Сотский бежал за ним, бранясь и угрожая, Тупик поднялся на второй ярус, распахнул первую дверь. За широким столом, над каким-то чертежом, сидел в одиночестве Боброк-Волынский. Тупик едва не залепил сотскому в ухо. Воевода спросил:

– Кто шумит?

– Да он вот охальничает – силой ворвался, – выскочил наперед сотский.

– А-а, знакомец. – Боброк улыбнулся. – С чем прибыл?

– Казну привез государеву.

– И на том спасибо. Что там слышно у вас? Татар не встретил по дороге – ты ж на них везучий?

– Часа четыре назад рубился с ихней разведкой. Мурзу живого привез.

Воевода встал, шрам на щеке его побагровел.

– Так какого ж… ты мне про казну буровишь?

– Я, Дмитрий Михалыч, полчаса о порог бился – не пускали, – с обидой сказал Тупик.

– Тебя? Гонца от Владимира? Кто не пускал? – Глаза Боброка сверкнули гневом, но тут же пригасли. – Ладно. Это я велел, чтобы поменьше толклись тут без нужды. Переусердствовали стражнички. Ты ступай, – приказал сотскому. Потом вышел из-за стола. – Пожди здесь. Княгиня у него… Да глянь пока на чертеж. Ты знаешь дороги. Какая теперь глаже до Костромы?

Долго ждать не пришлось. Войдя в светлицу князя, Тупик уловил запах мирры и розового масла. Донской стоял у открытого окна, в котором сияло вечернее озеро.

– Вот он какой, ангел-хранитель! – Донской усмехнулся и, видя удивление Тупика, глянул на Боброка. – Да он же, Дмитрий Михалыч, ничего о себе еще не слыхал… Ты уверен, Васька, што это лишь разведка была?

– Уверен. Ханских туменов близко нет.

– Каков твой мурза?

– Малость попорченный, но в памяти.

– Ох, Васька, не можешь без того, штоб ордынцев не портить!

– Дак они ж добром-то не даются, государь.

– Знаю, Василий, знаю. Поди-ка ближе. – Князь открыл окованный ларец, достал литое шейное ожерелье из серебра с синим игристым камнем. – Не за спасение жены, по за спасение московской государыни жалую.

Лишь теперь Тупик понял, за кем гнались враги, стал на колено, почувствовал прикосновение к шее холодного металла и твердых пальцев князя.

– Встань. Всем твоим кметам дьяк выдаст по рублю.

– Трое убиты, государь.

– На тех сам получишь по два рубля и передашь семьям.

Димитрий выспросил подробности боя, стал спрашивать, как идет сбор войска в Волоке-Ламском. Слушая, изучающе поглядывал на увлекшегося Тупика.

– Што, у князя Серпуховского лучше служится?

– Я ж у него не своей волей. – Тупик удивленно посмотрел на государя, потом, словно оправдываясь, сказал: – Там до Орды поближе.

– Поближе, говоришь? Кое-кто мне советует прямо к хану ехать с поклоном. А иные наоборот – в Кострому идти.

– Кто советует?

– В Кострому я советую, – негромко сказал Боброк.

Тупик помолчал, осторожно ответил:

– В ратных делах Дмитрий Михалыч смыслит больше нашего.

– Ух, Васька! И хитрованом же ты стал. Пора тебя, однако, воеводой сажать.

Боброк вышел с Тупиком, и Васька спросил о судьбе Красного.

– Сотню выслали искать их. Видно, порублены. Не иначе кто-то выдал княгиню.

Остановились над чертежом, Тупик спросил:

– Дмитрий Михалыч, а не далеко ли в Кострому?

– В самый раз. Туда не успеют дотянуться. Сейчас главное – войско собрать без помех.

– Ну, как обойдут Москву и – по пятам за вами?

– А вы с Владимиром на что? Небось уцепите за хвост?

– И за хвост, и за морду уцепим.

– То-то, серебряный!

– У меня и золотая гривна есть, – напомнил Тупик.

– То – гривна. В золотые нам, брат, не выйти с тобой: грехов многовато. А серебряный – как раз: где и черно, да не ржаво.

– Тогда лучше бы – железным.

– Ты ж не татарин. Это у них всё «железные» – Темиры да Тимуры. Ты русак, Василий. В огне тебя кали, в воду бросай, а не переделаешь. Встретился с чужой бедой, услыхал доброе слово – и душа твоя как воск. Даже ворога, сбитого с ног, ты ведь не затопчешь.

– Есть и наши, которые топчут.

– Есть. – Боброк вздохнул. – Научились, глядя. Да и пора. Коли еще лет сто мечи не остынут – не такому научимся. Но ты – русак. Ступай, боярин Серебряный. А управишься – к Евдокии Дмитриевне поспеши. Там ждут тебя – не дождутся.

В проходе Тупик столкнулся с Вельяминовым и незнакомыми воинами, прижался к стене. Окольничий ругался на ходу:

– От змеи! Мурзу пленного приволокли и цельный час на дворе держат. Головы поотрываю сволочугам!

В сумраке Вельяминов не узнал Тупика, и Васька торопливо выбежал: не хватало еще подставлять спину за чужие грехи!

На другое утро великокняжеский полк покинул Переславль. На допросе пленный мурза упорно утверждал, что хан ведет не менее пятидесяти тысяч конных, и это разрешило сомнения великого князя. Последний раз поцеловал Васька заплаканную Дарью и дочку, посадил в возок. Жена махала ему рукой, пока не скрылась из глаз повозка. Насупленный Алешка стоял рядом, Тупик чувствовал неловкость перед ним и другими, чьи семьи остались в Москве, но не утешал: еще неизвестно, где опаснее – за крепкими стенами Белокаменной или в малочисленном княжеском полку. Ведь только чудом он вырвал Дарью вместе с великой княгиней из ордынской петли.

Во всех прошлых походах, как бы далеко ни отрывался разведчик от своего главного войска, грела мысль, что войско идет по его следам, все время приближается спасительной грозной силой. Теперь же пути разведчика и родного полка расходились, и холодящая душу пустота росла за спиной. Хмуро молчали воины, лишь Додон не оставлял своих глубокомысленных наблюдений:

– Гля-ко, мухомор-от красён и весь будто мукой присыпан, а рыжик – рыж, ровно Варяг. Оба от земли – пошто бы им разниться?

Додона терпели молча. Кряж вдруг весело сказал:

– Ча заненастились? Попомните слово мое – расколотим мы Тохтамыша в щепу.

– Тебе видение, што ль, было? – усмехнулся Микула.

– Было. Загадал я, мужики, когда мы ишшо с Николой от реки Осетра поспешали: ежели встречу в войске кого из прежних братьев лесных – одолеем ворога. И вот нынче встретил Никейшу. Ныне он – послушник Афонасий в Троице. Принес образок от Сергия великому князю.

– Тот здоровенный чернец? – спросил Варяг. – Уж не думает ли он стать новым Пересветом?

– Штобы новый Пересвет явился, новая Куликовская сеча должна случиться, – сурово сказал Микула.

– Гля-ко! – удивился Додон. – У березы-то лист березовай, а у рябины – рябиновай. Нынче зелены, а по осени изжелтеют. Надо ж!

Впервые в этот день воины громко расхохотались.

Ночью, с привала на лесистом холме, отряд увидел в московской стороне великое зарево.

Где-то на лесных распутьях Остей разминулся с великой княгиней, и встречи с ордынскими отрядами тоже избежал, хотя слух о проезде молодого князя в Москву быстро разлетелся по окрестностям, и кое-кто из служилых, снарядившихся в Переславль, поворачивал коней к Белокаменной. Рано утром въехал Остей в пустой посад. Мост Фроловской башни не был поднят; серый в яблоках скакун князя ступил на деревянный настил, и тотчас вверху, между зубцами, явились головы стражников.

– Отворяй! – гаркнул молодой свитский боярин. – Князь Остей от великого князя Донского.

Бесшумно сдвинулся, пополз вверх, внутрь башни, полуаршинной толщины железный затвор ворот; князь, пригибаясь, въехал в Кремль. На бесхитростном лице его отразилось изумление.

Какие только картины смуты, общего настроения и бедствий не являлись ему в пути! В забывчивости он хватался за меч, готовый самолично рубить головы татям, смутьянам, грабителям боярских домов и осквернителям храмов, искал пламенные слова, которые бросит в толпы обезумевших людей, покинутых боярами. И вот он в Кремле.

Быстрый глаз князя примечал множество ратников на стенах и в стрельницах башен, поднятых его появлением, там и тут торчали алебарды, копья, плоские лезвия русских рогатин. Изнутри к стенам приставлены широкие ступенчатые лестницы из свежих плах, еще видны сметенные в кучи щепа и стружки, тут же громоздятся поленницы дров, стоят бочки смолы и котлы с водой, возвышаются груды отесанных камней и ядер из тяжелой свинцовистой глины, связки метательных копий. Вблизи «опасных» стен – по восточной, северной и северо-западной стороне – сооружены фрондиболы – метательные машины упрощенного типа в виде колодезного журавля, способные бросать через стены пудовые камни и целые мешки ядер. Кремль едва просыпался. На площадях, на перекрестках улиц слабо чадили костры, возле них, опираясь на копья и алебарды, подремывали стражники. На подворьях, заставленных телегами, женщины разводили под таганами огонь, поскрипывал колодезный журавель, из-за оград доносились шорохи молочных струй и повизгивание голодных поросят. На всадников не обращали внимания, лишь один из ополченцев у костра спросил: «Откуль, витязи?»