— Ваше величество, — Карамзин уставился на меня. — Но ведь так нельзя…

— Можно. И нужно. Людей всегда, во все времена привлекали только четыре вещи: пикантная пошлость, политика, деньги, и пороки, из которых могут вытекать преступления. Если бы ваша Лиза выжила и вышла замуж за генерала в отставке, а потом на балу отказала Эрасту даже в танце, её бы всё равно покупали и, может быть, даже охотнее. Главное — это правильно расставить приоритеты.

— Я понял, — Карамзин нахмурился, что-то просчитывая про себя. — Какой газете вы поручите «правильное» освещение коронации.

— Не знаю, — я покачал головой. — И не нужно на меня смотреть таким уничижительным взглядом. Я не прошу вас лгать, просто правильно расставить акценты.

— Я уже сказал, что понял, ваше величество, — Карамзин вздохнул. — Вы мне уже показали, как с помощью «акцента» можно было из Эраста изначально сделать не пылкого влюблённого, а редкостную скотину.

Я в ответ только развёл руками. Он чертовски умный и вполне договороспособный. Может быть, что-то и получится.

— Какую газету вы мне предложите? Или сделать что-то в виде брошюры? Чтобы в неё между статей втиснуть полный текст моего манифеста?

— Я не смогу сделать её в одиночку, ваше величество, — Карамзин покачал головой. — И нет, любое издательство не подойдёт, это точно.

— Вам нужны помощники? Он сдержанно кивнул. Я же подошёл к двери и высунулся в приёмную. — Зайди, — коротко приказал Илье, и тот сразу вскочил, подбежав к кабинету. — Кто именно вам понадобится, чтобы сделать приличную брошюру, не прибегая к запутанным отношениям с издателями? — Скворцов мгновенно сообразил, что нужно делать, и приготовился писать.

— Вы так прямо ставите задачи, — пробормотал Карамзин.

— У меня, вообще-то, очень много дел, Николай Михайлович. А когда чётко ставишь задачу, на объяснения обычно уходит гораздо меньше времени, — отвечать не требовалось, но я всё равно решил пояснить.

— Я это уже понял, ваше величество, — Карамзин бросил взгляд на сосредоточенного Илью. — Мне вы почему-то представлялись другим.

— Вы мне тоже, — я ухмыльнулся, видя его немного ошарашенную физиономию.

— Василий Степанович Сопиков, — без дальнейших словоблудий сказал Карамзин. — Он издатель и энциклопедически подкованный человек. Илья кивнул и записал имя человека, которого ему нужно будет найти и притащить сюда. — И… — Карамзин замялся, а потом твёрдо проговорил, — Панкратий Платонович Сумароков.

— А почему так неуверенно? — я скрестил руки на груди.

— Панкратий Платонович очень… интересный человек, — Карамзин вздохнул. — Он был сослан в Сибирь при вашей венценосной бабушке.

— За что? За вольнодумство? За масонство? За запрещённые книги? Смелее, Николай Михайлович, — подбодрил я его.

— За подделку ассигнаций.

— Ух ты! — теперь я уставился на него, пару раз моргнув. — А он подделывал? Ассигнации, я имею в виду?

— Не знаю, — честно признался Карамзин. — Может, и подделывал. Но чтобы написать те статьи, которыми вы хотите заманить читателей в нашу брошюру, лучшего журналиста не найти. Из тех, кто пишет на русском языке, во всяком случае.

— Понятно, — я перевёл задумчивый взгляд на Илью. — Записал? Что делать, понял?

— Да, ваше величество, — тут же ответил Скворцов.

— Ну что же, не смею вас больше задерживать, Николай Михайлович, — я посмотрел на Карамзина. — Готовьтесь. Вы с вашим фальшивомонетчиком будете присутствовать в первых рядах. Да, за три дня до коронации вас пригласят. Я отдам вам текст манифеста.

Карамзин поклонился одновременно с Ильёй, и они вместе вышли из кабинета. Я же посмотрел на часы. Ну что же, сейчас мне предстояла очень неприятная, спонтанная, но, я надеюсь, очень важная поездка. Главное — сдержаться и не запереть матушку в этот самый Иоанно-Предтеченский женский монастырь после его посещения.

Иоанно-Предтеченский женский монастырь расположен на Ивановской горке в Белом городе. Всю дорогу, пока ехали к монастырю, меня не оставляло ощущение, что чего-то не хватает, но я никак не мог понять, чего именно.

Меня узнавали. Люди останавливались, глядя на меня, а несколько особо ревностных почитателей даже попытались броситься ко мне. То ли за стремя подержаться, то ли доблестно под копытами императорского жеребца погибнуть, я так и не понял. В любом случае ничего из задуманного им не удалось сделать, потому что охрана, возглавляемая Зиминым, никого ко мне не подпустила.

Рядом со мной ехал хмурый юноша, гораздо младше меня на вид. Один из тех придворных, которых я очень скоро как следует прорежу. Иной раз, глядя на презрение, часто мелькавшее по некоторым мордам, хотелось поддаться веяниям средневековья и проредить свой двор в прямом смысле этого слова. Но потом я вспоминал, что являюсь как бы «просвещённым» монархом, и останавливался на версии попроще: освобождении от обязанностей при дворе. К тому же все придворные были в той или иной степени образованные люди, которых Российской империи ой как не хватало.

Когда мы выезжали, то Зимин сказал, что этот молодой мужчина — сын помощника управляющего Московской оружейной палаты Дмитрия Ивановича Киселёва. Звали его Павел, и что Зимин не мог вообще никого найти из коренных москвичей, чтобы взять с собой. Всё-таки он сам не слишком хорошо знал Первопрестольную. Так что молчаливый Киселёв был вполне разумным компромиссом между моим бзиком и его паранойей.

Ехали спокойно, благо погода позволяла. Нашей толпой по улицам не промчишься, чревато неприятностями. Так что вполне можно было и поговорить. Тем более что ехать просто так было скучновато.

— Павел Дмитриевич, — окликнул я Киселёва, и тот поднял на меня взгляд, в котором промелькнуло удивление в крайней степени. — Поближе ко мне держитесь, так разговаривать будет удобней.

Он слегка натянул поводья и подъехал ко мне, всё ещё не скрывая удивления. Возможно, его в большей степени поразил тот факт, что я знал его имя.

— Ваше величество, — пробормотал Киселёв. — О чём вы хотели поговорить?

— Не знаю, — честно ответил я. — О чём угодно. Ну, например, о вас. Вы ведь местный?

— Да, я родился и вырос здесь, в Москве, — ответил он довольно осторожно.

— И дальше? Родился, вырос, и это всё? Где вы получали образование? Ну же, смелее, я вроде бы не был замечен в применении насилия к своим собеседникам.

— Я получил домашнее образование, ваше величество, — Киселёв успокоился и теперь отвечал твёрдо. — Но сдаётся мне, что месье Жерар мало чему меня научил. Отлично говорить по-французски разве что. Но теперь даже это знание не слишком-то может пригодиться, — он бросил на меня быстрый взгляд. — Я много читаю, занимаюсь самообразованием.

— Позвольте, угадаю, вы читаете французских просветителей, не так ли? — спросил я немного насмешливо.

— Да, я читаю просветителей, а также труды античных учёных… — он прервал сам себя на полуслове. — Откуда вам известно, с помощью каких книг я восполняю пробелы в своём образовании, ваше величество?

— Потому что все это делают, — я чуть глаза не закатил. — Это модно, свежо и даёт возможность блеснуть где-нибудь в литературном салоне. Это почти так же модно, как быть масоном. Особую пикантность придаёт запрет, не так ли?

— Я не совсем понимаю, ваше величество…

— Да всё вы понимаете, я по вашим глазам вижу, — я бросил на него насмешливый взгляд. — Я тут подумываю, а не запретить ли мне чтение ну, например, сеньора Макиавелли? Всё в рамках цензуры, как же без этого! Как вы думаете, насколько быстро его раскупят, да ещё тихонько, соблюдая всю возможную конспирацию, из-под полы?

— Если вы действительно так думаете, то не запрещали бы масонские ложи, — буркнул Киселёв, внезапно покраснев. Неужели я в точку попал?

— Что вы знаете про масонские ложи, Павел Дмитриевич? Ну кроме того, что это таинственно, оригинально, модно и другие прекрасные эпитеты? В чём смысл расползания вольных каменщиков по миру? — спросил я его. Вот теперь я смотрел пристально и внимательно.