— Лев — наследник моего отца, — медленно объясняю я, пока мы занимаемся едой. — Остальные трое из нас — инструменты. Ники и Антон в особенности, потому что они законные продукты союза моего отца с его женой Катериной. Ники и Антон делают то, что им говорят, из слабой надежды, что однажды Лев настолько разозлит отца, что вместо этого кто-то из них окажется на его месте. Если бы это сделал один из них, они бы быстро набросились друг на друга, точно так же, как Лев легко набрасывается на них, если они не подчиняются.

Шарлотта делает медленный вдох, сжимает губы и кивает.

— И это оставляет тебя… где именно?

— Если Лев — правая рука моего отца, то я был его левой. Той, которую он использует для мести, чтобы держать других в узде, чтобы навязывать свои правила, потому что, хотя Лев жесток и немного глуп, а Ники и Антон слабы, я не такай. И я думаю, в глубине души он хотел бы, чтобы я был достаточно законным, чтобы унаследовать от него. Он… — Я делаю паузу, думая о том, сколько именно я должен сказать. — Он часто напоминает об этом Льву. Ники и Антону тоже, напоминая, если они не будут осторожны, он отдаст все мне, и вместо них унаследует бастард.

Глаза Шарлотты расширяются.

— Может ли это произойти на самом деле?

— Это сложно. Технически мой отец может делать все, что пожелает. Но он не монолит. Есть и другие паханы — патриархи других преступных семей, которые увидят в этом причину, чтобы прийти и попытаться забрать то, что он построил. Я бы унаследовал войну, это точно, если бы он сделал такой выбор. Но это неважно, потому что я этого не хочу, и никогда не хотел.

— Тогда зачем оставаться? Зачем ты вообще что-то делал, чтобы помочь ему? — Брови Шарлотты сходятся вместе. Выражение ее лица можно было бы расценить как осуждение, но я предпочитаю интерпретировать его как любопытство. В основном, я полагаю, потому что мысль о том, что она осудит меня за жизнь, которую я вел, причиняет мне боль.

— Нельзя уйти из Братвы, Шарлотта, — тихо говорю я ей. — Нельзя легко уйти из любой преступной семьи. Задолго до того, как я стал достаточно взрослым, чтобы понять или сделать этот выбор самостоятельно, я был замешан в преступлениях моего отца. Трудно уйти, не столкнувшись с законом или другими членами организации. Они опаснее любого полицейского или агента ФБР. А для побега нужны связи и деньги, которые нарабатываются годами. — Я выдохнул, на мгновение задержав взгляд Шарлотты. — Легкого выхода нет. Я планировал свой побег годами, только когда мой отец начал делать вещи, которые я считал бессовестными, я решил попытаться убрать его по пути. Наркотики, разжигание войны, я мог бы с этим справиться. Это грехи, в которых множество мужчин по всему миру участвуют каждый день, и я не могу остановить их всех. Моя собственная свобода была для меня важнее… воспринимай это как хочешь. Но продажа женщин была слишком большим шагом. Поэтому я вмешался.

— Вот почему ты работал с Брэдли. — Шарлотта откладывает вилку на полпути к вафле, как будто у нее пропал аппетит. — Но он думает, что ты недостаточно ему дал. Он сам так сказал.

— Он возмущен тем, что я мог бы выйти из этого безнаказанным, если бы предоставил им достаточно информации. Поэтому он продолжает двигать ворота ради этого. — Я провожу рукой по волосам. — Он хочет увидеть, как я падаю вместе с отцом. И я не собираюсь этого допускать.

Шарлотта кусает нижнюю губу, и боль от поцелуя с ней снова охватывает меня. Я представляю, что ее рот сейчас на вкус как сироп, как фрукт, и одна только эта мысль заставляет мой член дергаться в джинсах. Я хочу ее так сильно, что это все время причиняет боль. Я хочу, чтобы она была моей. Эта одержимость, это чувство, что она единственное, что может облегчить мою потребность, это ощущение потребности в ударе, который может дать только она, — ничего из этого не исчезло. Я просто держу это в узде крепче, и, как любая зависимость, ломка причиняет боль.

— Ты плохой человек, — тихо говорит она, и я чувствую этот острый укол в груди, эту боль, которую, кажется, может причинить только она.

— Нет, — соглашаюсь я. — Я не хороший. Но я никогда не хотел причинить тебе боль. Я никогда не хотел, чтобы ты оказалась втянута во все это. Я лгал тебе, Шарлотта, и я признаю это, но это всегда было правдой.

— Значит, ты собиралась заставить меня влюбиться в тебя, а потом бросить. Использовать меня и разбить мне сердце. — Она крутит салфетку в кончиках пальцев. — Это не лучше.

— Нет, не лучше. — Мое сердце сжимается, когда я слушаю ее, потому что она права. И я понятия не имею, что я могу сделать, чтобы искупить свою вину в ее глазах, и что заставит ее почувствовать, что я достоин прощения.

Я поднимаю взгляд, собираясь сказать ей, что мы должны попросить счет и двигаться, как бы мне этого ни хотелось, и останавливаюсь. Слова замирают на языке, когда я вижу черную машину в дальнем конце парковки, и слишком знакомую фигуру, выходящую из нее.

— Черт. — Я роюсь в кармане в поисках денег, чтобы оплатить еду и еще немного, и бросаю их на стол. — Нам пора.

Шарлотта замирает, не отрывая губ от стакана апельсинового сока. Она с трудом сглатывает, с грохотом роняя его на стол, и прослеживает мой взгляд в окно.

— Черт, — эхом отзывается она, и я встаю, беря ее за локоть.

Она отталкивает меня, прежде чем я успеваю вытащить ее из кабинки, встает сама и быстро поворачивается спиной к большому окну. Я впечатлен ее быстрой реакцией, но времени говорить ей об этом нет. Брэдли шагает к закусочной, и я понятия не имею, думает ли он на самом деле, что мы здесь, или просто не вовремя решил остановиться и поесть в том же месте, что и мы. Чертовски неудачное совпадение, если так, но не невозможное.

Шарлотта быстро движется к заднему входу, не утруждая себя тем, чтобы ждать меня. Я догоняю ее в два шага, моя рука касается ее поясницы, но она снова отталкивает меня. Это заставляет меня стиснуть зубы, потому что нет ничего большего, чего я хочу, как защитить эту женщину. Я хочу уберечь ее, убедиться, что мужчины вроде Брэдли никогда не смогут поднять на нее руку.

Я надеялся, что то, что я только что сказал ей, немного смягчит ее по отношению ко мне. Но это, кажется, только усилило ее решимость оттолкнуть меня.

— Мы обойдем закусочную, как только он войдет, — бормочу я, когда мы выбегаем через боковую дверь закусочной, дверь за нами закрывается как раз в тот момент, когда я слышу звон открывающейся входной двери. Я не уверен, что это был Брэдли, и я останавливаюсь, морща нос от запаха мусорного контейнера рядом с нами. Прямо впереди — ряд деревьев, слева — мусорный контейнер, под ногами — бетон, усеянный окурками от персонала. Это не очень приятно, но я колеблюсь, медленно двигаясь к углу, чтобы посмотреть, есть ли еще Брэдли на парковке.

Его там нет. Я поворачиваюсь к Шарлотте, собираясь сказать ей, чтобы она украдкой заглянула за спину, чтобы посмотреть, не проскользнул ли он туда, чтобы поджидать нас, но она уже прижалась к углу, едва заметно оглядываясь.

И снова я полностью впечатлен. Это чувство переплетается со всеми другими сложными эмоциями, которые она заставляет меня испытывать, и я сжимаю пальцы в ладонях, подавляя желание пересечь пространство между нами, прижать ее к стене закусочной и целовать ее, пока она не забудет свое имя и не вспомнит только мое.

Обстановка не совсем романтичная, но прямо сейчас мне все равно.

Шарлотта оглядывается на меня. Я говорю одними губами «ты видишь его», и она качает головой, покусывая нижнюю губу. Я снова смотрю в сторону парковки, и когда она снова смотрит, она все еще поднимает руки, как будто говоря, что не знает, куда он ушел.

Он внутри. А наша машина припаркована у входа.

Глупо. Но я не думал о том, что Брэдли идет прямо за нами по пятам, когда совершил эту ошибку. Я думал о часе с женщиной, которая, кажется, единственная в мире, кто сбивает меня с толку и заставляет меня делать что-то только потому, что я хочу провести с ней еще несколько секунд.