Он добежал до конца мола, вгляделся в воду. Пусто. Вода была прозрачная, и, несмотря на темноту, видно было до самого дна, где колыхались водоросли и чернели валуны. От мола до острова рябь пролива излучала зловещее сияние, искрилась миллионами бликов. В жутковатой тишине глухо стонал ветер да откуда-то с берега слышен был скрежет металла. Смолкли крики чаек и бакланов. Из дома Том выскочил без пальто, и ветер холодил макушку, ледяной воздух обжигал легкие. Он вновь окинул взглядом пролив — сейчас он увидит тело, — но хоть под водой наверняка лежали сотни утопленников, он различал лишь темные ямы на дне. Кажется, он там? Надо прыгать? С течением ему вряд ли справиться. В тот миг он ощутил всем сердцем, что он в ответе за чужого ребенка. Перед глазами замелькали картины из Стивенсона: Джон Сильвер, галеоны, золото, Слепой Пью приходит в деревушку вроде Долки с черной меткой для Билли Бонса в кармане. И маленький сын его, Джозеф, дороже любых спрятанных сокровищ. Даже в комнате он стоял, будто готовый взлететь — тоненький, шестилетний, руки раскинуты, словно крылья, — и все совершенно естественно, без малейшего напряжения. Постоянная собранность. Последней книжкой, что он читал на ночь Винни, был, кажется, “Остров сокровищ”, и они остановились на главе, где рассказчиком вместо Джима становится доктор, и ни он, ни Винни так и не смогли смириться с подменой, и он умолк, захлопнул книгу. И как раз в это время Винни стали не нужны сказки на ночь — выросла в одночасье, и недочитанная книга пылилась у нее на тумбочке несколько лет, а потом куда-то запропастилась. Зловещий ветер принес новые жуткие звуки, будто кто-то кнутом хлестал по волнам, как по спинам тысяч крохотных скакунов. В отчаянии Том повернул обратно к замку и, зайдя через главный вход, направился не налево, к Томелти, а бросился, перепрыгивая через две ступеньки, вверх по лестнице туда, где ему встретился в прошлый раз незнакомый пожилой джентльмен.

Глава

9

У дверей он растерялся бы, если бы не надпись “Башня”, заботливо сделанная мистером Томелти из купленных в магазине металлических букв. Хоть Том взмок после бега и запыхался, словно загнанный пес, но в дверь он постучал не обычным своим “полицейским” стуком, а чуть тише. Дверь открылась мгновенно, и перед ним предстала необычайно юная женщина. Если ей удалось произвести на свет двоих детей, то наперекор природе, потому что была она тоненькая, как тростинка, и на вид совсем девочка — он сначала принял ее за няню-школьницу. И если так, то с обязанностями своими она не справлялась. За спиной ее виднелось окно, выходившее во двор перед замком. Мелькнула неуместная мысль: вот бы жить повыше, как здесь — еще живописней был бы вид на Маглинский маяк.

— Умоляю, простите за беспокойство, — начал он. — Я Томас Кеттл, из квартиры в пристройке.

— А-а, — отозвалась женщина, — тот самый полицейский.

— Бывший полицейский, — уточнил Том. — Вот что, я увидел в окно двух детей… Вы… вы мать… то есть, фактически? — спросил он поспешно, употребив казенное слово, на случай, если она все-таки няня.

— Да, — ответила она, — я мать.

— Я, кажется, видел, как вашего сына столкнули в воду, и спустился проверить, не нужна ли помощь, но его нигде не было.

— Да что вы, — удивилась она, — не может быть! Я его только что уложила. Джесси? Да, только что уложила. Давайте проверю на всякий случай, — добавила она рассеянно.

— Можно? Простите меня за… — Он имел в виду беспорядок в одежде.

Женщина тихонько засмеялась.

— Минутку. — И скрылась в комнате.

Вход был расположен под углом, и не видно было, что делается в квартире. Том стоял и ждал. В наступившей тишине он услышал, как за стеной сосед играет на виолончели. Нет, вряд ли это Бах. Что-то незнакомое. И вновь показалось прелестное лицо, обрамленное темными волосами, опрятная блузка.

— Нет, — сказала женщина. — Все хорошо, он уже спит. Стоит ему добраться до постели — сразу засыпает без задних ног.

— А ваша дочка?

— Это, должно быть, соседские дети. — Она кивнула — или вздрогнула?

— Так это не ваша дочка?

— Моя дочка умерла, — произнесла она отчетливо.

— Ох, — вырвалось у Тома. Но ведь мистер Томелти говорил… — Ох, — повторил он, — простите меня, умоляю. Ради всего святого, простите, миссис… миссис…

— Я вернула девичью фамилию, — пояснила она. — Макналти. Не знаю, кто я теперь, миссис или мисс.

— А ваш… — Вопрос щекотливый, подумал Том. Он хотел сказать “муж”, но времена теперь другие — кто его знает, как правильно. Спутник? Теперь он говорил с ней как детектив. Он и есть детектив. На покое.

— Зайдете на минутку, мистер Кеттл?

— Я? К вам?

— Да. — Она снова рассмеялась. — Мистер Томелти мне рассказывал, кто вы. Мне нужно с вами поговорить. Просто необходимо.

— Зайду, конечно. Что за вопрос, — отозвался Том. — Ради Бога.

И он последовал за ней. В комнате оказалось два окна с видом на море, как он и предполагал. Комната, судя по всему, располагалась не в башне — башня, если он не ошибся, начиналась с дальней стены, а здесь была основная часть замка, над квартирой Томелти.

— Садитесь. Устраивайтесь здесь. — Она указала на мягкое кресло с подушками. Рядом на журнальном столике лежали трубка и кисет. Вряд ли это ее вещи.

— А джентльмен, который здесь живет, — начал Том — возможно, с этого стоило начать, — его сейчас нет?

— Вы про кого? А-а, про папу?

— Ах, так это ваш отец, — отозвался Том веско, словно разгадал тайну.

— Разве мистер Томелти вам не сказал?

— Он, похоже, не знал. Ну, он… простите, это у меня старая привычка, задавать слишком много вопросов.

— Господи, это я, похоже, ему не сказала! Боже, он, наверное… Это я сглупила. Нет, папа в городе. Но как раз поэтому мне и нужно с вами поговорить.

— Почему?

— Потому что вы задаете вопросы. Потому что вы полицейский.

Живая, обаятельная женщина и, по всему видно, простая в общении. Вся как на ладони. Как раскрытая книга — и он прилежно читал. Говорила она прямо, без обиняков. Уж не послышался ли ему чуть заметный акцент уроженки Слайго? Теперь, при ярком свете лампы, он разглядел, что ей лет тридцать — тридцать пять. Было в ней что-то от леди Лавери с банкнот Ирландии[32]. О роза темная моя…[33] Интересно, хорошая ли она актриса? С ее-то внешностью, наверное, и таланта не надо.

— Вы артистка? — спросил Том.

— Артист, — поправила она без тени недовольства.

Том не знал, для чего она это сказала, понял лишь, что его поправили, мягко и вежливо, что его ненавязчиво перевоспитывают. Точь-в-точь как Винни, которая мечтала его осовременить. Славная она все-таки, эта миссис или мисс Макналти. Кто бы мог перед ней устоять? Ему стало вдруг радостно, что он здесь, в этой комнате, несмотря на ее страшные слова о дочери. Вопреки всему он почувствовал, будто здесь он дома, будто он и есть ее отец и только что вернулся из города, куда ездил по непонятным делам.

Он не против был молча подождать, пока она варила кофе в кухонном закутке. Она была на виду, но держалась так, будто в другой комнате. Вообще-то, он бы выпил чаю, но ему не предложили. Кофе она варила по всем правилам, в высокой алюминиевой турке, открывала и закрывала то одну банку, то другую, отмеряла ложкой порошок, и ждать пришлось долго. Тем временем за окном темнело, вечер набирал силу. Или дозревал день. Нет, день умер. Все умерло. Его дочь. Ее дочь. Все умерло. Одинокий виолончелист за стеной все водил смычком. Как его фамилия — Делейни? Нет. Казалось бы, он должен помнить, он же полицейский. Том с ним разговаривал всего раз-другой, и ему любопытно было, какой марки у соседа винтовка. Во время недолгой службы в армии Том по-настоящему преуспел только в одном, в стрельбе. Дал Бог меткий глаз, вот и все, и, не в пример многим фронтовикам, на счету у него было немало убитых. И он сожалел об этом. Он задумался о тех, кого лишил жизни. Почти все были местные жители, малайские партизаны. Через год его уволили с почестями в запас. Его мучила бессонница, а когда все-таки удавалось заснуть, снились кошмары. Армейский врач поставил диагноз: “посттравматическое стрессовое расстройство”. Для любого ужаса у врачей найдется термин. Малайя разрушила его, словно землетрясение — домой он вернулся настоящей развалиной. Впрочем, едва он ступил на ирландскую землю, болезнь каким-то чудом начала отступать, медленно, но верно, а потом ему пришло в голову пойти служить в полицию. Он боялся, что его не примут из-за его прошлого. Сирот там не жаловали. Он, конечно, не совсем безродный, но и на нем лежит печать. Но его все-таки взяли. Понравилось, что он владеет оружием, а сотрудник, отвечавший за набор, питал особое уважение к военным. Повезло Тому. Видно, пригрелся он здесь, вот и отвлекается на посторонние мысли, пора прекращать. Другой столик был заставлен африканскими сувенирами — теперь он мыслями унесся в Африку, — из тех, что привозят солдаты женам и детям. Конго. Фигурки слонов из слоновой же кости, целый сонм божков. Может быть, ее отец долго жил в Африке. Тома преследовало неотвязное чувство, что он уже был здесь, в этой комнате. Но тут за окнами стемнело, как темнело у него в квартире, и пела виолончель, а море и морской ветер тоже рождали свою щемящую музыку.