце концов диктатор был вынужден согласиться на освобождение Фиделя Кастро и его соратников, а также предоставить свободу политзаключенным тюрьмы «Кастильо-дель-Принсипе». Оттуда был выпущен Фаустино Перес, один из будущих членов национального руководства Движения 26 июля, ранее не состоявший в этой организации, хотя и относившийся к ней с большой симпатией.

Выборы вызовут огромное несогласие и недовольство. Режим вынужден будет объявить амнистию, чтобы ослабить напряженность в стране. Вопрос о политзаключенных, до сего времени, к сожалению, бессовестным образом забытых, сам собой попадает в повестку дня.

Велик контраст между тем, что представляют собой политики и что представляем мы. Наш час близится. Раньше нас была горстка, но теперь мы должны слиться с народом.

Фидель Кастро. Письма из тюрьмы

В доме Марии Антонии было уютно. Никто не замечал тесноты, хотя порой казалось, что яблоку негде упасть. Кубинка по рождению и мексиканка по быту, она сумела превратить свой небольшой дом с крохотным двориком в любимое место для лишенных родины соотечественников. Они с радостью собирались здесь за чашкой дымящегося кофе, который готовили все по очереди, делились думами о родине, пели благозвучную и лиричную «Мамби», спорили, мечтали. И жизнь на чужбине начинала казаться не такой уж и безысходной.

Только что приехала в Мексику Элита Дюбуа, жена растерзанного сатрапами Батисты прямо во дворе казармы Монкада Хосе Луиса Тасенде. Приехала вместе с крохотной дочуркой Темитой, которая стала для всех неиссякаемым источником радости. Новости ее были самыми, что называется, острыми и свежими. Разговор шел о состоявшихся 1 ноября 1954 года выборах.

– Все лисы заметают следы, – возмущалась Элита. – Этот Грау – самая большая гуарича [проститутка] от политики. Пошел на то, чтобы выставить свою кандидатуру за кампанию с Батистой. Заранее ведь знает, что даже если его изберут, он не имеет права занимать пост президента согласно 14-й статье конституции… Считай, что никаких выборов и не было. Я видела, как это было. И все это видели… Солдаты на улицах, солдаты на дорогах, солдаты отбирают избирательные бюллетени, чтобы распорядиться ими по своему усмотрению. Солдаты, полиция, военные… Народ все это видел и понял, что разницы никакой: что до, что после выборов… На! Читай, что писала «Алерта» за два дня до выборов. Даже Рамон Васконселос…

– А кто такой этот Рамон?! Давно известно, что это бастардо [ублюдок]! И это тоже все знают!

– Ну, как-никак он – кандидат в сенаторы от правительственной комиссии. Даже он был недоволен тем, как организованы выборы. Он официально обратился в Высший избирательный трибунал с просьбой «принять экстренные меры для предотвращения неизбежного кровопролития».

– Вот именно! Кровопролития! Они только этого и добиваются!

– Между прочим, обращение Рамона Васконселоса, – добавила Элита, – было самой настоящей провокацией. Высший трибунал, состоящий из батистовцев – это всем известно, – сразу же взял все под свой контроль. У каждой урны поставили по два солдата. Что хочешь, то и делай. Но народ не хотел идти на выборы. Его гнали к урнам штыками и мачете.

– На провокации они все мастера. Этому их учить не надо: всасывают с молоком матери, – буркнул Ньико и уткнулся в номер «Алерты», который дала ему Элита.

В газете сообщалось, что Высший избирательный трибунал запретил собираться перед избирательными участками. Радиоканалам, телевидению было запрещено сообщать о ходе голосования. Разрешалось передавать только официальные данные трибунала. Все остальные передачи были подвергнуты ревизии. Вещание без согласования с трибуналом было запрещено. Усиленный контроль над почтой, телеграфом, прослушивание телефонных разговоров. И требование – не принимать телеграмм протестного характера. Газета была переполнена подобного рода «директивами». Ньико швырнул газету на пол:

– И вот в такой атмосфере этот каналья стал «законным» президентом. Но ненадолго! Даю вам слово: мы спихнем его до окончания президентского срока!

Горячий кофе взбодрил Ньико. Вдохновленный, он становился красноречивым. И красноречие его все росло оттого, что он сам беспредельно верил в каждое сказанное слово.

– На днях мне снился сон. Все мы – в вашем доме на 33-й. Знаю, что все здесь, но мне не удается никого разглядеть. Слышу только голоса Фиделя, Ченарда, Бориса и Пепе. Вдруг вижу его лицо. И он мне что-то говорит. Я вслушиваюсь… И слышу: «Завоевать свободу – все равно, что обрести здоровье». Тут меня кто-то разбудил. Я проснулся, но с трудом отошел ото сна, так хорошо мне было среди своих…

– Думаю, не случайно тебе во сне явился Пепе. Он пришел к тебе в свой день рождения – 15 января. Ему исполнилось бы всего тридцать лет.

– А завтра – день рождения Марти, 28 января. Он любил Мексику. Его последнее слово, послание Мануэлю Меркадо, письмо-завещание, было обращено к мексиканскому другу.

Элита наугад достала с полки томик Марти, стала его листать. Нашла страничку, где до нее уже кто-то подчеркнул слова.

– Он пишет о нас сегодняшних, – произнесла она, – послушай: «Там, за морской далью наша Родина задыхается в руках насильника, который душит ее; там она, израненная, истекающая кровью, привязанная к пыточной скамье, видит, как бездельники в мундирах с золотым шитьем подносят отравленное вино сыновьям-кубинцам, забывшим своих отцов».

Она перестала читать, задумалась, грусть поселилась в глубине ее глаз, отчего эти огромные глаза стали еще темнее и глубже.

– Но довольно слов, – прервал наступившую паузу Ньико и по памяти продолжил вслух отрывок, начатый Элитой. – «Пусть встанет из глубины наших израненных сердец непоколебимая любовь к Родине, без которой не может быть счастлив человек. Вы слышите? Родина зовет нас, она стонет, на наших глазах ее насилуют, заражают, развращают. Мать нашу разрывают на куски. Так поднимемся же все сразу, в могучем порыве сердец…»

Ньико замолчал, уловив на себе восхищенный взгляд Элиты, следившей за его жестикуляцией, особенно за движениями головы. Каждый такт этого движения был столь выразителен, что, если бы даже Ньико не произнес ни единого слова, все равно было бы ясно, о чем он говорит. Словно буйный ветер вселился в завитки его пышных волнистых каштановых волос и не желал покидать полюбившееся место.