— Хорошо, — отозвался мистер Томелти. Том уже собрался было идти. Вернуться к себе в квартиру, остаться наедине со своими безумными мыслями. — Вы сказали “на днях”, мистер Кеттл. Что вы имели в виду?

— Видите ли, мистер Томелти, у меня, кажется, что-то с головой. Забыл, о чем думал. Простите меня, умоляю. У меня… у меня мысли иногда путаются.

Мистер Томелти чуть попятился, словно боясь заразиться старческим слабоумием, он ведь немногим старше Тома.

— Понял, — отозвался он. — В квартире все в порядке?

— Отлично, отлично, — заверил Том.

— Вот и славно, вот и славно.

Вот вам и сигара — закурил, называется. Том вернулся к себе, трепеща, как нарцисс на ветру, и опустился в кресло как можно медленнее, со всей осторожностью. Уж не выела ли сигара ему мозги? Да ну, вряд ли. Он осознал с новой силой, что он один, совсем один. За окном снова скрипела тачка. Скрип-скрип, гав-гав. Прах к праху, сухие цветы в компост, а заодно стоит похоронить там и правду, никому от нее пользы нет.

Грянул звонок в дверь, словно ружейный залп. У Тома чуть душа с телом не рассталась. Бедная миссис Томелти. Умерла в восемьдесят восьмом. После нападения. Но…

На пороге стояла мисс Макналти, вся дрожа. От гнева? Нет. Видимо, от страха. Смятение придавало ей странную кротость, почти приниженность. Застыв чуть ли не в поклоне, она протянула Тому конверт. Тонкий, с адресом замка, выведенным толстыми черными буквами.

— Кто? — спросил Том.

— Он.

— Можно прочесть?

— Прошу вас, прочтите.

В конверт был вложен один-единственный листок с лондонским адресом отправителя, а ниже — многоточие, вот и все.

— Как это понять?

— Он знает, где мы, и едет сюда, чтобы с нами расправиться.

Том подумал, не слишком ли много смысла вкладывает она в три точки, но счел, что она, видимо, права. Кто станет посылать жене многоточие? Главное здесь конверт с адресом.

— Откуда он узнал ваш адрес, позвольте спросить?

— Позвонил папе на работу.

— И ваш отец ему сказал?

— Я папе никогда не рассказывала, почему сбежала. Точнее, рассказала не все. Не спрашивайте меня почему.

— И что же вы думаете?

— Думаю, что он опасный человек и скоро приедет и сотворит с нами что-то ужасное.

— А в полицию в Долки вы обращались?

— Все как вы говорили, ничем они помочь не могут. Пока он ничего не сделал, у них руки связаны. Запрет на приближение не дают, потому что он за пределами здешней юрисдикции.

— Лучше бы он вам угрожал в письме. А тут многоточие.

И Том покачал головой в отчаянии, как полицейский, когда речь о неисправимых преступниках.

— Как он выглядит? — спросил Том.

— Мой ровесник, худощавый, с рыжей бородой. У него круглые очки, как у Джона Леннона.

— Кто в наше время носит бороду?

— Он.

— Если вы что-то услышите, — сказал Том, — или увидите, даже если почуете недоброе, зайдите ко мне или позвоните. Давайте я напишу номер.

И он зашел в комнату, записал на клочке бумаги свой номер телефона и отдал ей. Вдруг появился откуда-то ее сынишка, поднял взгляд на Тома. Не просто появился, а материализовался, телепортировался, как герои “Звездного пути”. Был он стриженный под ежик, смуглый, как итальянец. Очень серьезный. Мальчик уставился в объектив фотоаппарата, висевшего у него на шее, затаил на миг дыхание и сделал снимок. Сдвинув брови, сосредоточившись. Щелк — и готово, как криминалист снимает место преступления.

— Получил-таки свой фотоаппарат? — спросил Том.

Мальчик не понял вопроса и ничего не сказал. Он перематывал невидимую пленку, готовясь сделать новый кадр. Том почти беззвучно хохотнул.

— Молодчина, — сказал он.

Глава

15

В дальнейших событиях этих недель, безусловно, сыграла роль погода. По календарю наступило лето, и жители Долки в очередной раз заставили себя в это поверить, а погода, по обыкновению, потешалась над их верой. Птицы потянулись из теплых краев по таинственным причинам, им одним ведомым. Ласточки городские и деревенские носились, как стрелы, в бездонном небе над плодами трудов мистера Томелти. Дрожа от холода, спешили мимо замка девушки в модных блузках. В плащах уже не ходил никто, даже старики, а когда вдоль Кольемор-роуд задувал ветер, срывая до времени молодую листву, резвясь на обломках надежд и обманутой веры, люди молились, чтобы завтра погода наладилась. Таковы ирландцы, бедные странники, застрявшие на краю Европы. Давным-давно на очередном повороте истории свернули не туда — и ни назад, ни вперед.

Таинственно, словно перелетные птицы, вновь появились у его порога Уилсон и О’Кейси. Ими руководила забота о нем. Они принесли весть, что кровь его не совпала с кровью на одежде из старого пакета с вещдоками, но Берн, надеясь избежать своей участи, продолжает выдвигать обвинения. Неизвестно, хватит ли этого генеральному прокурору, чтобы привлечь Тома. Вряд ли до этого дойдет, но журналисты обрадуются, если узнают, откуда ветер дует. Вот на чем держится жизнь в Ирландии — надо знать, откуда ветер дует. И крылатые фразы здесь по большей части связаны с погодой. Том, сидя рядом с новыми друзьями, отчетливо сознавал, что Уилсон и О’Кейси, если это им будет выгодно, сами же его и сдадут, что бы ни говорили они ему в лицо. Потому что так все устроено. Он и сам так делал не раз. Вроде бы и нет у них причин так поступать, однако опыт ему подсказывал, что с точки зрения закона дружбой можно пренебречь. Нужно выбить признание любой ценой, всеми правдами и неправдами. Возможно, не у него, а у Берна. Им нужно привлечь Берна к суду, разоблачить, упечь за решетку. Они мечтают сидеть в баре “У Нири”, обмывать свою победу. Жаждут всей душой. Это написано на их лицах, сияющих, задорных.

Стало ли ему легче? В этом он не был уверен. Кажется, ему было уже все равно, что с ним будет. Зато не все равно, что будет с другими, что может случиться с мисс Макналти и ее сынишкой. И он изложил суть затруднения Уилсону и О’Кейси, и те в ответ затянули ту же печальную песню, что и здешние полицейские. Что они могут сделать? Следить за портами, морскими и воздушными? Куда там! Преследователь-муж имеет право поехать куда угодно, высадиться где пожелает. Потому что закон ему позволяет, такова наша правовая система. Ничем не поможет закон молодой актрисе. Даже такой хорошенькой, заметил О’Кейси совершенно некстати. Вообще-то, он был не прочь увидеть ее во плоти. Не ее ли смазливая мордашка красовалась на огромном плакате у входа в кинотеатр “Амбассадор”? — он же видел, видел! Так уж повелось — холостой полицейский всюду ищет жену. Но ведь О’Кейси женат, он говорил Тому, разве нет? Но Том забыл. И не хотел сознаваться, что у него вылетело из головы.

В эти дни Том, казалось, возвысился над собой, увидел себя со стороны. Как ни странно, он уже не боялся. Смятение удалось преодолеть, хоть и не до конца. От его страданий не было лекарства. Ему просто-напросто не хватало жены и детей. Он жаждал, чтобы те были рядом — а их рядом не было. И исцелиться он не мог, оставалось лишь тосковать, но прежняя растерянность отступила. Он рассказал себе историю своей жизни и многое про себя понял. Словно воспарив над собой, он видел себя сверху и замечал немало нового. Это было не хорошо и не плохо — просто проявлялось, и все. До сих пор, независимо от возраста, в любой компании он чувствовал себя самым молодым, теперь же — самым старым. И с Уилсоном, и с О’Кейси. Но было время, когда он не знал этого чувства.

Уилсон и О’Кейси попрощались. О’Кейси почему-то порывисто обнял его, коротко, по-мужски, как сын обнимает отца перед долгой разлукой. Уилсон пожал Тому руку и многозначительно кивнул. Том был целиком на их стороне. Их цель — завершить дело наилучшим образом. Берн негодяй, и не будет ему пощады. Если есть у него душа, пусть кипит она в адском котле. Даже в том, как Уилсон помахал на прощанье Тому, угадывалось дикое желание поймать Берна, заломить нечестивцу-священнику руки за спину и надеть наручники. Увести его навстречу суду и возмездию. Навстречу тому особому страданию, что ожидает человека в тюремной камере, зачастую изощренному, невидимому. Навстречу неотвратимым карам уединения. Да будет так.