— Классическая литература, — объявил Вил под энергичные кивки госпожи Изуэ, — значит, о второго истолковании Акомацу вы не рассказывали?

— Если честно, я и сама о нём не подозревала до сегодняшнего дня! — воскликнула женщина, — к тому же, знай я о нём прежде, ни за что не стала бы приводить его в пример на лекциях. Тема суицида, смерти и жестокости абсолютно не желательна в стенах Кленового института. Не то, чтобы запретна, но мы стараемся избегать подобных тёмных сторон человеческой жизни. Ведь у нас учатся благородные девицы и юноши. А это значит, что и воспитывать в них лучшие качества души мы должны, обращаясь к прекрасному, возвышенному и благородному.

— А кому из студентов могло быть известно о настоящем смысле стиха? — спросила Рика.

— Не думаю, что кто-то из друзей Ютако Кензи мог интересоваться или, тем паче, знать о потаённом смысле осеннего стихотворения, — госпожа Изуэ с сожалением покачала головой, — утверждать, что никто из студентов не читал данное стихотворение, я не могу, но вот о том, что суицидальный смысл Осенней элегии Акомацу окажется для моих студентов за семью печатями, готова поклясться под присягой!

— Не думаю, что подобный гражданский подвиг от вас потребуется, — усмехнулся коррехидор, ему хотелось поскорее закончить разговор с шумной и говорливой преподавательницей.

— А девушка, — вдруг спросила Рика, — она не могла знать?

— Майна Андо?

— Да, какие успехи в знании классической поэзии выказывала она?

— Успехи? Вы шутите! — нарисованные брови преподавательницы снова взлетели вверх, — какие там успехи! Она — одна из слабейших. У нас заведено: чтобы получить оценку «пять» нужно выучить наизусть всю сотню стихов и знать по крайней мере три четверти толкований с биографиями поэтов из рекомендованного списка. Для «хорошо» довольно половины, а на троечку хватит и десяти. Либо, — она почесала короткий нос, — в самом крайнем случае я, закрыв глаза, поставлю «удовлетворительно» хотя бы за одно, но подробным с объяснением. И представляете, какое толкование дала бедняжка Андо вашему же пресловутому Акомацу? Да, да, тому самому стиху под номером «девятнадцать», про волны, скалы и бурю?

Светло карие глаза уставились на коррехидора и чародейку в немом вопросе, ожидая, какие интересные варианты предложат собеседники. Но ни Вил, ни уж тем более далёкая от поэзии Рика, не собирались доставлять ей такого удовольствия.

— Представляете, — как ни в чём не бывало продолжала госпожа Изуэ, — девица преспокойно мне заявляет, мол, стих посвящён парфе.

— Парфе? — не понял коррехидор.

— Да, милостивый государь, — даже с каким-то непонятным восторгом подтвердила преподавательница артанского, — модному десерту. Скалы — это зубы, а волны — это чудесное воздушное, ореховое парфе из взбитых сливок, его подают во многих кофейнях Кленфилда этой весной! Лепестки сакуры на десерте проассоциировались у Майны с лодками. У меня просто не было приличных слов, дабы в полной мере выразить своё возмущение. Готова была в толчки вышвырнуть бестолковщину (да простят мне боги столь нелицеприятное мнение о покойнице!) из аудитории, но сдержалась, просто выругала за лень и велела приходить на следующей неделе, когда всё хорошенько подучит. Так что, коли вы думаете, будто бы в её голове нашлось место для иного толкования стихов господина Акомацу, кроме кулинарного, то вы глубоко заблуждаетесь.

Чародейка с облегчением закрыла дверь в аудиторию. Госпожу Изуэ можно было принимать только в ограниченных дозах, слишком уж она оказалась громкой и навязчивой.

— Итак, — Вил привычно взъерошил себе волосы, — первое, что меня настораживает, так это — предсмертная записка, написанная чужим почерком, — чародейка согласно кивнула, — и эти чудесно начертанные на литке из кармана строки не принадлежали руке ни одному из погибших. Значит, стихотворение записал кто-то другой.

— Они могли попросить кого-то, обладающего должными навыками в каллиграфии, или просто заказать у переписчика, — пожала плечами Рика, — но главное, зачем? Предположим, они решили совершить гэнроку и заявить об этом несколько экзотическим способом. Заказали переписчику, чтобы не позориться своей, весьма занимательной грамматикой, а Кензи положил листок в карман с единственной целью: чтобы его непременно обнаружили. Ведь, если бы они оставили послание на крыше, то его мог запросто сдуть ветер, либо намочить неожиданно пошедший дождь. Карман — куда как более надёжное место.

— Но почему наш любитель детективов обратился к классической поэзии? — задался вопросом Вил, — это как бы не совсем по его части.

— Мне кажется, именно любовь Кензи к детективам прекрасно объясняет ситуацию, — уверенно воскликнула чародейка, — он мог специально раскопать малоизвестное стихотворение и оставить, как указание на причину смерти. Помните, — она прищурилась, — лет двенадцать назад в Кленфилде орудовал убийца, которого газеты прозвали Буквоедом? Он специально оставлял странные следы? То иероглиф с добрым десятком значений под ногтем жертвы, то порезы, складывающиеся в план некоего здания, где предполагалось следующее убийство? Мне кажется, стихотворение из «Искорок поэзии» за ним тоже числилось?

— Да, я помню, — подтвердил Вилохэд, даже на слушаниях в Палате Кореней и Листьев дело о Буквоеде разбирали. Отец тогда вне себя был. Они тогда решили для собственного расследования чародеев из вашей Коллегии подключить. Но внезапно всё оборвалось. Убийства, происходившие через равные промежутки времени, сами собой прекратились. Власти объявили тогда, что убийца либо скончался от болезни, либо стал жертвой несчастного случая, либо вообще покинул пределы страны.

— Естественно, такой любитель детективов, как Кензи, просто не мог не слышать о Буквоеде, — ещё больше оживилась Рика, — даже мне попадалась книга про «Убийства из слогов азбуки». Ничто не мешало Кензи воспользоваться идеей и устроить эдакий посмертный перфоманс с отсылкой к малоизвестному стихотворению.

— Но откуда он узнал о втором толковании?

— Да откуда угодно, — махнула рукой Рика, — мнение госпожи Изуэ, конечно, очень ценно и интересно, — она чуть скривилась при воспоминании о навязчивой преподавательнице артанского, — однако же, не может считаться единственно верным. Пожалуй, никто так мало не знает о своих студентах, как их наставники. Кензи мог случайно натолкнуться на стихотворение и его толкование, а мог обратиться в Публичную библиотеку ради такого случая. Да и кто даст гарантию, что Осенняя элегия Акомацу Кё вместе с толкованиями не использовалась в каком-нибудь детективном романе?

— Пожалуй, — согласился коррехидор, — то, что человек МОГ знать, или НЕ МОГ, — область туманная. Но, чтобы совершить самоубийство, да ещё и парное, потребны самые серьёзные основания. Просто так влюблённые с башен не прыгают.

— Препятствие к браку подойдёт?

— Вполне, но у них пока всё только начиналось. Не похоже, чтобы отношения зашли столь далеко, чтобы Кензи и Андо планировать брак, — запротестовал Вил.

— Мы судим об этом со слов соседки по комнате. Подумаешь, какая осведомлённая особа! Она даже не числила себя в подругах покойной, — чародейка перевела дух, — тогда откуда ей знать, ЧТО успело произойти между Кензи и Андо? Припомните, как нам сказала эта эксцентричная кандидатка в мои ученицы, мол, Андо происходила из небогатой семьи, да ещё и рожицу презрительную при сём скроила, а Кензи — сын Шоколадного короля. И со значением завела глаза. Не исключено, что родители прочили ему более выгодный брак? Или вообще уже успели сосватать невесту и посему были категорически против бедной и худородной кандидатки? Кто даст гарантию, что Шоколадный король не лелеял дерзких надежд породниться с древесно-рождёнными, и не из последних? Тогда к своему логотипу конфет и шоколада он смело мог добавить родовой камо́н с атрибутикой древесного клана. Этим Кензи-старший сразу возвыситься практически до древесно-рождённого, оставив своих друзей-промышленников в иной весовой категории.