— Это… — Шереметев запнулся. — Это будет очень странная пьеса, — наконец произнёс он. — Я сомневаюсь, что она будет пользоваться успехом.

— Будет, даже не сомневайтесь, — и я жёстко усмехнулся. — О ней начнут говорить во всех салонах до премьеры. О ней напишут все газеты, и будет даже парочка восторженных статей и парочка разгромных. Я вас уверяю, уже очень скоро все будут думать, что так оно и было на самом деле, даже те, кто непосредственно занимался дознанием и видел всё собственными глазами. Главное отметить, что пьеса поставлена по событиям, произошедшим в недалёком прошлом.

— И я даже догадываюсь, зачем это вам нужно, — задумчиво проговорил Сперанский. — Но более изысканной публике подобное зрелище может показаться несколько грубоватым…

— Значит, они пойдут на спектакль инкогнито. Они пойдут, Миша, даже не сомневайся. Только вот дело в том, что эта пьеса будет написана не для них.

— А для кого? — Сперанский нахмурился, а потом его лоб разгладился. — Я понял, ваше величество. Разрешите мне найти драматурга, который возьмётся и воплотит сей замысел в жизнь?

— Разрешаю, — я снова посмотрел на Шереметева. — Ну что, Николай Петрович, договорились?

— Я, в отличие от Михаила Михайловича, не знаю, зачем вам это понадобилось, ваше величество. Тем более, что я до сих пор уверен в полном провале этого спектакля. Но считаю, что это не столь уж и высокая цена за признание моего брака, — и Шереметев поклонился. На его лице проступило облегчение, словно он до конца не верил, что всё закончится для него относительно благоприятно.

В это время антракт закончился. Вернулась Лиза, Ростопчин проскользнул на своё место, чинно сложив руки на коленях.

— Здесь всё чудесно устроено, Николай Петрович, — Лиза благосклонно улыбнулась Шереметеву.

— Я счастлив, что вашему величеству понравилось, — прошептал Шереметев, и наши взгляды устремились на сцену.

Но проникнуться и оценить игру Гранатовой мне так и не удалось, потому что в ложу проскользнул Макаров. Судя по тому, что никто в ложу не ломился ни во время антракта, ни сейчас, Зимину удалось избавить меня на сегодня от Эдувиля.

— Что-то случилось? — шёпотом спросил я у Макарова. Он кивнул и протянул мне письмо. Я пробежался по нему глазами и снова зашептал: — Это что, не могло потерпеть до завтра?

— Нет, ваше величество. Нужно решить, что делать с Куракиным прямо сейчас, — также тихо ответил Макаров.

— Чёрт! Я повернулся к жене: — Мне нужно ненадолго отлучиться.

— Да, конечно, — в её взгляде, брошенном на Макарова, промелькнула тревога.

Я встал и быстро вышел из ложи в коридор. Аванложи здесь не было. Более того, здесь даже двери не было, только тяжёлые шторы. Но Зимину сообщили заранее, куда мы сегодня направляемся, и он сумел организовать охрану. Например, в двух соседних ложах сидели он сам и Бобров, зрители в эти ложи не допускались. Вот в одну из этих лож мы и вошли с Макаровым.

— Юра, оставь нас ненадолго, — тихо приказал я.

Бобров, вскочивший, когда мы зашли, коротко поклонился и вышел. Театр построен по всем правилам, так что, если мы будем говорить тихо, нас никто не услышит.

— Зачем вы меня так срочно выдернули с представления? Неужели из-за письма Колычёва? Степан Алексеевич уже три раза мне писал с просьбой об отставке. До завтра это вполне могло подождать, — прошипел я, глядя в упор на Макарова.

— Степан Алексеевич упомянул в письме, что Талейран хочет видеть на его месте Куракина, — вздохнув, ответил Макаров. — Собственно, он поэтому это послание мне адресовал. Думал, что я похлопочу перед вами за его отставку. Не хочет Степан Алексеевич быть послом в Париже. Слишком сложно ему даются каждые даже самые незначительные шаги.

— Александр Семёнович, объясните ради всего святого, зачем вам срочно понадобилось мне всё это рассказывать? Я знаю, что с Францией всё очень непросто. Не нужно мне головной боли добавлять, — я поморщился.

— Проблема в князе Куракине, ваше величество, — Макаров посмотрел на письмо, и на его лице заиграли желваки. — Он гроссмейстер масонской ложи, и через час должен состояться его арест здесь, в Московском доме. Вот поэтому я и решился вас побеспокоить. Если ваше величество решит подыграть старому лису и пошлёт к нему князя, то любые намёки на то, что Куракина арестовывали, крайне нежелательны.

— Вот чёрт! — я вскочил и отошёл за тяжёлую штору, чтобы не привлекать внимание к своей персоне. И так многие зрители больше на нашу ложу смотрели, чем на сцену. — Почему Талейран хочет иметь дело именно с князем Куракиным? — наконец спросил я, поднимая взгляд на Макарова.

— Министр иностранных дел французского консулата любит жить на широкую ногу. Об этой его маленькой особенности уже и Бонапарт знает, но предпочитает пока закрывать глаза. Однажды Талейрану припомнят всё, но пока вот так, — и Макаров развёл руками. — А Куракин может ему помочь обеспечить вполне безбедную жизнь. И с князем Куракиным можно о чём-то договориться, в отличие от того же Моркова, к примеру. Это кроме того, что подарки от этого русского посла будут отличаться особой щедростью.

— Что же делать? — спросил я вслух, вперив взгляд в стену. — Вот какие черти потащили князя к масонам⁈ А ведь он всё ещё вице-канцлер, я пока не освобождал его с этой должности.

— Все аресты, даже таких влиятельных лиц, как князь Куракин, были согласованы с вами, ваше величество, — напомнил мне Макаров. — К тому же мои агенты донесли, что Мария Фёдоровна пытается снова наладить с ним дружеские отношения…

— Вот что, отменяйте сегодняшний арест, Александр Семёнович. А завтра в десять утра пригласите князя прибыть вместе с вами на доклад. Я задам ему несколько вопросов, и если ответы мне не понравятся, он отправится прямиком из моего кабинета в вашу вотчину. Или же он отправится после коронации в Париж, что тоже не исключено, — принял я решение. — А теперь я, пожалуй, вернусь в свою ложу и попробую всё-таки посмотреть представление.

— Очень хорошо, ваше величество. Я же, с вашего позволения, отправлю гонца и приказом об отмене задержания, и тоже посмотрю, как играет прекрасная Гранатова отсюда.

Я махнул рукой и вышел из этой ложи, чтобы вернуться в свою. Надо всё-таки выбросить все мысли из головы и постараться понять, что же люди находят в театре. С этим настроем я вернулся на своё место рядом с женой и принялся внимательно наблюдать за происходящим на сцене действом.

Сегодня шёл дождь. Он лил с самого раннего утра, нагоняя на меня тоску. Заниматься делами не хотелось, и я даже заставлять себя не стал. У императоров тоже должен быть выходной, в конце концов! Хорошо ещё, что я вчера назначил встречу только Куракину. Она состоится через полчаса, а вот уже сейчас должен прийти Макаров с ежедневным докладом.

Александр Семёнович будет при этой встрече присутствовать, потому что приказ об аресте князя я не отменял, а всего лишь приостановил. Всё действительно будет зависеть от нашего разговора. Потому что, как ни крути, а посол в Париже нужен. Ещё сильнее, чем в Лондоне. Про Англию я вообще стараюсь пока не думать. Нет у меня на примете никого, кто сумел бы держать удар на этом фронте.

Надо же, хотел сегодня не заниматься делами, а всё равно стою у окна, смотрю, как стекают по стеклу капли дождя, и думаю о том, кого бы назначить послом в Лондон.

— Ваше величество, — в кабинет вошёл Скворцов, прикрыв за собой дверь. Я повернул голову в его сторону, оставшись стоять у окна.

— Да, Илья, что у тебя? — спросил я у секретаря, слегка напрягаясь. Не просто так он зашёл сюда. Если бы Макаров уже пришёл, то он сразу объявил бы о нём, а не мялся у порога.

Сегодня Скворцов впервые караулил вход в мой кабинет без Сперанского. Михаил в это время полностью с головой окунулся в разбирательства, касаемые игнорирования городскими властями приказа о нумерации домов и присвоении земельным участкам постоянных адресов. Как оказалось, дело просто намертво забуксовало на этапе составления проекта, и Сперанский сейчас разбирался с тем, что здесь преобладало: халатность, общий пофигизм или намеренный саботаж. И последнее было очень даже актуально, ведь этот приказ ломал давнюю систему, к которой все давно привыкли.