Посмотришь вокруг, задумаешься – будто какой-то злобный демон ревниво следит за жизнью русского мужика. Только-только вздохнет он посвободнее, по-человечески начнет устраиваться – так либо войной попалит, либо дураком разорит.

Ох как нужно единство Руси – закрыть дорогу врагам в свои пределы, приструнить грабежников и крамольников. Да временщиков бы повыкорчевать с русской земли – и пришлых, и доморощенных…

От мыслей Тупика отвлекла та же девица. Она появилась на крылечке с глиняной корчагой, в новой синей телогрее, завязанной спереди алыми шнурками, по-прежнему простоволосая; длинная коса уложена короной. Быстро глянув на молодого охотника, прошла к погребу, что посреди двора, откинула творило.

– Не упади, красавица, там зорька не светит.

– А я – сама себе зорька, – смело отозвалась девушка. – Додал бы корчагу.

– Чево мелешь, окаянная, с кем говоришь! – вскинулся Стреха. – Прости, батюшка, прямо сладу нет с имя, кобылицами. И куды бы скорее сосватать?

Тупик засмеялся, взял корчагу, оставленную возле творила, наклонился над зевом погреба, увидел в темноте озорно блеснувшие глаза, потом услышал, как она накладывает в корчагу то ли моченые яблоки, то ли огурцы.

– Кабы не женился, сам бы посватался к твоей дочке.

– Шутник ты, батюшка. Где это видано, штобы бояре на деревенских девках женились?

– Все мы, отец, бояре, кто на коне да с копьем.[12] Дед мой ратаем был, как ты, отец ходил простым кметом[13] в княжеском полку, я вот до сотского дослужился. Как бы воеводой не стать. А женку себе подобрал я на дороге, сироту.

Мужик таращился на господина – не верил.

– Дак я што? Я говорю: рази нашим-то сравниться с белолицыми боярышнями?

– На земле, отец, и красота вся от земли. Дай-ка деревенской девке малую холю да наряди получше – она и царевну затмит. Ты небось любишь сказки? Пошто, думаешь, в них все Иваны-дураки на царевнах женятся, а вот разумные добрые молодцы – на обиженных сиротах?

Сдвинув шапку, старый крестьянин озадаченно чесал затылок, словно бы с удивлением посмотрел на дочь, когда она с наполненной корчагой, потупясь, быстро прошла в сени. Даже в сумерках было заметно, как алели ее щеки. «Долгонько наполняла корчагу-то», – улыбнувшись, подумал Тупик.

В избе скинули шапки и кафтаны, сразу почувствовали, как дышит теплом от большой каменной печи. Перекрестились на образ богоматери в красном углу, прошли за накрытый льняной скатертью стол. В передней, гостевой, половине избы горело несколько свечей, зажженных по случаю важного гостя, свет их тускло лоснился на бревенчатых стенах, прикопченых смоляным дымом лучины. Не было в избе ни кур, ни ягнят, ни телка с поросятами – и правда, чисто живут. С приходом гостей за перегородкой затихло постукивание прялки. Из сумерек на полатях смотрели любопытные детские глаза.

– Внуки? – спросил Тупик.

– Внуки, батюшка. У меня один сын да три девки, а у сына – уж трое парнишек. Да у старшей летом второй народился. Одни мужики пошли – не иначе к большой войне.

Тупик промолчал, Фрол успокоительно заметил:

– Самую большую войну, почитай, пережили.

Колдовавшая в бабьем куте хозяйка перекрестилась, потом позвала:

– Марфа, пособи-ка мне.

Из-за дерюжки вышла чернобровая, полная молодуха, степенно поклонилась гостям. На столе враз появились в больших глиняных чашках нарезанный хлеб, моченые яблоки, пироги, два темных пузатых кувшина. В середину стола хозяйка водрузила большую сковороду жаренных в сметане карасей.

– Угощайтесь, гости дорогие. Чем богаты…

Старик разлил в кружки белый мед.

– А где же молодой-то хозяин? – спохватился Тупик.

– Не обессудь, батюшка, в овин я ево послал. Дела много, а мужицких рук две пары, всего засветло не успеваешь.

После меда разговор пошел живее. Боярин спросил, хватает ли в хозяйстве земли, тягла и скота; старик не жаловался. Мужиков вот только двое. Скот пасти, за огородом следить, полоть и жать есть кому – две бабы да две девки, и двое мальцов уже пособляют, а на мужицких работах трудно. Зять готов бы перебраться сюда от московской Раменки – тесно там на земле становится, – да куда тут еще четверых пихать? – и самим уж тесно.

– Тесно? – вскинулся Фрол сердито. – Ты, Стреха, попривык к соломенным застрехам, што воробей, слава богу – хоть заставили эту избу срубить. Лес кругом несчитаный, а ему тесно! Вы вот што. Неча вам зиму-то бока на печи отлеживать – навозите-ка лесу на добрую избу, а то и на две. Да ошкурите по оттепели. Зимой – самое рубить дерево, никакая гниль в нем не заведется, век простоит. Весной, как отсеемся, соберу толоку – да в один день и поставим избу твому зятьку. Осенью пущай и въезжает.

– Согласны мы, батюшка староста, – подала голос хозяйка. – Еремей, ты чево сидишь, как сыч, – кланяйся господину.

– Пойдешь с обозом в Москву – сговаривай зятя. – Фрол покосился на боярина. – А он не в княжеской ли отчине?

– Боярская там деревня, морозовская. Да не в кабале он.

– Ой ли? – качнул головой Тупик. – Знаю я Морозова Ивана Семеныча, он умеет брать смердов в крепкую крепость. Но ежели зятька твово не охолопили, при нужде и откупиться поможем. Трудами разочтется… А мед у тебя, хозяин, добрый. Налей нам еще по кружке – да и пора отъезжать.

Разливая мед, старик переводил трезвый, хитроватый взгляд со старосты на боярина, будто высматривал, хорошо ли гости подгуляли, потом торопливо заговорил:

– Зятя склоню, лесу заготовим, а как приедет – землицы б нам ишшо чуток?

– Эвон за рощей сколь уж годов земля пустует, – ответил Фрол, отхлебывая мед. – Бери да паши.

– Легко сказать – паши. По той стародавней залежи мелоча поднялись – березка да осинка, а иде – ракита с елкой. Да и далеконько.

– Тебе поле на полатях надобно? Три мужика – силища. И корчевать мелоча – не вековые дубы.

– Оно так, батюшка Фрол, да и на то времечко уйдет. А исть, пить кажный день хочется. Потихоньку мы б и ту кулигу подняли. Но тут вот близехонько за горушкой – березнячок вперемешку с черемушкой да смородинкой. Болотце там ледащее, верховое, кочкарнику немного. Спустить воду, выжечь да раскорчевать – нам и вдвоем на год работы. А землица там – на хлеб мажь заместо масла. Засеять горохом, репой да капустой али другим овощем – на всю отчину нарастет. Можно бы и под гречиху отвести – с кашей да с медом будем.

Фрол, теребя бороду, сердито уставился на старика.

– С кашей ты будешь. А с этим будешь ли? – Он ткнул в сковороду с жареными карасями. – Хитер ты, Стреха, да не умен. Гребешь рыбу возами и не подумал, отчего озерко твое такое бездонное: лови – не выловишь? Ручей-то в него бежит из того ледащего болотца, родники там живут невидимые. Погубишь березнячок – погубишь и родничок, ручей иссохнет, и рыбка сдохнет. В первую же зиму будет замор, а там и само озеро кончится. Ему же еще сто, а может, и тыщу лет кормить людей рыбой. Так ли говорю, Василь Ондреич?

– Так, – согласился Тупик.

– Я в Звонцах единой талины на берегу срубить не даю, потому в тальниках ключи заводятся, а без них озеру – смерть. Вашему брату ведь дозволь батожок сломить – всей рощи не станет. Лесу не жалко – его вон сколь пропадает вокруг, да знай, где рубить. Ты вот, Стреха, пошто дубраву-то с наветру извел? Лень, што ли, за полверсты по дрова съездить? Небось продувать стало зимой, топить надо чаще и по дрова бегать – тож. Ишь как он, бог-то, ленивых наказывает.

– Да ить как оно вышло, батюшка? Зимой переметет дорогу, и за полверсты не пробьешься, особливо с возом дров. Вот и рубишь поближе…

– А ты будто и не знал, когда дрова легше заготовить.

– Таперича мы знаем – до снегов.

– «Таперича». Кабы ране не ленился, таперича дубрава стояла бы на месте. А то живешь на сквозняке и мальцов радости лишил – погулять негде, соку попить березового, и птица лесная ушла от тебя – поди, червяк вредный огород поедом ест, яблоки точит…