— А почему крестьяне бунт не устроили? — в тишине голос Киселёва прозвучал очень отчётливо. Мы все, включая моего адъютанта Филиппа Розина, старающегося оставаться незаметным, чтобы и его порка ненароком не задела, посмотрели на него. Бедный Киселёв густо покраснел, но взгляда от меня не отвёл. А мне он начинает нравиться.

— Потому что, Павел Дмитриевич, крестьяне на самом деле очень редко бунтуют. Сто тридцать семь жалоб в никуда, вместо того, чтобы потихоньку придушить барыню и вздохнуть с облегчением, — ответил я ему.

— Но бунт Пугачёва…

— Павел Дмитриевич, — я даже глаза закатил. — Вы что, серьёзно думаете, что тот бунт образовался сам собой? Пришёл такой красивый Емелька, и все его дружно послушались и пошли за ним? С весьма неплохой артиллерией подмышкой, способной города брать? Вы правда так думаете? — он покраснел ещё больше, хотя куда больше-то? — Павел Дмитриевич, такие вот бунты сами собой не рождаются. Они долго и тщательно готовятся. А ещё они очень дорого стоят. Безумно дорого. Гораздо дороже, чем два миллиона фунтов стерлингов, — добавил я, а Макаров бросил при этом на меня быстрый взгляд, но, слава богу, промолчал. В это время послышался колокольный звон. — Нам пора возвращаться. Не стоит её величеству здесь задерживаться. Миша, — я повернулся к мрачно-сосредоточенному Сперанскому, — подготовь мне отчёт о распределении земель в Российской империи. Желательно с картой. Я немного запутался, и мне нужно ясное представление, что и кому принадлежит. Павел Дмитриевич, — снова посмотрел на Киселёва, — сопровождайте меня. Наша с вами беседа подействовала на меня благотворно, полагаю, нам нужно её продолжить.

— Да? — у Киселёва глаза округлились, но я не стал обращать на это внимание, направившись к выходу из монастыря. Салтычиха всё это время смотрела мне в спину. Я остро чувствовал её взгляд. Надеюсь, она не проклянёт меня напоследок. Потому что мне и так приходится лбом в стену биться по каждому самому незначительному вопросу. Ничего, у меня башка крепкая, выдержит, надо только потерпеть и сдвинуть этот воз, а там он сам покатится. Я на это очень надеюсь.

— Ваше величество, — ко мне пытался пробиться французский посол, но его не пропускала охрана. Гвардеец, перегородивший дорогу Эдувилю довольно мягко сдерживал его. Но это пока мягко. Судя по всему, терпение парня подходило к концу, и он мог начать действовать более жёстко.

— Господин Эдувиль, — к послу подбежал Зимин. Я дал ему генерала, а то как-то несерьёзно получалось: глава новой службы собственной безопасности императорской семьи и внезапно не генерал. Не поймут-с. Но заслужил, чего уж там. Службу с нуля создавал и сейчас каждый день что-то переделывает, пытаясь добиться идеала.

— Господин Зимин, почему меня не пропускают к его величеству? — возмущённо начал качать права посол, повернувшись к нему. Я в это время притворился глухим и слепым. Ну не вижу я его, и вообще я здесь представление пытаюсь смотреть, а не делами заниматься.

— Может быть, господин Эдувиль, вас не пускают к его величеству, потому что идёт представление? — прошипел Зимин. — Вы что, не могли дождаться хотя бы антракта, чтобы попытаться получить разрешение зайти в ложу к их величествам?

Судя по тому, что голоса отдалялись, Зимину удалось увести Эдувиля от входа в императорскую ложу. Вот же настырный тип! Я ведь ему сказал, что дам ответ после коронации. Но нет, француз завалил Сперанского просьбами об аудиенции. А сейчас вот Эдувиль пытался прорваться в ложу прямо посреди представления. Совсем уже крыша съезжает, похоже. Брал бы пример с фон Штадиона, быстренько отправленного Австрией в Российскую империю. Тот присылал прошение всего лишь раз в три дня и терпеливо ждал, когда же я всё-таки решу с ним переговорить.

Самое интересное заключалось в том, что Эдувилю и фон Штадиону нужны были от меня диаметрально противоположные действия: француз топил за союз с Францией, а австриец за укрепление союза с Австрией против Франции. На это было даже забавно смотреть, особенно когда они сталкивались в приёмной под пристальным взглядом невозмутимого Сперанского.

Я же пока не знал, кому из них отдать предпочтение. Оба эти союза я рассматривал как ненадёжные и ненужные моей стране, потому что любой из них втянет меня в войну, которая вот прямо сейчас была не нужна, и которой я хотел избежать любой ценой. К тому же меня напрягало молчание англичан. Но коронация должна была расставить всё по своим местам. Поэтому-то я и определил такой срок принятия решения как для послов, так и для самого себя.

— Саша, что нужно Эдувилю? — ко мне наклонилась Лиза, задав вопрос шёпотом.

— Союзный договор, — также тихо ответил я, не отрывая, впрочем, взгляда от сцены. — Всем от меня нужен союзный договор.

— И кто же его в итоге получит? — Лиза выглядела заинтересованной.

— Понятия не имею, душа моя, — подхватив её ручку, я поднёс её к губам. — Я не могу думать ни о каком договоре, пока у нас нумерация домов нормальная не произошла. А выходя из кареты даже я рискую сломать себе ногу, и это как минимум.

Сидящий у меня за спиной Растопчин вздохнул так тяжко, что мне даже смешно стало. Раевский, расположившийся чуть сбоку, покосился на меня, но промолчал. Он вроде бы уже освоился. Скворцов даже пару раз мне доносил, что Николай начал огрызаться, когда кто-то пытался на него давить. Краснов с Розиным уже давно освоились. Но эти делали морды тяпкой и просто уходили от ответов. Они прекрасно знали, за какие заслуги произошёл молниеносный взлёт их карьеры, в отличие от Раевского, который до сих пор этого не понимал. Он, скорее всего, проклинал своего родственничка Давыдова до десятого колена, из-за которого попался мне на глаза. Абсолютно не амбициозный тип. Такие, оказывается, тоже бывают.

— Ты шутишь, Саша? — Лиза улыбнулась.

— Ну что ты, Лизонька, — я вернул ей улыбку. — Кто же шутит такими вещами, не так ли, Фёдор Васильевич? — и я повернулся так, чтобы видеть московского губернатора.

Растопчин в очередной раз горестно вздохнул. Вот кто страдал от предстоящей коронации на полную катушку. Кроме проблем с самой коронацией на него по очереди наседали Архаров, Макаров и Зимин. Иногда они делали это вместе. А совсем недавно к ним присоединился Горголи. Растопчин отбивался, как мог, но у него не всегда получалось. Я пока что в их дела не вмешивался, мне своих хватало. Но их жалобы друг на друга уже начали слегка надоедать.

Растопчин был из этой горластой компании самым безобидным. Но этот гад в отместку всё-таки ввёл билеты на коронацию и заломил за них такую цену, что у меня глаза на лоб полезли. Каково же было моё удивление, когда он доложил, что все самые дорогие места уже раскуплены, а за оставшиеся чуть ли не драка идёт. Ну что могу сказать, с таким практичным подходом, если коронация пройдёт практически на деньги таких вот щедрых господ, и казне будет нанесён незначительный урон, то Растопчину долго придётся ещё страдать на службе.

Я снова посмотрел на сцену. В своей прошлой жизни я был ни разу не театрал, и сейчас ничего не изменилось. Лиза негромко рассмеялась, чуть подавшись вперёд, а потом повернулась ко мне.

— Аннета прелестна, — сказала она громким шёпотом, а потом слегка склонила голову, поворачиваясь к Шереметеву, устроившему для нас это представление вместе с Антонио Казасси. Второй демонстрировал своих воспитанников, молодых актёров и актрис, воспитанников Театральной школы графа Юсупова.

— Ваше величество, я польщён вашей высокой оценкой игры Татьяны Гранатовой. Могу отметить, что и её величество Екатерина Алексеевна похвалила игру Татьяны и даже велела пригласить её к себе в ложу, когда гостила в моём Кусково, — прошептал Шереметев.

В это время очередной акт завершился, и публика разразилась аплодисментами. Я тоже похлопал и встал, чтобы немного размять ноги. Из ложи выходить не собирался, чтобы меня не попытались достать особо настойчивые типы вроде Эдувиля. Лиза же решила пройтись. Растопчин тут же вызвался составить ей компанию и показать этот Останкинский театр. Два гвардейца тут же отделились от остальных и двинулись за Елизаветой на почтительном расстоянии, но достаточно близко, чтобы вовремя прийти на помощь.