— Всё-таки Мадагаскар, — расплылся сеньор в улыбке.

— Я честно сказал, сейчас решается вопрос, с кем мы будем воевать. Если вы против — давайте с вами. Мы готовы и к такому, и к такому сценарию.

— Вы не удержите его, — покачал он головой. — Это огромный остров.

— Возможно. Но цель акции иная.

— Показать себя? Серьёзность намерений?

— Да. Если в Белджинге, Дели и Сиднее умные люди, они всё поймут правильно.

— Шанс есть, — не стал спорить сеньор.

— Хуан, я не могу принять ТАКОЕ решение, — подвёл итог переговорам сеньор. — Это может только император. Мне надо связаться с Землёй.

— Я вас не держу. — Указал рукой на выход из кафетерия. — Мы находимся на территории вашего посольства, тут ваши установки связи. Скажите, кого отпустить из персонала, чтобы помогли. Учтите, бомберы уже маневрируют, у вас два с половиной часа до начала атаки. Да — значит да, даёте им пролететь над континентом. Нет — сбиваете их, они беспилотные, и мы начинаем войну между нашими странами. — Я поднялся, вежливо поклонился. — Пойдёмте, глянем, кто там где из ваших технарей?

Глава 15. Предложение

— Так что если ты хотел утешений, мудрых наставлений опытного, съевшего собаку в разборе человеческих душ, священника, то не по адресу. Я в первый твой приход сказал — иногда мать-церковь не имеет методичек.

Кофе… Простой, растворимый. Гадость-гадостью, но ещё два года назад я такой считал хорошим. Вкус детства. Келья падре, он сидит напротив, на плечах широкая белая стола с золотыми крестами поверх гражданского костюма, без облачения. Рядом жужжит генератор помех, над нами и под нами по всей келье протянуты контуры, антенны систем защиты. Идеальной защиты нет, но я решил, а лети оно всё в космос! Нет ничего важнее души человека, а я с такой ботвой скоро двинусь. Просто двинусь. Ибо соскочу в пелену кровавого безумия, отголоски которого в душе всё явственнее слышу. Хименес просто опытный дядька, и мне не родственник, потому сразу и в лоб поставил диагноз, не считая нужным его скрывать. Я на грани. И нет понимания, в какой момент её перешагну, ибо не вижу никаких красных линий в воздухе, за которые нельзя заходить.

— Понимаешь, Хуан, — продолжал просвещать падре Антонио, — ты верно подметил, что последнее время замахиваешься на мессианство. То, что ты сам обнаружил это, и сам поведал мне, а не тебя обухом ударили, предъявив — это замечательно. Значит твоя душа сопротивляется искажениям и деформациям, через которые проходит. Смена статуса настолько быстрая и разительная — не каждый сможет выдержать, не изменившись. Но ты сам бьёшь тревогу: «Я вынужден совершать плохой поступок, который вчера был неприемлем!» И это говорит о здоровье, о некой твоей чистоте внутри. Ты идёшь «вверх» не ради себя.

— Благими намерениями вымощена дорога в ад! — грустно констатировал я.

— Да, конечно. Всё так. Вот только сейчас ты снова примеряешь на себя мессианские погоны. Прямо в этот момент, разговаривая со мной.

Я нахмурился. Падре может удивить.

— Хуан, я понимаю, что убийство само по себе — скверная штука. Нарушение заповеди. И убийство невинных отроков — ещё более тяжкий грех. И ты спрашиваешь совета, просишь дать анализ. И я скажу так: откуда мне знать, что должны были совершить эти дети в будущем, когда подрастут? К чему господь их готовил? При этом ты верно сказал: если мы не начнём войну с Востоком, позже в Конфедерации они устроят нам весёлую жизнь. Я воевал на Марсе, я потерял всю свою роту — единственный выживший. Я знаю, что такое мясорубка, что такое засада, и, чёрт возьми, что такое партизанская война! И даже не представляю, во сколько смертей таких же венерианских парней, как сын этого посла, она нам обойдётся. Да, убийство — грех. Но ещё больший грех, Хуан — мессианство, которое ты на себя примеряешь, от оного одновременно по другим статьям от него отмахиваясь. Ты не сын бога, Хуан. Только он мог говорить за отца своего, только ему были известны его планы, и только он мог сказать, какой из поступков лучше — тот или этот. А потому да, плохо. Да, больно. Душа стонет, и тебе не по себе. Ибо ты НЕ ЗНАЕШЬ, как лучше, и в этом есть задумка нашего господа. Мы должны жить, как живём, нести в себе его частичку, но мы и не должны знать истины.

— Не для того нас из Эдема изгоняли, чтобы мы всё решали взмахом руки, — произнёс я.

— Вот! Наконец здравая мысль. Я ведь тоже всего лишь червь, тварь господня. И также, как и ты, изгнан из рая, чтобы думать сам, вот этой вот тумкалкой, — постучал он по лбу. — И если совершу ошибку — значит совершу, и судить меня будет господь, Хуан. Как и тебя. И никто, кроме него. Пойми это, прими и возвращайся. Страна ждёт тебя. Я живу тут, «внизу», на этаже с простыми работягами, и слышу о чём говорят мои прихожане. А они впервые за много лет рады, что в стране, наконец, появилась твёрдая власть. И даже то, что началась война, и наши войска вторглись малыми силами на часть территории колоссальной сверхдержавы — людей не пугает это. И если наш корпус «не вывезет» и поляжет там… Все понимают, что силы очень не равны, это возможно. Но мы должны были так поступить, должны были заявить о себе и заставить с собой считаться. Если этого не сделать, убитые террористами дети будут далеко не последними, скорее наоборот. Люди едины, что надо дать миру понять, что за подобные смерти мы будем отвечать. Я говорил с прихожанами, разговаривал сегодня в супермаркете на кассе — там новая война тема номер один. И скажу так — люди верят. Впервые на моей памяти! В новую сильную власть. Люди спокойны. Ты нужен им, нужен стране. И я тоже не сын бога, а потому не буду судить тебя и говорить те или иные слова ради утешения. Я НЕ ЗНАЮ, как лучше, Хуан!

— Спасибо, падре… — голос мой дрожал. Как и руки — тоже подрагивали. — Я…

Улыбка от старого десантника. А такие люди всегда остаются десантниками, какое бы облачение на себя ни нацепили.

— Только сам господь знает про свои планы, а значит молись — это единственное, что могу посоветовать. А ещё… — Он вздохнул, нахмурился, подбирая слова. — А ещё, Хуан, если ОН даёт тебе осознание, что ты не прав, значит ОН не отвернулся от тебя. И правильно ли ты совершаешь конкретный поступок, или нет, но в целом за тобой приглядывают, и посылают знаки, намёки, чтобы ты не потерялся, не заблудился в океане людских поступков. Я много лет на этой кафедре, кого только ни встречал, какие только глупости люди ни совершали — в сравнении с ними ты, осознавший и пришедший за советом, просто агнец божий, несмотря на дикое количество смертей за собой. Держись, Хуан. И молись. И мы с моей паствой помолимся за тебя. Нет-нет, не конкретно за тебя — это буду делать только я сам, но мы проведём молебен за тех, кто нами управляет, кто ведёт нас вперёд в это непростое время, а тоже один из них.

— Спасибо, падре… — склонил я голову.

— Ты точно уверен, что я могу знать то, что раскрыл мне? — кивок на генератор помех и антенны контуров защиты. Про тайну исповеди я не переживал.

— Да, падре, — кивнул ему. — Несколько дней, и об этом будет знать весь мир. Нам нужно было всего чуть-чуть дней тишины, пока не начнётся конфликт. А теперь плевать — точка бифуркации пройдена, никто из игроков не станет переигрывать, даже если посчитает, что его обвели вокруг пальца. Хотя мы на самом деле были готовы, я не врал сеньорам.

— Да уж… — закряхтел священник. — Сколько живу…

— А мои рефлексии, мои тараканы… — продолжил я. — Возможно психологам аналитикам из разведок будет интересно, но правда и в том, что я могу ехать куда-то, мне придёт в голову мысль, и я сделаю то, что планировал, совсем не так, как было согласовано изначально. Я увереннее в импровизации, чем в жёстких планах. Потому меня и терпят. — Улыбнулся.

— Да, возможно, ты и прав. Если помог тебе разобраться в себе — буду счастлив. Ещё какие-то вопросы?

— Да, падре. Когда вы будете пить нормальный кофе? Я же в прошлый раз передал вам неплохой, целый мешок.