— Это я от тебя уже слышала.

— Честно вам скажу, я с вами приятно провел вечер, очень доволен, — вставил Том. Он пытался сказать это вскользь, чтобы никого не смутить. Стоит ли стесняться, если чувствуешь к кому-то симпатию? Возможно.

— Ну, вот видишь, О’Кейси, говорил я тебе. А ты заладил, что мы его разозлили, — сказал Уилсон чуть театрально.

— Нисколько, — отозвался Том, теперь засмеялся и О’Кейси.

— А еще эта буря, ну точь-в-точь сцена из “Носферату”, — добавил Уилсон.

— Кто же играл вампира? — спросила сержант Скалли.

— Вампир был снаружи — то ли на стене замка сидел, то ли над Долки летал, — сказал Уилсон, опасаясь, как бы Том не принял шутку на свой счет. Но Том, плотный, грузный, был уж точно не Клаус Кински[28].

— Итак, леди и джентльмены, девочки и мальчики, — начал Флеминг, выдвинув стул, — приступим.

Но тут, внезапно, а может, постепенно, стул исчез, растворился. Исчез и Флеминг. Том проснулся — кажется, проснулся, но нормально ли это, вот так просыпаться? — скажем так, он пережил что-то сродни пробуждению на скамейке в парке Сент-Стивенз-Грин, откуда рукой подать до копошащихся садовников. Должно быть, присел на минутку и его сморило. Он ничего не помнил — ни как сел, ни как уснул. Он весь взмок в своем темном костюме — весеннее солнце, как видно, катилось за ним следом от самого Долки, а в парке было еще жарче, как на сковороде, да и весь город был словно огромная сковорода. Проснувшись, Том, конечно, понял, до чего нелепый он видел сон. Участок на Харкорт-стрит — простенькое здание без всяких затей, а вовсе не георгианский особняк. Будь там телефонистка, что пригрезилась ему, он бы очень удивился. Цветастый шарфик — нет, вряд ли. То, что представлялось ему живо и явственно, теперь отступало, меркло, блекло. В участке всегда было полно народу — одних только следователей человек двести, да еще толпа клерков. Пустынный коридор наверху должен был бы его насторожить — но чего в таком случае ждать? Никакого штаба расследования наверняка нет, просто Флеминг да, может быть, Уилсон с О’Кейси как следователи по делу. Он явно спятил. Но он где-то читал, что настоящий безумец не считает себя безумным. А он знает, что сошел с ума. Считать ли это доказательством нормальности?

Когда он поднялся, то уж точно чувствовал себя выжившим из ума стариком. Как после ночной пьянки, хоть он за всю жизнь ни разу не напивался. Ноги подкашивались, глаза щипало от солнца. Сколько же он тут просидел-прохрапел? Садовники устроились на отдых в двух своих электромобилях — пили чай и разговаривали. Второй завтрак. Том хотел посмотреть на часы, но очки куда-то запропастились. Хорошо работать по режиму. Флеминг всегда говорит новичкам: соблюдайте перерыв, он не зря придуман. И как понять, что сейчас он не спит, и не провалиться снова в сон? Неизвестно. В отчаянной попытке убедиться, что бодрствует, он хлопнул себя по щеке. Больно, еще как больно! Мимо шли ребята в красных форменных пиджаках, оглядывались на него. Католическая университетская школа. На стариков могут не обращать внимания, но безумного старика уж точно заметят. Том пригвоздил их к месту стеклянным взглядом.

— Вы почему не в школе, почему не в школе?

Да он не просто сумасшедший, он буйнопомешанный! Боже, во что он превратился! Стыд, да и только. Детей пугает. Развернувшись, будто отказываясь от себя прежнего, он двинулся в сторону Харкорт-стрит, надеясь в этот раз попасть куда нужно.

Глава

8

–Черт возьми, как же я рад, что ты пришел, — сказал Флеминг, почти как у Тома во сне.

Они сидели у Флеминга в кабинете — он, Уилсон и О’Кейси. Ни Уилсон, ни О’Кейси ничего не сказали про ночевку у Тома в бурю, ни слова. Держались они строго, по-деловому — без фамильярности, но и без враждебности.

— Все перед нами. — Флеминг указал на небольшую стопку бумаг — те самые папки, что угрожали спокойствию Тома в Долки. Том рад был вновь очутиться здесь, в неуютном кабинете с голыми стенами. — Отчеты успел посмотреть?

— Нет-нет, — ответил Том виновато, — ясное дело, не успел.

— Ребята не знали, успел ты или нет, но почти все наверняка тебе знакомо. Мы пытаемся разобраться с новой информацией, но большая часть материалов старые — заметки Уильяма Друри, светлая ему память. Делать записи он был мастер. Из нас один О’Кейси мог бы с ним потягаться. Ну так вот, эти двое — следователи по делу… а по какому делу? Цель у них какая? У нас веские причины копнуть поглубже, но, Том, врать не стану, помощник комиссара против. Все, что мы делаем, ему поперек горла. Он ревностный католик, в лучших традициях, да мы и сами богобоязненные. Вспомни, когда мы были молодые, пошли бы мы против священника? Да ни за что. Они всех нас сплачивали, вели за собой. Утешали тех, кто был ранен при исполнении, кого жизнь обидела несправедливо.

— Правда, что ни говори, — ответил Том, глянув на Уилсона и О’Кейси.

— Да-да, — кивнул Флеминг. — Но священники сами виноваты. Заварили эту чертову кашу, вот пускай и расхлебывают. Все эти разоблачения, и дело Смита[29], и прочее — нельзя на это закрыть глаза. Но помощник комиссара все равно против, потому действовать надо осторожно. Вот я и спрашиваю тебя. При тебе Берн впервые показался в поле зрения. И как это случилось? Он ведь жил с неким отцом Мэтьюзом, ныне покойным?

— Берн служил викарием в Кулмайне, в приходе Мэтьюза — тот был старше, лет сорока пяти, наверное, а Берну около тридцати. Жили они в доме при церкви, с экономкой, как звали ее, не помню, здесь все записано. Берн всплыл из-за наводки Скотленд-Ярда — ты все читал, но это было из ряда вон. Он натворил дел, и дошло до них — кажется, в Англии обнаружились фотографии, этот недоумок их туда отправил, фотографии мальчиков, в чем мать родила, а Скотленд-Ярд связался с тогдашним комиссаром… как же его, черт подери, звали… наверняка в деле все есть, Билли Друри в этом был спец, ей-богу — все записывал четко, понятно, читается легко, как детская сказка. Ну так вот, мы тогда были молодые — примерно вашего возраста, ребята, — он кивнул Уилсону и О’Кейси, — и нам по молодости это совсем не понравилось, хотели вмешаться, рвались в бой, хотели съездить в Кулмайн, сказать пару слов Берну…

— Вдвоем? — спросил Уилсон.

— Конечно, вдвоем, Билли и я, хотели съездить, послушать, что скажет Берн. Но комиссар, он… в общем, он сначала поговорил с нашим шефом, стариком Гарви — от него мы тогда все и узнали, хотели действовать, а комиссар пошел на попятный — и фотографии, и все остальное отдал чертову архиепископу: так, мол, и так, Ваша светлость, распоряжайтесь как сочтете нужным, мы больше вмешиваться не станем, если не захотите дать делу ход. Ах, спасибо, спасибо, сын мой, я обо всем позабочусь, не беспокойтесь.

— И как вы это восприняли, ты и Друри? — спросил Флеминг.

— Сам знаешь, как мы это восприняли, Джек — мы с тобой это обсуждали в семидесятых, если не ошибаюсь.

— Обсуждать-то обсуждали, помню. Но что у вас было тогда на душе, в то самое время?

— Просто на стенку лезли от злости. Считали, что его стоит хотя бы допросить. У меня у самого дети тогда были маленькие. В голове не укладывалось, что священник может делать такие фото, а комиссар на все наплюет и отдаст их Маккуэйду.

— Ах да, Маккуэйд, Маккуэйд, — многозначительно вставил О’Кейси, — виновник всего этого безобразия.

— Да, так и есть, — отозвался Том. — Я с ним не был знаком. Но этот гад ничего не сделал, пальцем не пошевелил. Комиссар. Наверное, и не вспомнил больше об этом. Мы злились, но кто мы были такие — два молодых следователя. И месяца не прошло как я экзамен сдал, Джун была на седьмом небе. Лишние деньги не помешают. Джун — это жена моя, — пояснил он Уилсону и О’Кейси.

— Надо было все это раскрутить, — сказал Флеминг. — Наш Берн времени зря не терял, бассейн позади дома отгрохал. Детей туда тянуло как магнитом, сами понимаете. Ну так вот, представь Уилсона и О’Кейси на вашем с Друри месте. Как им действовать, на твой взгляд?