Вследствие оскорбления, нанесенного Лукентием чести епископов, и дабы не осталось и тени подозрения на отцах, голосом своим укрепивших подрываемое монофизитством православие, императорскими комиссарами позваны были епископы Асии и Понта, которые, если вообще принуждение имело место, первые должны были быть принуждены, так как именно их области присоединены были теперь к константинопольскому престолу, — позваны были изъясниться по очереди: «по своему ли желанию подписали указанную статью, или же к тому были принуждены». Торжественым образом каждый из них письменно заявляет, «что не по принуждению с какой бы то ни было стороны, а добровольно и по собственному побуждению подписал; Евсевий же, епископ дорилейский, заявил следующее: «Я добровольно подписался, ибо это правило (3 правило II Вселенского собора) мною прочитано было и святейшему папе римскому в присутствии константинопольских клириков, и он принял его» [969].
И этого было бы довольно для опровержения лживой напраслины, возведенной на св. отцев Лукентием; однако в виду того, что некоторые отцы, подписей которых не значилось на протоколе, присутствовали на этом заседании, то и они, дабы не осталось и тени сомнения, будто это правило не есть общее решение собора, позваны были императорскими комиссарами высказать свой суд об этом правиле, что они и сделали в смысле согласия; Фалассий же, еп. Кесарии каппадокийской, экзарх Понта, сказал так: «мы присоединяемся к господину архиепископу Анатолию и подтверждаем оное» [970].
После такого единодушного свидетельствования всем собором вообще и каждым отцем в частности, не находя притом нужным обращать внимание на безрассудные замечания легатов, императорские комиссары утвердили решение 15-го соборного заседания и, повторив в кратких словах 28 правило, предложили собору провозгласить его снова, сегодня же, соборным решением, что отцы единодушно и исполнили. При таком положении вещей, видя, что во всем поступлено строго канонически, и чувствуя свою вину перед отцами, согласились с соборным определением и папские легаты. Только Лукентий, дыша ненавистью против всех восточных, озлобленный притом явной уликою во лжи, потребовал, чтобы внесен был в протокол его протест, на который подвигл затем и святейшего Льва великого [971].
Такие, однако, поступки, не нуждаются больше в комментариях, и тем более, что те же самые легаты на 1-м заседании этого собора, когда прочитаны были протоколы соборища Диоскора и с негодованием замечено было, что епископу константинопольскому Флавиану отведено было не свое место среди епископов, а только 5-е, торжественно заявили следующее: «Вот мы, что и Богу угодно, признаем первым господина Анатолия; они же (сторонники Диоскора) поставили пятым блаженного Флавиана». На это Диогеном, епископом кизикским, замечено было: «Вы хорошо знакомы с правилами» [972]. Это — во первых; а затем, когда составлялись правила 9 и 17 этого собора, предоставившие константинопольскому епископу право апелляции, право совершенно новое, которого он раньше не имел, то спрашивается, почему они тогда не заявили протеста, тем более, что, согласно утверждению новейших римских богословов, эти два правила «пролагали путь» 28-му правилу? [973] И наконец, если эти легаты так много заботились о том, чтобы свято сохранялись установленные границы диэцезов, и особенно не повреждалось бы 6 никейское правило, которое они впоследствии на 16-м заседании так охотно выдвигали, то почему они первые рекомендовали собору, на 10-м заседании, признать за иерусалимским епископом власть над тремя палестинскими провинциями, так что собор, главным образом по их рекомендации, согласился на это и соборным решением утвердил? [974] Этих трех фактов достаточно, чтобы показать всю непоследовательность легатов в их деятельности на соборе и до очевидности ясно доказать, что в их поступках на 16-м заседании руководила ими, и особенно Лукентием, исключительно злоба. А что всего хуже в этом деле, это то, что тот же Лукентий побудил и святейшего Льва великого заявить свой протест.
Как же Лев великий заявил свой протест против решения собора о константинопольском архиепископе?
Мы упоминали выше, что теорию «папства», сочиненную впервые Сирицием в его известном декретале, Лев великий имел возможность развить; дальше мы говорили и о тех обстоятельствах, которые способствовали утверждению этой теории настолько, что даже и сами римские епископы стали верить, что они призваны сказать свое заключительное слово во всех церковных вопросах. Этой теории всего больше предан был Лев великий, который, нужно признать, составляет собою эпоху в истории «папства», после него теория эта развивается уже систематически.
Лев не потому защищает первенство своего престола, что думает, что оно вытекает из божественного права, а защищает его, как епископ апостольскаго престола, и возвышает свой голос против этого (28) правила, ибо в нем усматривает повреждение преимуществ, дарованных правилами апостольским престолам, каковыми он считает, кроме своего, еще александрийский и антиохийский. Иннокентий, один из предшественников Льва, и свой престол не считал первым, а — антиохийский, который в одном письме от 415 года называет prima sedes, quae urbis Romae sedi non cederet. Лев же свой престол и другие два считает равными по власти между собою, а о Константинополе говорит: «Епископ Константинополя, несмотря на всю славу его церкви, все же не может сделать ее апостольскою» [975]. Он торжественно заявляет, что «преимущества престолов установлены правилами св. отец» и на первом месте преимущества его престола; признает таким образом, что преимущества эти имеют своим источником не божественное, а церковное право. Он не восстает против этого правила потому, что оно причиняет ущерб «божественному праву» римского престола; ни в одном из писем, писанных по этому поводу, он не выдвигаете этой власти, а восстает против него потому, что находит, что им причиняется ущерб постановлению Никейского собора, и именно 6 правилу этого собора. Он не порицает этого правила халкидонского собора за то, что содержит в себе что-либо по существу неверное, а за то, что оно не вытекает из постановлений Никейского собора, который, по мнению Льва, единственно был компетентным устанавливать преимущества, как его, так и прочих престолов. Если бы Лев имел какое-либо понятие о том, что его власть имеет своим источником божественное право, то если где, то здесь именно он не пропустил бы случая сослаться на него. Однако, свой голос он возвышает лишь во имя долга своего — быть верным блюстителем правил, во имя неприкосновенности 6 Никейского правила. Лишь впоследствии в этом правиле нашли, что оно содержит в себе Богом дарованную римскому престолу власть над всею церковью, когда первоначальный текст правила был фальсифицирован, когда в правило внесены знаменитые слова: «римская церковь имела всегда первенство», и это первенство установлено самим Богом; однако, в подлинном тексте этого не было, и, следовательно, на нем нельзя было и основывать указанные претензии.
Своею властью Лев дорожит, как властью кафедры Петра, и во имя этой власти он восстает против этого халкидонского правила [976]. Однако, ни здесь, ни где-либо на другом месте в своих сочинениях он не заявляет претензий быть наследником Петра в смысле особенного единения с Петром, а лишь наследником Петра по кафедре, что уже имеет большое значение, если даже и допустить, что Петр получил особенную от других апостолов власть и что он именно основал римскую церковь. При этом, как таковой, Лев не претендует на какую-либо, ему лично принадлежащую, власть над всей церковью во имя Петра, а лишь как епископ одной из апостольских церквей, хотя и выдающейся в свое время, и на западе единственно апостольской, епископу которой, согласно упомянутому никейскому правилу, отведено первое место между всеми епископами христианского мира; он возвышает свой голос в защиту и других апостольских церквей, которые он считает по власти вполне равными своей [977] и которыя, по его мнению, должны оставаться всегда, несмотря на их большее или меньшее, в политическом отношении, значение, первыми перед церквами неапостольского происхождения, хотя бы они были и церквами императорских столиц. А что Лев только так и понимал свою власть, — видно, между прочим, из того, что придуманный его легатами на 4-м заседании этого собора титул — universalis ecclesiae papa — ни он, ни впоследствии Григорий великий (590-604) не хотели принять.
