«Если бы наше руководство, Эйтингон и Судоплатов, осталось у власти, то есть на своих местах, моя судьба сложилась бы совершенно по-другому, – невольно вздохнул Алексей Николаевич. – Это я определённо точно знаю! Но их арестовали, пришли новые люди и объявили, что всё, что делали наши предшественники, – это никуда не годится, идёт во вред Советской власти. После того меня, без всяких на то объяснений, отозвали. Это было в начале 1955 года. Я вернулся в Москву. Мои жена и дочь оставались в Чехословакии… Прихожу на Лубянку и узнаю, что меня сократили. Мне говорят: “Езжай в Белоруссию!” Говорю: “Что я там, колхозником буду работать, что ли? Я защищал Москву – дайте мне жилплощадь в Москве, и пошли вы к чёртовой матери!” Вот так я, честно, и сказал! “Я прожил среди чужих людей – не пропал, я и здесь не пропаду!” Так и получилось… Я был уволен по сокращению штатов».
А ведь если подумать: были дом, семья, хорошая работа и достаток в Чехословакии, гораздо более спокойной стране, чем наша. Если очень постараться, то можно было бы, наверное, туда и вернуться – ведь всё равно «отвоевался», отдал Родине всё, что мог. Пора бы пожить спокойно. Но нет, таких мыслей даже не возникало, несмотря на то, что с Лубянки он тогда отправился прямо в неизвестность. Один-одинёшенек и совершенно никому не нужный в огромной и в общем-то чужой для него Москве.
…Никто никогда не скажет, сколько людей – умных, образованных, талантливых, прекрасно подготовленных и прочее, и прочее – не сумели найти себе место в этом городе и, в лучшем случае, бежали отсюда, а в худшем – опускались на самое «дно», чтобы сгинуть там бесследно. Ботян, однако, был не тот человек, чтобы пасовать перед трудностями, чувствовать себя жертвой и опускать руки… «Чекисты не сдаются!» – уж этот девиз он помнил свято.
А далее, как говорится, на ловца и зверь бежит. Вышел Алексей на Кузнецкий Мост – и тут же, возле самой приёмной КГБ, встретил одного из своих боевых товарищей, уволенного не то по «делу о сионистском заговоре в МГБ», не то как «ставленник Берии». Но не в этом суть! Главное, что у этого товарища были большие связи и он уже успел стать заместителем директора ресторана «Прага», одного из лучших московских ресторанов.
«Они как раз в то время подбирали контингент со знанием иностранных языков, – рассказывал Ботян – А у меня – чешский, польский и немецкий. “Слушай, Алексей, если хочешь, иди ко мне работать!” – предлагает он. Конечно, я пришёл, и меня тут же оформили… Потом была подготовка, не то чтобы сразу работать – месяца два, наверное, меня обучали тому, как гостей встретить, как провожать, какие блюда предлагать. И так я стал там работать…»
До 1954 года в структуре внешней разведки не было подразделения, которое занималось бы разработкой спецслужб противника и обеспечением безопасности разведывательной деятельности резидентур. В июне 1954 года оно было создано. Концентрация контрразведывательной работы в рамках одного подразделения, укомплектованного опытными сотрудниками, принесла свои плоды. Внешняя контрразведка сумела добиться ощутимых результатов. Так, приобретённый в аппарате министерства юстиции США источник внешней контрразведки за несколько лет сотрудничества передал советской разведке около пяти тысяч копий документов о работе ФБР против граждан и учреждений СССР в США.
На территории Западной Германии только от одного из источников были получены документальные данные на несколько сотен американских агентов, занимавшихся вербовкой советских граждан.
Ценным источником внешней контрразведки был кадровый сотрудник английской разведки Джордж Блейк. Большой объём материалов о структуре, кадрах и оперативной деятельности разведок Англии и США, в том числе о заброске американской и английской агентуры на территории СССР и стран народной демократии, был получен от Кима Филби.
Было ясно, что работу по этой линии нужно усиливать. И Сахаровский со своими заместителями явился инициатором создания в структуре ПГУ службы внешней контрразведки, которую и возглавил Григорий Фёдорович Григоренко.
К 1955 году Хайнц Фельфе зарекомендовал себя настолько ценным сотрудником, что был назначен начальником реферата «контршпионаж против СССР и советских представительств в СССР». Ему был присвоен высокий чиновничий ранг регирунгстрата, то есть правительственного советника. В связи с установлением в 1955 году дипломатических отношений между СССР и ФРГ в городе Бад-Хоннефе первоначально разместилось советское торгпредство. Используя своё новое положение, Фельфе добился создания в этом городке «наблюдательной группы» БНД, которая должна была приглядывать за работающими здесь советскими гражданами и «разрабатывать» некоторых из них. Руководителем группы по протекции Фельфе был назначен Ганс Клеменс (оперативный псевдоним в советской разведке «Хане»).
Как отмечал ветеран советской внешней разведки Виталий Коротков (не родственник, просто однофамилец Александра Короткова), на протяжении нескольких лет многократно встречавшийся с «Куртом», «агентурные возможности Фельфе в связи с назначением его начальником реферата существенно расширились. Через его стол шла масса важных и интереснейших документов, таких как еженедельные политические обзоры, которые разведка готовила для федерального канцлера, правительственные меморандумы, в том числе связанные с планами правительства по перевооружению ФРГ, позиции правительства ФРГ в связи с визитом в Москву канцлера Аденауэра[39], и тому подобное. В сложнейший период холодной войны, когда речь шла об интеграции Западной Германии во вновь создаваемые в Западной Европе союзы и блоки, о создании бундесвера, требованиях доступа для Западной Германии к ядерному оружию, Фельфе, руководствуясь своими политическими убеждениями и выполняя задания Центра, умело добывал документы и информацию по внешне- и внутриполитической проблематике. Вся эта деятельность, как прямо заявил позже в своей книге Фельфе, была подчинена интересам принятия Советским Союзом правильных решений».
В частности, благодаря информации Фельфе советское руководство заранее знало, что Аденауэр в качестве одного из главных условий установления нормальных дипломатических отношений СССР и ФРГ будет настаивать на возвращении в Германию немецких пленных, осуждённых за военные преступления на территории Советского Союза и отбывающих наказания в тюрьмах и лагерях. Таковых насчитывалось всего несколько сотен человек – подавляющая масса военнопленных давно вернулась на Родину.
И канцлер, и его эксперты были убеждены, что Советское правительство никогда не пойдёт на освобождение этих людей и, соответственно, могло использовать этот отказ для нажима в ходе переговоров. Однако из этого ничего не вышло: советская сторона легко приняла данное предложение и тем самым обезоружила оппонентов.
Кроме того, Фельфе передал материалы о нескольких крупнейших оперативных играх, которые БНД затевала с советскими спецслужбами, а также провокаций против отдельных советских граждан, работающих в различных учреждениях СССР, включая дипломатов, вовсе не являющихся сотрудниками КГБ. О масштабах разведывательной деятельности Фельфе красноречиво говорят даже цифры: он передал оперработникам КГБ в общей сложности 15 тысяч фотокассет (а на одной плёнке фотоаппарата «Минокс» помещалось свыше 50 кадров!) и 20 микрокассет звукозаписи.
Наконец, благодаря своевременным предупреждениям Фельфе удалось благополучно вывести из-под угрозы ареста западногерманскими спецслужбами более десяти советских разведчиков, работавших под прикрытием торгпредства, агентств Аэрофлота и Морфлота, других учреждений и не обладавших дипломатическим иммунитетом.
