Мэри оказалась не ближе к Ардбегу, чем Колледж-Корт к Ливенфорду.

После этого Хислоп поклялся, что или как-то поможет Мэри, или разберется с происходящим. Он вцепился мертвой хваткой в Сканлэна, который и так был готов посодействовать. Он обратился к Чарли Крейгу, с которым учился в колледже, чей отец владел фермой под Эрнхедом. Это была прекрасная большая молочная ферма среди Очильских холмов.

Затем началось наступление. Бравый Пэдди, оказавшись во власти викария Сканлэна, был так заклеймен и запуган, что дал обет. Дух Терезы укрепили молитвами. Их детей-школьников помыли, окурили благовониями и одели с помощью церкви Святого Винсента де Поля. И наконец, сам Хислоп занялся вразумлением Мэри.

Почуяв неладное, она стала скрываться от него, оставив свою позицию перед входом в дом и увозя Джози в расхлябанной детской коляске подальше на лужайку.

– Ты уезжаешь, Мэри, – сообщил ей доктор. – Ты едешь за город. Ты едешь на ферму, лучшую в Шотландии, где станешь дояркой – ты понимаешь? – большой дородной дояркой, которая выпивает галлон молока в день.

Она посмотрела на него, потом на расшатанную коляску.

– Нет, – задумчиво сказала она, – я не могу поехать.

– Но ты поедешь, Мэри. Хватит с меня этих глупостей. Ты уже до смерти измотала себя, отдавая все своей семье. В последнее время ты выглядишь очень плохо. Ты меня слышишь?

– Да, я слышу вас, доктор. Но я не могу уехать. Понимаете, я должна присматривать за ребенком.

– Кто-то другой для разнообразия может присмотреть за ребенком. Если не побережешься, ты, маленькая креветка, то ребенку придется присматривать за тобой! Малыш почти с тебя ростом, а тебе, вообще-то, уже семнадцать лет.

Она машинально разгладила дыру на едва держащейся на ней юбке, придававшей ей комичный вид. Ее ботинки выглядели ужасно, как и всегда. Ее лицо было бледным и усталым оттого, что приходилось возить тяжелого ребенка в почти непригодной для передвижения коляске. Огромная волна сочувствия захлестнула доктора.

– Ты поедешь, моя дорогая, даже если мне самому придется отвезти тебя туда.

И Мэри уехала, хотя пролила много горьких-прегорьких слез перед тем, как расстаться с Джози.

Уже одетая для поездки на поезде, к которому ее должен был доставить Джейми, ожидающий в двуколке снаружи, она грозно посмотрела на мать:

– Ты, Тереза Рейли, если ты допустишь, чтобы с ребенком что-то случилось, то я… я… о, ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю!

Зарыдав, она с поникшей головой вышла из комнаты.

Новости о ней Хислоп узнавал из писем – ее собственных писем, написанных по-детски, с ошибками, дышащих глубокой искренностью, с неизменной подчеркнутой концовкой: «Пожалуйста, присмотрите за ребенком», – а также из писем Чарли Крейга, больше похожих на отчеты.

У нее было все хорошо, она пришла в себя после первых месяцев молчаливого страдания и полюбила сельскую жизнь. Мэри всем нравилась. Она поправилась, ела, как пони, и ее щеки порозовели. Для Хислопа эти ежемесячные бюллетени были источником огромной гордости; с видом собственника он показывал их в клубе Сканлэну. Эти ее постскриптумы всегда трогали Сканлэна.

– Разве я тебе не говорил? – заявлял он. – Она идеальная мать, эта Мэри.

Шли месяцы один за другим, и как-то незаметно миновал год. И вот в один прекрасный день Мэри вернулась на две недели домой, в отпуск. Она привезла множество подарков: масло, свежие яйца, двух прекрасных цыплят и красивый новый наряд для Джози. Она была упитаннее, здоровее, правильно и хорошо одета, но, несмотря на это, все еще оставалась прежней Мэри-Присмотри-За-Ребенком.

Она так набросилась на Джози, словно готова была его проглотить. На протяжении всего отпуска она не выпускала его из виду. Встретив их вместе в двадцатый раз, Хислоп попытался подтрунить над ней:

– К чему вся эта суета, Мэри, дорогая, когда скоро у тебя будет свой Джози?

Она посмотрела на малыша, а малыш на нее. Затем, улыбнувшись, она сказала:

– Он не будет таким же Джози, как этот Джози.

Прежде чем вернуться в Эрнхед, она навестила Хислопа в Арден-Хаусе.

– Кстати, доктор, кажется, я вам должна. Помните, как я приходила к вам в тот день, когда родился Джози, и обещала заплатить, когда начну работать?

Ему пришлось выставить ее из приемной, а потом убедить, что он никогда не возьмет от нее ни пенса. На следующий день она уехала в Эрнхед.

Лето прошло спокойно. Малышу исполнилось три года, и он буквально расцвел. Как и все Рейли. Пэдди каким-то чудом всего лишь раз десять нарушил обет, и, поскольку каждый раз на следующий день он, полный раскаяния, снова брал обет, то семья Рейли от этого только выигрывала, и значительно. Они переехали из Колледж-Корта на Ливен-стрит, где теперь у них были четыре приличные комнаты и кухня. Пэдди ходил с праведным видом, говорил, что надо открыть в банке собственный счет, и вообще стал высокого мнения о себе. Именно поэтому, без сомнения, он и взял свою жену и Джози на ярмарку.

Ливенфордская ярмарка знаменита, это веселый карнавал со множеством аттракционов, качелей и каруселей. Прежде Пэдди, как обычно, пошел бы один или со своими приятелями. Но теперь он сказал Терезе:

– Пойдем развлечемся.

Она посмотрела на него с тоской в глазах:

– А как же Джози, Пэдди?

– Ну бери малого с собой! – ответил он.

Поэтому они отправились на ярмарку вместе с Джози, накормили его ирисками и весело усадили на кружащиеся карусели.

Было радостно и восхитительно – все как надо. Но увы! Вечером подул холодный ветер, и на следующий день Джози заболел воспалением легких.

Когда доктор Хислоп сообщил им эту новость, в доме началась паника. Тереза ходила по комнате, заламывая руки и постанывая:

– Как я ей скажу? Как я ей скажу?

– Мы должны отвезти ребенка в больницу, – сказал доктор Хислоп.

– Нет! Нет! Она никогда мне этого не простит. Мы должны сообщить ей сами.

Поэтому они послали телеграмму Мэри. Она приехала в тот же вечер.

Не было ни упреков, ни жалоб. Ее лицо было непроницаемым, когда она распаковала привезенные с собой вещи и превратилась в медсестру для Джози. Когда пришел Хислоп, она просто объяснила:

– Я приехала присмотреть за ребенком.

И как она присматривала за ним! Никогда еще доктор не был свидетелем такой заботы о ребенке.

Болезнь Джози была вызвана опасным возбудителем и протекала тяжело. Мэри знала это, и, когда она следила за тем, как он дышит – учащенно, поверхностно, – на ее лице появлялось страдальческое выражение. Хуже всего был кашель. Обхватив рукой шею малыша, не обращая внимания на опасность заражения, она поддерживала его, пока у него не проходил очередной приступ. Она отдавала ему себя день и ночь с такой исключительной преданностью, что Хислопу пришлось вмешаться:

– Если так будет продолжаться, то ты, Мэри, сама свалишься. Позволь мне позвать кого-нибудь тебе на помощь.

Но хотя во всем остальном Мэри повиновалась доктору, тут она стояла на своем.

Наконец кризис миновал, и Хислоп сказал ей, что Джози поправится. Пошатываясь, она поднялась с кровати, прижав руку к виску.

– Я рада… ужасно рада, доктор, – прошептала она со слабой улыбкой. – Я бы долго не продержалась. Кажется, я и сама чувствую себя довольно плохо.

И она рухнула к его ногам.

Она подхватила пневмококк от Джози. У нее развился пневмококковый менингит, молниеносная форма этой ужасной болезни. Она так и не пришла в сознание и спустя два дня умерла. В бреду перед самым концом она снова и снова бормотала: «Присмотри за ребенком, Мэри, присмотри за ребенком».

Под этим именем она и живет в памяти Финлея Хислопа.

В один из вечеров, когда доктор Хислоп сидел в приемной, приходя в себя после тяжелого дня, к нему заглянул Дугал Тодд, художник вывесок.

– Я вам не помешаю, доктор Хислоп? – начал он в своем меланхоличном, ханжеском стиле. – Мне ничего не надо – просто зашел поговорить о моей бедной старой матери.