— И потому он его убил? — спросил Том.
Внезапно он понял то, что вовсе не хотел понимать. Его насквозь прожгла мысль, мучительная, непрошеная. Он должен бы ненавидеть убийцу, тот заслуживает ненависти. Если Том его встретит, то может и убить. Он представил, как бросается на него, душит — человека, которого ни разу не видел.
— Думаю, да. Мне так жаль, Том. Он самый обычный парень, я его знаю всю жизнь, — повторял в очередной раз шериф. — Он весь извелся. Двадцать лет в федеральной тюрьме ему обеспечено.
В ту ночь Том спал у шерифа на диване, а с утра они поехали в морг. В голой комнате, где с трудом умещался анатомический стол, было всего две полки.
Шериф, погруженный в раздумья, почти ничего не говорил. Кто знает, о чем он думал. В глубине души Тому даже хотелось взглянуть на убийцу, поговорить с ним, но о чем, он не знал. Ночью, лежа без сна на диване, он думал о том, что заставило того человека убить Джо. Ему знакома была эта ярость, ярость Кухулина. На кого-то надо было возложить вину, а на кого, как не на чужака? Но кто знает. Есть в таком убийстве, как это, некая праведность. Умер ребенок. Столь безмерное горе выбивает почву из-под ног. Шериф хотел дать ему посмотреть на сына, считал, что так будет правильно, и, так или иначе, Тому необходимо было его увидеть. Необходимо, пусть горе сотрясало его ураганом. Шериф выдвинул длинный ящик, а там лежало под простыней худое тело. Том осторожно убрал простыню с лица. Джо — и не Джо, но все-таки Джо. Ужасно было видеть раны на затылке. Пули, наверное, там, внутри. Скорее всего, малокалиберные. Нет, нельзя сейчас думать как следователь. Том как будто где-то потерял Джо, а теперь нашел. Глаза закрыты, словно он зажмурился, притворяясь спящим, как в детстве, лицо потемневшее и странно спокойное. Как посмертная маска. Но это и вправду лицо сына. Джо. Он его любил. Он снова и снова твердил про себя “Отче наш”, бездумно, а когда положил ладони на окоченевшие плечи, то вспомнил, как в последний раз провожал Джо в дублинском аэропорту и хотел поцеловать в лоб. Но так и не поцеловал. Сердце разрывалось, а сын лежал мертвый. Мертвый, но Тому все равно хотелось его утешить, сказать, что все будет хорошо, он хотел сказать, но, разумеется, не мог. Рядом не было никого, кроме шерифа. Слезы падали на лицо Джо крохотными кляксами, согревали на миг ледяную кожу. И исчезали.
Когда он перевез тело в Дублин, все хлопоты взял на себя Флеминг, по доброте душевной. Скромные похороны. Медаль Скотта в урне вместе с прахом.
Последние годы работы дались Тому тяжело. С одной стороны, работал он с еще большей отдачей и рвением. Даже наверху ему советовали выйти на пенсию досрочно, но внутренний голос велел держаться до конца. Потом — проводы в тесном кругу, речи торжественные, речи веселые. Потом — гнездышко в замке Куинстаун. Плетеное кресло, своенравное море, суровый остров. Девять месяцев вновь обретенной тишины и еще — как же это назвать? Возможно, облегчение оттого, что жестокие высшие силы наконец от него отступились. Давным-давно они заметили, как он счастлив, и по кусочку забрали у него счастье. Затем — день, когда на пороге появились Уилсон и О’Кейси на фоне пламенного рододендрона. Скрипнула дверь, и все началось снова, как будто завели машину и ожил мотор.
Глава
17
Вот и рассказана его история, хоть никому он ее не рассказал.
Как легко ему стало, просто удивительно! По-хорошему, должно было стать только тяжелее, но как бы не так — было в этих долгих летних днях некое очарование. Море от жары будто съежилось, и оставалось лишь гадать, какая часть его испарилась. Сад мистера Томелти процветал, стебли тянулись к солнцу, цветы раскрывались навстречу совершенному миру. Каждый вечер мистер Томелти обходил свои угодья с поливальным шлангом. Звук льющейся воды можно было принять за дождь, только никакого дождя и в помине не было. Лето стояло редкостное, и Том блаженно пребывал в нем. Если Флеминг назначил ему гонорар как консультанту, на банковском счете Тома это никак не отразилось. Наверное, Флеминг передумал. Взвесил все и передумал. На счет поступала лишь пенсия, каждую неделю, и, к счастью, накапливалась. Есть он стал меньше и почти не пил, даже воды. Когда он брился, то видел в зеркале свое морщинистое лицо, но старым себя не чувствовал, куда там! Если бы в полиции ему поручили сейчас задание, он справился бы блестяще. Даже зная, что этого не случится, он все равно был готов, как бойскаут. Уилсон и О’Кейси больше его не трогали — наверное, собирали улики против Берна. Том от души надеялся, что они ничего не скроют, пусть даже ради него. И был почти уверен, что так и будет. Пусть каждый ответит за свои преступления. Каждый человек, будь то мужчина или женщина. Так устроен мир. Том в это верил.
Через несколько дней он отправился в центр и спросил у мистера Прендергаста, не знает ли тот хорошего плотника.
— Плохой вам не нужен, полагаю, — ответил мистер Прендергаст, как обычно, заслоняя собой жену.
И он посоветовал своего зятя, и тот явился в назначенный день, содрал декоративную панель — с неохотой, теперь это антиквариат, как-никак, — а на ее место повесил, как он выразился, “комплект полок”. Работа заняла три дня, Том расплатился, навел порядок и открыл наконец коробки, расставил книги. Стоя на шатком стуле, он чувствовал непонятную радость, как будто ему двадцать лет и он только что переехал. Он старик и переехал давно. И все же…
Как воздать должное саду, этому изобильному раю? Мистер Томелти превзошел себя, и погода, конечно, ему способствовала, но как чудесно было там просто посидеть — выйдешь из своей конуры, сядешь на колченогий металлический стул, а вокруг, словно дирижабли, носятся толстые шмели, зарываются в наперстянку, люпины, флоксы, и от запаха моря обострены все чувства, и тихий свет осеняет все кругом — чистое наслаждение! Так или иначе, думал он, люди созданы для этого. Награда лета, милость природы. Ничего нет прекрасней. Желтые плавки ему пригодились не раз, и он не утруждал себя вылазками в Киллини, на Уайт-Рок или даже Вико-Рок, ближайший пляж, а осторожно, дюйм за дюймом, окунался в прохладное море за домом. Метра через три дно здесь резко обрывалось, течение в том месте замедлялось, и масса воды напоминала гигантскую мышцу, сплющенную невидимым молотом. На поверхности вихрились водовороты, появлялись искры, вспыхивали на долю секунды и гасли. Даже из других мест люди стекались летом в Долки. Вдоль Кольемор-роуд весь день сновали машины. Том не досадовал на приезжих, он и сам с головой ушел в лето. Величие пролива, суровый остров, довершающий картину, — все было ему так мило, что от счастья хотелось смеяться. Грузный, с брюшком и мускулистыми руками, с потрепанным лицом и намечающейся плешью, в своих одиноких заплывах он, однако, чувствовал себя равным Джонни Вайсмюллеру[45].
В один из таких дивных дней, когда он, возвращаясь с пляжа, шел по дорожке перед замком — в весьма нескромном виде, да простит его покойная миссис Томелти, ибо он был в полотенце, обмотанном вокруг бедер, а “летнюю” свою одежду перебросил через мокрую руку, — в воротах показался незнакомый человек. Вид у него был задумчивый и притом решительный. Высокий, темноволосый, с бородой. Ростом метр восемьдесят с лишним. Лет тридцати — тридцати пяти. Едва Том его увидел, его ум следователя тут же включился в работу. Соображал он с невероятной скоростью и дал бы фору молодым. Чувствуя неловкость из-за своего наряда, Том пропустил незнакомца вперед, но тот замялся, не зная, в которую из двух дверей постучаться. Том облегчил ему задачу, переступив порог своей квартиры, и незнакомец направился ко второй двери.
В здешней начальной школе детей распустили на каникулы, и Том часто видел мальчугана — тот бродил по дорожкам сада, думая о чем-то своем. Играть ему было здесь не с кем. Мисс Макналти, насколько он понял, никто не навещал, но до конца он не был уверен. Если она спешила на репетицию, то уходила в восемь, а мальчик, наверное, оставался с дедом. Пожилого джентльмена Том больше не встречал — не иначе как у него была шапка-невидимка. Пару раз Том видел издали, как тот шел пешком в сторону поселка, а его белая малолитражка стояла тут же у дороги. Мисс Макналти, помнится, рассказывала, что ее отец инженер и часто работает в разъездах, но Том забыл, когда и где он от нее это слышал.
