— Ваше величество, что-то случилось? — дверь кареты передо мной распахнул Бобров.

— Да, Юра, случилось. Я внезапно понял, почему предпочитаю ездить верхом. Надеюсь, мой конь под седлом? — легко выпрыгнув из кареты под ироничное хмыканье Васильева, я с трудом сдержался, чтобы не потянуться, расправляя затёкшие мышцы. На меня было устремлено слишком много взглядов, чтобы я почувствовал себя неуютно и ограничился потиранием шеи. — Так что с конём, Юра? — повторил я вопрос.

— Сейчас его подведут, ваше величество, — Бобров обернулся и показал кому-то кулак.

Потекли минуты ожидания. Я нетерпеливо посматривал на начальника охраны нашего поезда, который начал под моим взглядом слегка суетиться.

— В чём дело, Юра? Моего коня срочно понадобилось подковать, а за кузнецом в соседнюю деревню поехали? Что происходит? — спросил я Боброва, нахмурившись.

— Не знаю, — теперь уже нахмурился Бобров. — Разрешите я отлучусь, чтобы выяснить, в чём дело? — дождавшись моего кивка, он быстро отошёл, чтобы выяснить, где заблудился конюх, в обязанности которого входило ухаживать за моим Марсом.

Оставшись в относительном одиночестве, я задумался, вспоминая последние дни в Петербурге перед отъездом в Москву.

Как я и просил Макарова, дело арестованных заговорщиков закрыли довольно быстро. Все они были приговорены к смертной казни через повешение. Князь Волконский что-то пытался кричать про благородное обезглавливание, на что я ему прямо сказал, что обезглавливание надо заслужить. А продажные шкуры не стоят даже той верёвки, на которой их вздёрнут.

Правда, я пощадил их гордость и свои нервы и распорядился сделать казнь закрытой от общественности. Их повесили во дворе Петропавловской крепости, и никаких казусов с верёвками не произошло, как это, помнится, было с декабристами в той истории, которую я помню. Надеюсь, что в этой, ну пусть будет, вселенной декабристы просто не случатся. Не после того, как каждый из оставшихся в живых заговорщиков полностью расплатится за свою дурость.

Судя по докладам, предоставляемых мне ежедневно Макаровым, остальные заговорщики пока сидели тихо, как мыши под веником, и украдкой крестились, чтобы избежать подобной участи. Особенно всем понравилась конфискация имущества. И если некоторые особо горячие головы вполне могли этой самой головы лишиться во имя высоких идеалов, то вот оставить семью практически без средств к существованию способен был далеко не каждый. Хотя я не зверь и не приказывал выгрести всё подчистую. По одному дому и по паре деревушек семьям оставили, чтобы они банально с голоду не преставились. Ведь их не только имущества лишили, но и всех придворных званий, которые очень так неплохо оплачивались. А ещё семьи казнённых были отлучены от двора до отдельного распоряжения.

Как результат, — те же Муравьевы-Апостолы были вынуждены мальчиков из Парижа забрать, потому что денег для содержания их во французских пансионах попросту не было. И это я считал прекрасной профилактикой декабризма.

Вообще я морально готовил себя к тому, что в Москве ко мне пойдут паломники из этих опальных семей, чтобы я их чуть-чуть простил в честь собственной коронации. И сейчас моя голова была забита несколькими вещами: бюджетом и пустой казной, предстоящими нашествиями просителей всех мастей и прибытием Сашкиных друганов. И, как это ни странно, пересмотром придворных должностей. Потому что мне кажется, что это какая-то бездонная дыра, высасывающая из бюджета миллионы, которые вполне могут пойти на более необходимые вещи. На дороги, к примеру.

Хотя большого оглашения казни в газетах не было, так, пара сухих строк, люди Макарова разгоняли слухи по салонам до состояния шторма. Александр Семёнович оказался, как ни странно, совершенно беспринципным типом, не гнушающимся даже откровенными провокациями. И это при том, что более преданного короне человека можно было и не найти, даже если искать, приложив все усилия. Как в нём всё это уживалось, для меня оставалось загадкой. Благодаря его усилиям удалось выявить ещё парочку совершенно упоротых типов, но остальные проявили невиданную стойкость или хорошую обучаемость, тут смотря с какой стороны подходить.

— Что-то случилось, ваше величество? — из кареты вышел Васильев, а я вздрогнул, настолько внезапно прозвучал его голос. — Почему мы стоим?

— Потому что мне не могут подвести коня, — ответил я, глядя в ту сторону, куда убежал Бобров. — Не удивлюсь, если узнаю, что Марса по дороге потеряли, или что его умудрились свести цыгане.

— Ну что вы, ваше величество, разумеется, никто Марса по дороге не терял, — Васильев принялся прохаживаться вдоль кареты, разминая ноги. — И цыгане никогда не смогли бы даже приблизится к вашему скакуну. Да и не было по дороге замечено табора.

— Ага, — я усмехнулся. — Но согласитесь, Алексей Иванович, вы на мгновение задумались о подобной перспективе? На что Васильев только плечами пожал, мол, это же цыгане, с ними нельзя ничего предугадать.

Оглянувшись, я заметил, что двери многих карет распахнулись, и из них начали выходить люди, решившие воспользоваться этой внезапной обстановкой и немного размяться. Я их прекрасно понимаю, ехать куда-то в карете в такой прекрасный летний день было довольно тяжело.

Бобров, похоже, канул туда же, где исчез мой конь, поэтому я подозвал к себе гвардейца из охраны.

— Ваше величество, — он наклонил голову.

— Вот что, устроим-ка привал. Разомнёмся, перекусим, чем бог послал. В такую погоду грех не воспользоваться шансом слиться с природой. А за это время капитан Бобров успеет купить где-нибудь коня, похожего на моего Марса, и как следует его объездить, — добавил я в сердцах.

Гвардеец закусил губу, чтобы не хохотнуть, и с предельно серьёзным выражением, застывшим на лице, дал команду «привал». От стайки женщин тут же отделилась высокая фигурка, и ко мне подошла Лиза.

— С чем связана остановка? — спросила она, улыбаясь.

— Кроме того, что здесь совершенно очаровательный луг, а в карете появляется чувство, что тебя похоронили заживо? — спросил я, подхватывая её ручку, затянутую в перчатку и поднося её к губам.

— Саша, у тебя такие всё же странные сравнения, — она продолжала улыбаться.

— Что же такого странного в том, что я нахожу этот луг очаровательным? Мне никак не могут подвести коня. Я начинаю опасаться, что Марса продали проходящим мимо цыганам, — я говорил, не отпуская её руки, Лиза же тихонько засмеялась. — Но я считаю, что остановились мы довольно удачно, не находишь? Живописное многотравье, пчёлки жужжат, вон там, вдалеке, коровы пасутся. По-моему, это всё-таки коровы, — приложив руку ко лбу, я прищурился и принялся всматриваться в тёмную массу на горизонте.

— Ваше величество, позвольте мне к вам обратиться, — раздавшийся неподалёку голос заставил нас обернуться. — Да пропустите, дуболомы, — прошипел представительный вельможа, пытавшийся прорваться ко мне через гвардейцев, которые не стояли плотной стеной, но тем не менее вполне ненавязчиво опекали нас с Елизаветой, не пропуская никого без особого распоряжения. — Ваше величество, прикажите уже вашим церберам пропустить меня.

— Что вам угодно, Дмитрий Львович? — я сделал знак, и тот самый гвардеец, который объявил привал, отступил, давая дорогу Нарышкину.

— Как гофмейстер двора вашего величества я должен распорядиться всё организовать для пикника, — поклонившись, ответил Нарышкин. — И мне нужно уточнить, мы остановились здесь, чтобы организовать пикник на этом пасторальном лугу?

— Для полноты картины здесь не хватает прелестных пастушек с миленькими специально для нас вычищенными овечками, — я криво усмехнулся. — Без пастушек на пикник я не согласен.

— Так мне отдавать распоряжения? — Нарышкин посмотрел на меня недоумённо.

— В этом нет необходимости, Дмитрий Львович, — покачав головой, я добавил. — В мои планы не входит устраивать полноценный пикник. Всего лишь небольшой отдых, — последнее я проговорил с нажимом. Им дай волю, и мы весь день здесь проведём, а потом будем судорожно искать, где же остановиться на ночь. А для нашего табора это довольно проблематично, и каждая остановка планируется заранее, а вперёд выезжают люди, которые всё готовят к приёму гостей. — Уж вам-то, Дмитрий Львович, как никому другому должно быть известно, насколько важно сегодня доехать до Твери.