— Я не закончила. Говори или я ухожу.

— Поверь мне, малышка. Ты не захочешь этого делать, — его голос становится низким и томным, а в глазах появляется тьма. Но на этот раз она не возбуждает меня, а пугает.

— Не трогай меня, Кодак. Я не хочу нести ответственность за свои действия. На моих руках уже достаточно крови.

Я отступаю, спотыкаюсь и падаю на задницу. Его выражение тут же смягчается, когда он видит, как я пячусь назад, стараясь отползти подальше от него. Опускаясь на колени, он пытается схватить меня за руку.

Его действия демонстрируют доброту, но в глазах все еще темнота, сопровождавшая его предупреждение, и именно она вселяет в меня страх Божий.

— П-пожалуйста. Держись от меня подальше, — бормочу я сквозь всхлипы.

Вскочив на ноги, я бегу к двери и распахиваю ее. Снег скапливается у моих ног, как и прошлой ночью, но я игнорирую леденящий холод и продолжаю пробираться через сугробы, чтобы выбраться из этого ада.

Дыхание становится учащенным, я задыхаюсь на холодном воздухе, но заставляю себя идти дальше. До ближайшего населенного пункта несколько миль, но я надеюсь, что смогу добраться.

— Вернись, — кричит он позади меня, но я не обращаю внимания на его слова.

Я все еще не знаю, кто он на самом деле, но что-то в глубине моей души подсказывает, что нужно прислушаться к предупреждению, не выводить его из себя, иначе моя кровь окажется у него на руках.

Буквально.

В мышцах разгорается огонь, тупая боль пульсирует по всему телу. От холода конечности слабеют, и дрожь — единственное движение, на которое я способна.

Каждый шаг дается все труднее, а от снега мои ноги будто онемели. Нервные окончания больше не чувствуют боли.

Я останавливаюсь как вкопанная, мои веки тяжелеют. Выскочить на улицу в одном нижнем белье и футболке было не самым умным решением, но страх взял верх.

Я падаю на колени и медленно поворачиваю голову обратно к дому, наблюдая, как на его лице появляется беспокойство. Его брови хмурятся, когда мои моргания становятся все реже, голова слегка склоняется набок.

Он отпускает полотенце и начинает пробираться сквозь снег ко мне, но я приветствую накатывающую усталость. Я знаю, что на теле есть ожоги от холода, а кожа, скорее всего, становится бледно-голубого оттенка. Но в этот момент я игнорирую боль. Игнорирую холод. Игнорирую его обнаженное тело, приближающееся ко мне, и позволяю глазам закрыться.

Чертова тупая баба.

Почему она решила выкинуть подобный трюк? Я тут себе яйца отморозил. В буквальном смысле.

Дом все еще кажется далеко, пока приближаюсь к открытой двери. Сквозняк пронзает меня, когда заношу ее тело в гостиную, как и вчера. Мне начинает надоедать спасать ее задницу от самой себя.

Я аккуратно кладу ее на пол и бегу к оттоманке, чтобы вытащить все одеяла, что у меня есть. Срываю промокшую футболку, которая прилипла к ней, и бросаю ее за спину, смотря на ее обнаженное тело. Поднимаю одеяла и укутываю холодное тело, словно пеленаю новорожденного ребенка.

Потирая руками ее плечи, пытаюсь разогнать кровь и согреть.

— Давай, malyshka. Просыпайся.

Ее тело содрогается под моими прикосновениями, и я с облегчением вздыхаю. Моя голова опускается на ее плечо, а дыхание становится учащенным.

— Слава Богу. Прости, что накричал на тебя.

— Ммм… — стонет она, пытаясь пошевелиться, но ее тело сопротивляется. — Классная татуировка на члене.

Я от души смеюсь, уткнувшись в ее руку, радуясь, что с ней все в порядке.

— Может быть, я все-таки тебе нравлюсь.

— Капельку, Кодак.

Она тихо стонет, ее рука обвивается вокруг моего торса, притягивая ближе к своему все еще дрожащему телу.

— Согрей меня, пожалуйста.

Она поворачивается лицом к спинке дивана, и я укладываюсь позади нее, притягивая к себе. Укутывая нас обоих одеялом, начинаю чувствовать, как ее тело постепенно согревается. Кажется, вся кровь приливает прямо к моему члену, и я мысленно ругаю себя.

— Извини.

— Все в порядке, — мурлычет она, прижимаясь ко мне еще ближе. — Ты такой теплый.

— Просто признай это, Кодак. Ты считаешь меня сексуальным.

На мгновение наступает долгая пауза, за которой следует глубокий вздох.

— Ты собираешься причинить мне боль? — шепчет она в спинку дивана.

— Никогда, — отвечаю я, не задумываясь. Она не в моем списке, и я никогда не причинил бы боль кому-то без причины.

— Хорошо.

— Прости. Думаю, я просто хотел тебя напугать. Ты так уютно здесь устроилась, что это озадачило меня. Я привык быть один, а наличие кого-то рядом, здесь со мной — это просто…

— Непривычно.

Я киваю в знак согласия, прижавшись к ее плечу.

— Послушай, мы застряли здесь, пока погода не успокоится. Нам лучше попытаться поладить. Но прости, что наступила тебе на больное место и рыскала по дому. Я могу найти что-нибудь еще, чем себя занять.

— Я могу придумать пару вариантов, — мой голос становится низким, с легким рыком в конце, когда провожу пальцем по нежной коже ее шеи.

Она тихо смеется, прежде чем дальше продвинуться на диване. Я остаюсь неподвижным, пока она начинает засыпать, и позволяю своему телу присоединиться к ней.

Солнце давно село, когда просыпаюсь. Протянув руку сквозь одеяло, пытаюсь обнять Амелию, но ее место оказывается пустым. Паника охватывает меня, и я резко поднимаюсь, оглядываясь в поисках ее по дому.

На кофейном столике лежит записка, написанная черным курсивом посередине.

Пошла за дровами.

Не волнуйся, на этот раз я одета соответственно погоде.

От дома до сарая недалеко, в такую погоду дойти можно, но это не то, что меня тревожит. Меня беспокоит то, что находится там.

Поспешно одеваюсь, натягиваю свои черные непромокаемые ботинки, забывая о носках, и выбегаю за дверь.

Ночное небо черное, единственный источник света — оранжевое свечение, пробивающееся сквозь щели в больших дверях сарая.

Раньше она думала, что боится меня. Но это айсберг, который потопит корабль.

Двигаясь к свету, я протискиваюсь в небольшую щель между створками дверей, которые снег не позволяет полностью открыть.

Оглядываясь вокруг, я замечаю ее, стоящую возле того места, которого я хотел, чтобы она избегала.

— Кодак?

Ее тяжелое дыхание наполняет воздух, пока осторожно приближаюсь к ней. Медленно кладу руку ей на плечо, и она резко оборачивается. Весь румянец отхлынул от ее лица, а грудь тяжело вздымается вверх и опускается.

— Ты в порядке?

— У тебя кровь на руках. В прямом смысле, не в переносном?

— Да, — говорю, тяжело вздыхая.

— Т-ты убиваешь людей? — она снова поворачивается, смотря в сторону горы тел, лежащих в углу большого сарая. Большой кусок брезента был небрежно отброшен в сторону, обнажив каждый сантиметр кровавой бойни под ним.

Из-за сильной бури я не смог избавиться от этого беспорядка, как обычно делаю после каждого убийства.

В нескольких милях отсюда есть заброшенный мясокомбинат, где все еще полно оборудования и инструментов. После каждого убийства я использую их большую мясорубку, чтобы немного облегчить утилизацию.

Кости иногда доставляют сложности, но после нескольких ударов молотком они все же проходят через мясорубку.

Но сейчас тела здесь. Холодная погода превращает деревянный сарай в морг, поддерживая нужную температуру тел.

Я могу только представить, насколько отвратительно бы пахло, если бы это было летом и они пролежали здесь так долго.

От мысли о том, что моя земля воняет этим дерьмом, у меня сводит живот.

— Почему?

— Он убил нашу мать. Мы просто мстим врагу.

— Подожди, враг в единственном числе? Здесь, блядь, больше чем один труп, Алексей! — кричит она, ее голос эхом отражается от старых дряхлых стен.