«В руководстве ПГУ четыре человека с утра до вечера занимались афганскими делами: сам начальник В. А. Крючков, заместитель начальника по этому району Я. П. Медяник, заместитель начальника разведки – начальник Управления “С” Ю. И. Дроздов и В. А. Кирпиченко, которому поручили, в частности, курировать работу представительства КГБ в Афганистане».
Пожалуй, главным для всех них был вопрос, как долго ещё советские войска будут находиться на афганской территории. Впрочем, вопрос этот по различным причинам волновал уже всю нашу страну.
А вот что Юрий Иванович Дроздов сказал корреспонденту телеканала «Россия»:
«В середине января 1980 года я получил указание Юрия Владимировича и Владимира Александровича принять участие в разработке плана вывода советских войск из Афганистана. Этот план был подготовлен, разработан и согласован с Министерством обороны. Но… Почему он не был реализован? “Наверху” считали, что вывод советских войск из Афганистана означал бы удовлетворение тех планов и намерений, которые в то время уже разработали и осуществляли американцы вместе с другими государствами – в том числе и с Китаем. Те государства, которые выступали против и народа Афганской республики, и против Советского Союза».
Сегодня ни для кого уже не секрет, что «страны Запада», их постоянные и временные союзники старательно «затаскивали» СССР в Афганистан, а затем всячески помогали ему там «увязнуть».
…И вдруг «Дубравин» почувствовал: что-то идёт как-то не так. Неясно было, что именно, но что-то ему не нравилось, что-то его беспокоило и тревожило… Словно бы дышать стало труднее, но почему – как определишь?
Один из сотрудников Управления «С» так передал нам слова Алексея Михайловича: «“У меня тогда возникло какое-то шестое чувство”, – говорил он мне. Вот именно в тот момент! Оно неоднократно у него было за всю историю его работы в качестве разведчика-нелегала. “Но тогда, – говорил он, – особенно остро. Как-то у меня встало это: за мной ходят! Я чувствую это, чувствую. Но не вижу! Я их не вижу!”».
Алексей Михайлович нам рассказывал, что наружное наблюдение за собой он обнаружил в Намибии – ничего подобного раньше не было! – когда прилетел туда из ЮАР. И он решил лететь обратно…
«Бежать мне было некуда – из Намибии можно было вернуться только в ЮАР. Разве что идти до Анголы пешком, через пустыню – 3,5 тысячи километров. Но я не знал этой дороги, да и со львами и змеями мне как-то не хотелось встречаться. Вот и вылетел в Йоханнесбург.
Когда самолёт прилетел в Йоханнесбург, я увидел в иллюминатор, как к нам направляется чёрная машина, типа “Волги”, с синим “маячком”. И я сразу понял, что это за мной… Из машины вышел, как я потом узнал, генерал Бродерик, заместитель директора контрразведки ЮАР. Неплохой, интеллигентный мужик такой был. Он показал мне своё удостоверение и сказал, что я арестован.
Конечно, я потребовал, чтобы меня связали с западногерманским посольством, но они на это просто плюнули. Там ведь всё было как в нацистской Германии, в точности! У моего следователя полковника Глоя в кабинете висел такой красивый портрет Гитлера – будь здоров! Глой был самый настоящий нацист, поклонник Эрнста Кальтенбруннера[71]. <…>
Меня привезли в тюрьму контрразведки, начались бесконечные допросы, которые продолжались и днём и ночью. Я не спал ни одной минуты – целую неделю! Причём про меня южноафриканцы ни хрена не знали. Даже когда они меня били, они не понимали, зачем они это делают…»
«Потом, через неделю, приехали немцы из ведомства по охране конституции[72] и из разведки ФРГ и показали мне фотографии. Я смотрю: эти фотокарточки только из института могли выйти, я там ещё совсем молодой был… Они мне не сказали, что я не должен переворачивать – и я перевернул одну фотокарточку, а там латинскими буквами: “A. M. Kozlov”. Ну что, доказывать, что я не верблюд, что ли? Я сказал, что являюсь советским гражданином, разведчиком. Больше я им не сказал ни хрена – это доказано».
И тут всё совершенно неожиданно встало на свои места… Нет, не так! Тут ему стало очевидно только одно, но, пожалуй, на тот момент самое главное: произошло предательство. Ведь если уличить человека в шпионаже можно по каким-то его действиям, по ошибке в документах, из перехваченного сообщения, запеленгованной радиопередачи или обнаруженному тайнику, то узнать, как его зовут на самом деле, никак нельзя без посторонней помощи. Разведчик «в поле» живёт под оперативным именем, под оперативным псевдонимом или позывным, а собственное своё имя он вообще старается позабыть. Возвратившиеся нелегалы рассказывали нам несколько раз: «Слышу, имя какое-то знакомое говорят! Потом понимаю – это же меня так на самом деле зовут».
Алексей Михайлович Козлов уже говорил нам про своего следователя полковника Глоя: «У него существовала забава: в кабинете стулья были с выгнутыми спинками, так вот мне за спинкой стула стягивали наручниками руки, моя спина выгибалась, и достаточно было ткнуть пальцем, чтобы человек падал. А пол там был бетонный. В общем, руки у меня были все разбиты в кровь. На пятый раз, когда падаешь, теряешь сознание».
Кажется, взяв на вооружение опыт гитлеровского гестапо, сотрудники юаровских спецслужб сумели успешно его преумножить.
Вот даже и сидеть на стуле ему, ошалевавшему от бессонницы, удавалось далеко не всегда. Нередко его заставляли стоять – ему это было тяжелее, зато палачам бить его было сподручнее. Как-то раз его заставили стоять, запрещая прикоснуться к чему-либо, на протяжении двадцати шести часов. Когда эта, очередная, пытка закончилась, его вывели в туалет, и там он упал, потеряв сознание. <…>
Как только «советский шпион» попал в руки NIS (Национальная служба разведки), юаровцы тут же призвали своих союзников. Точнее, не совсем так: именно эти союзники и передали «Дубравина» южноафриканцам, ну а те, выполнив свою задачу – расчёт «западников», скорее всего, был на то, что после «первичной обработки» в тюрьме Йоханнесбурга, «разогрева», так сказать, нелегал из России окажется гораздо более сговорчивым, – стали «скликать» своих заинтересованных в этом знакомстве друзей.
Первыми, через неделю после ареста разведчика, на «званый пир» прибыли, разумеется, западные немцы, представители западногерманских контрразведки и разведки – Федерального ведомства по охране конституции (BfV) и Федеральной разведывательной службы (BND), – потому как Отто Шмидт официально считался гражданином ФРГ, хотя и постоянно проживавшим в Риме.
Первый вопрос, заданный «земляками», просто умилил «Дубравина»: «А почему вы не потребуете кого-нибудь из западногерманского консульства?» Отто Шмидт ответил на своём безупречном хохдойч, что всю последнюю неделю он только тем и занимается, однако – безрезультатно. Дипломатов «своей» страны он до сих пор ещё не видел. Тогда его спросили, знает ли он, почему его арестовали? Естественно, ответ был недоумевающе-отрицательный. Ну и тут, как мы знаем, немцы «сыграли с козырей», картинно выложив на стол несколько фотографий… И в тот самый кажущийся момент триумфа – им думалось, что сейчас «этот русский», «припёртый к стене» неопровержимыми доказательствами, начнёт «колоться», рассказывая им всю правду про свою шпионскую сущность, – он взял и перевернул обратной стороной небрежно кинутую на стол фотографию, благо никто ему не говорил, что этого делать нельзя… Вроде бы он тут же получил удар по затылку – но что с того, одним ударом больше, одним меньше, «Дубравин» давно уже потерял им счёт, если и считал изначально, но главное было то, что он увидел свою фамилию, написанную латинскими буквами, и понял, что произошло предательство.
