– Чего у них там? – спросил Копыто.

Подростки и парень отвели глаза, дед, сидевший у костра с перевязанной ногой, глухо ответил:

– Да што – Марью снасильничали, пакостники.

– И этот? – Воин кивнул на пленного.

– Этот – первый.

Копыто шагнул к сотнику. Куремса не носил знака, но бывший разведчик легко угадал в нем начальника.

– Ты кто? – спросил по-татарски.

Куремса выпятил грудь:

– Я начальник сотни. Мой покровитель – великий эмир Таврии оглан Кутлабуга.

– Вон даже как! Где твоя сотня?

Куремса уже не верил, что его убьют. Сотниками дорожат и враги, особенно когда они в чести у эмиров.

– Моя сотня делает, что ей велено.

– Понятно: жгет, режет и насильничает.

– Ванюша, – негромко окликнул Роман. Из балагана вышли девки, среди них стояла Марья, бледная как смерть, с искусанными в кровь губами.

– Вот он, твой обидчик, Марья! – громко сказал воин. – Приказывай: што делать с ним?

Девушка глянула на сотника, закрыла руками лицо, опустилась на землю.

– О-ох, мама родная, как мне теперь жить?

– Никита! – позвал воин парня-пастуха. – Ты все видел, Никита. Нынче ты один из нас не пролил вражьей крови. Должен пролить – не дай бог, ослабнет рука в бою, как у Овсея. Возьми топор.

Парень растерянно оглянулся, веснушки выступили на его побледневшем лице. Один из мужиков сунул ему в руки свое оружие. Куремса понял. Смуглое лицо его покрылось крупными каплями пота, он торопливо залепетал:

– Яман, яман…

Копыто сильно потянул волосяную веревку, и сотник, задыхаясь в петле, поволокся за ним. Следом медленно шел Никита, оцепенело рассматривая топор в своих руках. И тогда мужик, что недавно жаловался на дрожь в руках, взял трофейный меч, неспешно направился к раненому десятнику, который затих, запал в траве на краю поляны. Девки отвернулись, окружая сидящую Марью.

Воротясь, Копыто послал половину людей за ордынскими лошадьми, которые возвращались на поляну из леса, другую – за своими. Девки бросились к ребятишкам, маленького вынули из притороченной к седлу холщовой люльки, стали поить козьим молоком, греть воду. Мужики постепенно собрались снова, рассматривали трофейное оружие – кривые мечи, саадаки, копья с крючьями, небольшие топоры, булавы, шестоперы и джериды, разную походную оснастку степняков. Из сумок сотника и десятника вытряхнули их добычу – женские серебряные мониста и серьги, бусы дорогого разноцветного стекла, золотые бляшки со сбруи, горсть жемчуга, шелковую сорочку и два теплых повойника из легкого козьего пуха, шитую серебром плащаницу, детские сапожки из голубого сафьяна.

– Приберегите, – угрюмо сказал Копыто. – Может, еще найдутся хозяева. А нет – отдадим в монастырь, в пользу сирот.

– Топором-то, однако, способнее, нежель мечом, – заметил мужик, зарубивший десятника. – Я уж спытал.

– На земле способней, – ответил Копыто. – Но мы не в большом полку стоим. Ты, Касьян, выбери меч по руке, да и другие – тож. С Ордой воюем, может, в седлах доведется еще рубиться с погаными. На досуге стану поучивать вас.

Никита, бледный, весь опущенный, сидел поодаль, не принимая участия в разборе трофеев.

– Ровно с похмелья парень, – заметил Роман, но никто не улыбнулся. В воздухе уже заныли зеленые мясные мухи, сердито граяли вороны в кронах деревьев, обступающих вырубку.

– Чего дальше будем делать, начальник? – спросил Касьян.

– То ж самое – бить Орду, покуда она рассыпана. Искать надо грабежников и – сечь без пощады.

– Стадо, однако, перегонять.

– Зачем? Орда не ищет сгинувших, ей некогда ждать.

– Один-то ушел, – сказал пастух. – Старый, вроде меня, этакой неприметный. Толмачил он. Когда скрылся, я и не видал.

– Што ж ты молчал, Лука? – укорил Копыто. – Теперь уж не поймать. – Спохватился вдруг: – Тут бабы к вам с нашего стана не являлись?

– Нет, Ванюша.

– Вот беда! Ждать надобно Меланью, а ждать нельзя, ежели упустили вражину. Думайте, куда скот отогнать.

Притихли мужики. Лучшего места, чем это, близко не было.

– Зачем, православные, искать иного места? – вдруг подал голос Лука. – Вернутся ордынцы аль нет – то еще неведомо, а погоним скотину – как раз налетим на нечистых. Оставьте вы мне коняку посмирнее, глядишь, и на одной ноге со стадом управлюсь. Хочу я, православные, за мир пострадать, ты же, Никита, как знаешь. Случай чего, скажите бабке моей да сынку Алексею – так, мол, и так: за мир пострадал Лука.

Никита встал:

– Не оставлю я тебя одного, отец. А нагрянет татарин снова, велит показать дорогу к нашим – не откажусь. Леса темны, дороги в них узеньки, по болотам и того уже, а в Черной трясине вся Орда уместится. Дождемся Меланью да и отошлем мальцов и девок.

Долго хмурился Копыто, но лучшего не придумал.

Трофейных лошадей взяли заводными, для прокорма положили во вьюки живых баранов, и отряд направился в сторону Звонцов по той самой тропе, что привела врагов на вырубку. Копыто думал, как бы ему увеличить свой отряд. Теперь это непросто – с появлением Орды люди становятся похожими на волков, боятся друг друга. Когда уходили в лес, его догнал осиротелый Васька:

– Дяденька, возьми! Боярин сулил взять меня в дружину, я хочу бить Орду.

Копыто поднял парнишку на руки, тихо заговорил:

– Слушай, Василей. Должен ты сослужить боярину службу, прежде чем он возьмет тебя в войско. Ведь братка твой малый знаешь кто? Он боярский сын, беречь ево для дружины надо. Бабы-то, они какие? Понянчатся с чужим чуток да и кинут, а за ним догляд нужон. Будь стражем при нем до боярина. Понял, Василей, какое дело важнецкое?

– Понял, дяденька. – Парнишка серьезно смотрел на воина.

– Ступай, Василей, сполняй.

Вражеского разведчика настигли версты через две. Он понуро сидел на упавшей лесине, лошадь его общипывала листья с орешника, и шорох веток предупредил Копыто. Сквозь зеленую сеть острый взор Ивана различал лицо врага, отрешенное, похожее на потрескавшийся желтый известняк. О чем он думал? Может быть, решал: возвращаться ли к своим, где придется держать ответ за пропавших воинов, или выбрать иной путь? А может, посреди враждебного леса грезились ему родные кочевья в привольной степи, горечь кизячного дымка, лица старухи и маленьких внуков? Стрела уже легла в изложье, когда степняк насторожился, повернул голову и тем облегчил прицел.

В тот же день запах дыма навел Копыто на станицу беглых крестьян. Было их больше трех десятков, семеро – молодые мужики и парни, годные для ратного дела. Они ушли из-под самого носа грабителей, бросив на дороге обоз со всем добром, второй день голодали и зябли у костров, пробираясь на Можайск. Копыто оставил в отряде мужчин, остальных отослал на вырубку, к пастухам. Теперь в его ватаге стало двенадцать бойцов. Он самолично разведал Звонцы. Пустое село с растворенными воротами подворий манило к себе и казалось страшным. В деревянном кресте церквушки торчала длинная опереная стрела – какой-то степняк проверял свою меткость или стрелял голубей.

Под вечер устроили засаду между Звонцами и серпуховским трактом. Уже стекалась военная добыча к основному пути ордынского войска от Серпухова на Москву, и ждать пришлось недолго. Сначала прошла конная полусотня, охраняя подводы с зерном в мешках и коробах, медовыми колодами, сундуками и узлами, из которых выпирали круги воска, торчали высохшие звериные шкуры. Через час появилась новая колонна. Спереди, вольно держась в седлах, ехало четверо всадников, за ними тянулись телеги с какой-то поклажей, над бортами торчали головы детей. Привязанные к телегам веревками, брели босые, простоволосые люди: молодые мужчины и женщины. Позади торчали пики конного десятка, доносилась унылая степняцкая песня. Копыто застрекотал белкой – сигнал своим приготовиться к нападению. Стали различаться слова песни, которую выводил высокий молодой голос: