Клара Андронеску сидела в том же кресле, что и вчера, нервно теребя манжеты платья.

— Доброе утро, — поздоровался Кайлен. — Или не очень доброе?..

— Господин Неманич! Это ужасно! — она нервно вздохнула и сразу же достала платок, на всякий случай. — Он тоже умер… так же, как Ласло!

— Кто — он? — уточнил Кайлен, усевшись.

— Приказчик из лавки моего мужа, Камил Штефан. Я вернулась утром от подруги, чтобы собрать вещи и уехать. Совсем рано, едва начало светать: мне плохо спалось, и я решила, что лучше уж тогда уехать поскорее, чем мучать себя в бесполезных попытках уснуть. Мы живем совсем рядом с лавкой, как вы могли заметить…

— Я полагал, что все ваши лавки — общее семейное дело.

— Так и есть, однако мой свекор отдал сыновьям в полное управление по одной, чтобы они научились полностью самостоятельно вести дела.

— Теперь понятнее, — кивнул Кайлен.

— Так вот, мы живем рядом с лавкой, а Камил — прямо над ней… жил. Снимал квартиру в том же доме. И я не могла не заметить переполох, который там творится. И, разумеется, сразу же пошла проверить, что с лавкой. А оказалось, что это не с лавкой… Его жена, бедняжка, в совершеннейшем ужасе: говорит, он жутко кричал перед смертью, они прибежали на этот крик и нашли его мертвым. Теперь меня уж точно никто не убедит, что это случайность.

— И, разумеется, снова никаких следов проникновения…

— Я не знаю, господин Неманич, — она замотала головой. — Я в этом ничего не понимаю. Ни в расследованиях, ни… в этих жутких вещах. Ана… это жена Камила. Она проснулась раньше, спустилась вниз — у них довольно большая квартира, в два этажа, Ласло хорошо ему платил — чтобы распорядиться насчет завтрака, а потом услышала крик… Это все совершенно чудовищно!

Кайлен испытал жгучее желание сорваться в квартиру Камила Штефана прямо сейчас, пока тело все еще могло оставаться на месте и возможные улики и следы тоже никуда не делись. Если очень повезет, их не успели затоптать перепуганные домочадцы. Раньше полиции Кайлен приехать точно не успеет, но вполне вероятно, что Шандор, знающий об этом деле, прибудет осмотреть новую жертву сам, а не отправит к Штефанам этого скептического кретина Мунтяну. А если даже и нет, Кайлен вполне может дождаться на месте, пока сержант уйдет. Это лучше, чем опоздать.

Однако и угрозы Берты нельзя было недооценивать. Причем пугало Кайлена не столько то, что он останется без ужина нынешним вечером, сколько то, какая забота о его своевременном питании обрушится на него в будущем. Этак Берта и правда вовсе перестанет к нему клиентов пускать, пока он не поест. И Кайлен не сможет ей ничего противопоставить: этот дом был и ее домом, по праву. Значит, распоряжаться тем, кто в него заходит, а кто нет, Берта Хольден могла в полной мере.

И дело было вовсе не в том, что экономка откажется открывать пришедшим дверь: они просто не доберутся до Кайлена, пока он как следует не позавтракает или не пообедает. У них будут ломаться ступицы в повозках, они будут забывать дома важные вещи, на них начнут обрушиваться внезапные дела. И Господь знает, что еще случиться может.

Оценив пугающие перспективы, Кайлен тяжело вздохнул и решил:

— Поедем сразу после завтрака.

Кайлен все-таки успел, невзирая на завтрак: в гостиной Штефанов стояла изрядная толкотня из домочадцев, врача и капитана Фаркаша, который опрашивал свидетелей на пару с бойкой девицей-сержантом по фамилии Гицэ. Она была единственной женщиной в полицейском участке Кронебурга, за исключением приходящей поломойки, и поэтому всегда старалась изо всех сил, чтобы показать, что справляется с работой не хуже мужчин.

Иногда Кайлену хотелось, из глубочайшего искреннего сочувствия, сообщить ей, что перед Шандором можно так и не надрываться: мало того, что он сам служит под началом женщины, так у него в принципе представления и о месте женщин и мужчин в жизни, и об их способностях и возможностях совершенно другие. Матушка Шандора, почтенная благообразная старушка Илона Фаркаш, до сих пор была довольно крепкой волчицей и могла с легкостью перекусить сонную артерию любому, кто по недоумию обидит пожилую женщину, а уж в молодости…

О народе холмов и говорить нечего: по мнению любого из них, женщины отличались от мужчин, в основном, только тем, что могли рожать детей. А поскольку это среди народа холмов случалось крайне редко, в остальное время различиями можно было пренебречь всегда, когда речь не шла о соитии, а изредка — и в этом случае тоже.

Последний факт сержанта Гицэ, конечно, вряд ли порадовал бы, как и в целом взгляды на телесную близость, распространенные среди народа холмов, которые капитан Фаркаш характеризовал не иначе как «препохабные». Но в остальном — Гицэ эти знания, пожалуй, успокоили бы, только поделиться ими не давал Пакт, он вообще очень многое не давал делать.

— Доброе утро, Неманич, — поздоровался с Кайленом Шандор, едва его заметил.

— Доброе, — согласился Кайлен, — ведь вы сегодня без Мунтяну!

— Мунтяну мы с вами еще обсудим… потом.

— Надеюсь, он здоров! — преувеличенно жизнерадостно ответил Кайлен.

— В полном порядке… пока что.

— Какая радость!

— Вы лучше со вдовой идите поговорите, Неманич, — тихо сказал ему Шандор. — Она в истерике, мы от нее ни слова внятного добиться не можем.

— А ты мне тело потом дашь посмотреть? — тут же принялся торговаться Кайлен.

— Да все я вам дам, и тело, и место преступления, только сперва показания возьмите. Я Гицэ позову сейчас, чтоб записала…

— Нет уж, ты лучше сам запиши, — ехидно усмехнувшись, возразил Кайлен. — Если не хочешь, чтобы я тебе сержантов соблазнял в рабочее время.

— Да чтоб стрыгои ваши штучки-дрючки побрали, — выругался Шандор.

Чтобы добиться чего-то от женщины в таком состоянии, в каком находилась Ана Штефан, нужен был эбед. Это капитан прекрасно знал и ровно о том Кайлена и попросил. Вот только запамятовал впопыхах, что повлияет он на всех женщин, находящихся поблизости. И сержант Гицэ, с высокой вероятностью, не записывать будет, а таращиться на Кайлена очарованным взглядом.

Так что они оставили Гицэ допрашивать служанку и отправились ко вдове без нее.

Доктор уже успел выдать Ане успокоительных капель, так что она не рыдала или что-то в этом роде, а просто смотрела в окно с безучастным видом, сидя в кресле.

— Здравствуйте, — тихо сказал Кайлен и уселся на стоящую рядом с креслом банкетку, заглядывая ей в лицо. — Меня зовут Кайлен Неманич, я частный сыщик, расследую смерть Ласло Адронеску по просьбе Клары Андронеску.

— Ласло?.. — взгляд Аны сделался осмысленным и сосредоточился на Кайлене. — Думаете, это… вот это… — она нервно повела рукой в неопределенном направлении, — … связано?..

— Возможно, я пока не могу быть ни в чем уверен, — все так же тихо и очень спокойно ответил Кайлен и взял вдову Штефан за руку, пристально глядя ей прямо в глаза. Так всегда было проще, вместе с прикосновением. И ни в коем случае не отводя взгляда. — Для того, чтобы понять точно, мне требуется собрать больше сведений, и для этого мне очень нужна ваша помощь…

— Хорошо… я… что именно вам нужно?.. — неровно вздохнув, спросила Ана.

— Да как вы это делаете?.. — очень тихо пробурчал себе под нос Шандор, стоящий за креслом с блокнотом в руках. Вдова его вряд ли услышала, а вот Кайлен — вполне.

Не то чтобы Шандор не знал, как. Это был возглас тихой беззлобной зависти к тому, чего он сам не мог. А жители холмов — могли как нечто само собой разумеющееся: совершенно любые их чувства и переживания, так или иначе, воздействовали на окружающих людей и животных. Если кто-то из добрых господ радовался, остальные радовались вместе с ним, если злился — все вокруг или тоже злились, или пугались, сильнее, чем напугались бы гнева человека.

А когда кто-то из народа холмов нарочно хотел произвести определенное впечатление, действие эбед усиливалось в разы. И, в придачу к этому, чем сильнее был эбед, тем более притягательным казался его источник. Так родились все легенды о невероятной завораживающей привлекательности народа холмов. Которая между ними самими ничуть не была сильнее обычного, это было лишь средство общения. Они ощущали эмоции друг друга, но под очарование и влияние, в отличие от людей, не подпадали.