— Мудров нашёл ядовитую траву на кухне, которую по ошибке добавляли в еду как приправу, — через пару минут напряжённого молчания сказал я. — И сейчас мы ждём Макарова, чтобы понять, это действительно была случайность, или чей-то злой умысел.

— Вопросы Матвея Яковлевича не были связаны с простым отравлением, — медленно ответила Елизавета. — Они были слишком интимные, слишком сильно касающиеся моего женского естества. И тут её глаза расширились, и она прикрыла рот ладонью: — Я потеряла ребёнка?

— Не знаю, — честно ответил я, заметив, как напряглись гвардейцы, которые, в отличие от всех остальных, вполне могли слышать, о чём мы говорим. — Мудров сказал, что это не исключено. Срок был слишком мал, чтобы знать наверняка. Она молчала, глядя на меня и всё ещё закрывая ладонью рот. — Лиза, скажи что-нибудь.

Елизавета покачала головой и, молча развернувшись, пошла от меня в сторону наших комнат. Я попытался её остановить, но она вырвала руку из моей руки.

— Саша, я хочу побыть одна, — и Лиза быстро пошла дальше по коридору, почти срываясь на бег.

— Чёрт! — я саданул кулаком по стене. Облегчения не наступило, зато заболела рука. Рывком открыл дверь кабинета, от которого так и не успел далеко отойти, и вбежал внутрь. — Степан, тащи вазу: — Приказал с порога.

Кириллов удивлённо посмотрел на меня и бросился выполнять приказание. Вернулся он быстро. Я ещё даже не успел придумать, что сделаю с теми ублюдками, которые всё это затеяли. Степан протянул мне вазу, которую я взял, словно взвешивая в руке. Не самая ценная и не самая большая. Так, какой-то ширпотреб из коридора. Он сразу же понял, зачем мне понадобилась ваза, и дурацких вопросов не задавал.

Размахнувшись, я швырнул злополучную вазу о стену. Бздынь! Сотня осколков брызнула в разные стороны. Мы с Кирилловым стояли и смотрели, как они разлетаются по комнате.

— А знаешь, мне действительно немного полегчало, — сказал я, поворачиваясь к слуге. — И даже голова стала меньше болеть.

— Я здесь всё сейчас приберу, ваше величество, — ответил Кириллов и направился к двери. Но не успел он взяться за ручку, как дверь приоткрылась и заглянул Бобров.

— Ваше величество, Раевский Николай Николаевич просит вас его принять. А Сперанский мне передал, что вы сами велели не чинить ему препятствий, — сообщил Бобров, глядя при этом на осколки, поблёскивающие на полу.

— Да, Юра, я так и сказал. Получается, Михаил успел передать тебе это поручение, — голова действительно почти не болела. Я даже удивился подобному. Надо же, вот что значит вовремя пар выпустить!

— Это же Сперанский, — Бобров закатил глаза. — Я всё ещё не уверен, что он вообще спит, потому что для обычного человека невозможно успеть сделать то, что делает Михаил Михайлович. Наконец он посмотрел на меня: — Значит, пропустить Раевского?

— Да, пропускай, — я кивнул.

— Но, ваше величество, осколки… — начал Кириллов, который всё ещё не покинул кабинет, но я его прервал.

— Когда господин Раевский уйдёт, приберёшь или пришлёшь служанку, что будет более правильно. А пока, Степан, выйди отсюда. Мне с господином Раевским желательно наедине поговорить, — и я указал на дверь.

Слуга поклонился и быстро вышел. Я же присел на стол, сложив руки на груди, и принялся ждать. К счастью, ожидание не затянулось. Не прошло и минуты, как в кабинет вошёл подтянутый офицер. Молодой, но уже успевший повоевать, что отложило отпечаток на всём его облике.

— Ваше величество, могу я узнать, в чём будут состоять мои обязанности? — тихо спросил Раевский, неглубоко поклонившийся перед этим.

— Я пока не знаю, — ответил ему абсолютно честно. — Я и вас-то пока не знаю и не могу делать выводы. Поведайте мне, Николай Николаевич, за что вас выгнали из армии?

— За то, что являюсь племянником Самойлова Александра Николаевича, ближайшего сторонника князя Потёмкина-Таврического. Князь даже упомянул его в своём завещании, так что да, думаю, это основная причина.

— Вы очень откровенны, Николай Николаевич, — протянул я задумчиво.

— Просто слышал, что вы, ваше величество, в последнее время любите откровенность и лаконичность, — ответил Раевский, я же принялся разглядывать его более пристально.

— Почему вы не обратились ко мне с просьбой восстановить вас в должности? — зачем я его о чём-то спрашиваю? Что хочу выяснить? Сам не знаю ответов на эти вопросы. Мне нужно чем-то заняться. Почему бы не попробовать разобраться в этом человеке?

— Это выглядело бы не слишком красиво, ваше величество, — ответил Раевский. — Получилось бы, что вы вернули меня на службу вовсе не потому, что я такой умелый офицер, а просто в пику покойному Павлу Петровичу. Я уже ушёл из армии из-за подобных причин, не думаю, что вот так вернуться будет хорошей идеей.

— Чем вы занимаетесь, Николай Николаевич, кроме попыток вступиться за светлые мечты своего родича?

— Я занимаюсь поместьем, ваше величество, — ответил Раевский.

— И вас устраивает жизнь простого помещика? — у Николая порозовели скулы, но он продолжал твёрдо смотреть на меня.

— Вполне устраивает, ваше величество, — он замолчал. Я тоже не спешил задавать новый вопрос, и спустя минуту молчания Раевский рискнул повторить свой первый вопрос: — Зачем я вам, ваше величество? Что вы хотите мне поручить?

— А вы знаете, пожалуй, вы правы, я действительно хочу, чтобы вы кое-что сделали, — ответил я ему, на ходу принимая решение. — Вас здесь не было, вот в чём ваше самое главное преимущество. Вы приехали сегодня утром и просто не могли участвовать в злодеянии, направленном не только на меня и мою семью, но и на весь поезд. Помогите мне, Николай Николаевич, найти эту гнусь, этого злодея. Когда приедет Макаров Александр Семёнович, нужно будет дать хоть немного сведений, чтобы ему было легче разобраться.

— Я? — он уставился на меня так, что глаза сразу начали японские анимешки напоминать.

— Как я уже сказал, у вас есть огромное преимущество перед всеми. Вы приехали, когда уже всё закончилось. Или же вы хотите сохранить моё время и сейчас признаетесь в содеянном? А в Тверь спешили не затем, чтобы Давыдова пристроить, а узнать результаты заговора? — спросил я, а Раевский, открывший было рот, уже захлопнул его, пытаясь понять, как он умудрился в такую ловушку попасться. — Так вы поможете мне? Не по приказу, не из-под палки, а из христианских побуждений.

— Конечно, ваше величество, — вздохнул Раевский. — Так в чём будет заключаться моя помощь?

— Вот сейчас мы с вами всё и обсудим, — и я сделал широкий жест, приглашая пройти к моему столу.

— Лиза, мы можем поговорить? — я остановился в дверях гостиной и прислонился к косяку, сложив руки на груди.

Вот уже неделю мы не разговаривали. Вообще ни о чём. И меня это, если честно, слегка напрягало.

— О чём ты хочешь со мной поговорить, Саша? — спросила Елизавета, откладывая перо. Она писала письмо. Наверняка это письмо предназначалось матери. И это тоже меня напрягало, потому что в своих бесконечных письмах Лиза описывала если не всё, что происходило вокруг, то очень многое.

— О чём угодно, — я продолжал стоять в дверях, не меняя позы и вообще не шевелясь.

— Хорошо, давай поговорим о погоде, — Лиза смотрела на меня снизу вверх, и я никак не мог определить, какие чувства мелькают в её голубых глазах. — Погода сегодня совершенно прелестная. Жаль терять такие дни и сидеть здесь, вместо того, чтобы ехать в Москву. Я почти уверена, мы задержимся настолько, что будем плестись в грязи под проливными дождями, и даже дамам придётся вытаскивать тяжёлые кареты, увязнувшие в этой грязи.

— Где все твои фрейлины, горничные и… — я запнулся. Пока шёл сюда, никого в апартаментах Елизаветы не заметил.

— Я всех отпустила, — ответила она. — Нуждаюсь в тишине, а девушки всегда создают много шума.

— Лиза… — начал я, нахмурившись.

— Саша, я сейчас не в настроении разговаривать, — Елизавета опустила взгляд. — Прошу тебя, оставь меня, мне нужно побыть одной.