– А как сегодня Мэри присматривает за ребенком?

Ее глаза улыбались ему в ответ, эти большие серьезные глаза, которые казались огромными на ее маленьком личике. Затем она покрепче подтягивала рваный конец шали, с помощью которой к ее маленькой худенькой фигурке был привязан ребенок, и смущенно отвечала:

– Хорошо!

Семья Рейли жила в Колледж-Корте, в этих худших из трущоб Ливенфорда – крольчатнике из многоквартирных домов с единственным входом через сырой и плохо освещенный «лаз». В одном из этих домов, то есть в одном из помещений этой убогой обители, и жила семья Рейли. Она была большой, семья Рейли. На самом деле можно даже сказать, что по отношению к общей площади своих владений семья Рейли была огромной.

Если быть точным, она состояла из матери, отца и девяти детей. Из них пятнадцатилетняя Мэри была самой старшей, а шестимесячный Джози – самым младшим, хотя, когда Мэри и Джози были вместе, а на самом деле всегда, разница в их возрасте не казалась столь очевидной, ведь Мэри выглядела такой маленькой, а младенец – таким большим.

Рейли были иммигрантами из Ирландии, которые во главе с бравым Пэдди, как называли отца семейства его близкие, приехали в Ливенфорд из графства Уэксфорд в поисках счастья. Пэдди был неплохим парнем – дюжий здоровяк, он работал на верфи. Но у Пэдди была одна потребность, здоровая потребность, для которой – увы! – его заработка явно не хватало. В результате в дни получки Пэдди бывал пьян и, довольный тем, что заработал, горланил ирландские песни, покуда горючая сентиментальная слеза не скатывалась по его щеке.

Тереза, жена Пэдди, тоже часто всхлипывала в таких случаях. Но она никогда не упрекала своего супруга. «А что, нормально, черти рогатые, – как человеку не принять, когда ему нужно». Ленивая, бестолковая, добродушная распустеха – такой и была Тереза Рейли, в расстегнутой блузке, простоволосая, без остановки мелющая языком. Она сплетничала целыми часами под бесконечные чаи, чтобы затем, вдруг бросив взгляд на обшарпанный будильник, всполошиться: «Силы небесные, времени-то сколько! Мэри, присмотри за ребенком, пока я приготовлю ломтик бекона к чаю для твоего папаши».

Конечно, Мэри уже и так присматривала за ребенком, а подчас и поджаривала бекон к чаю для отца. Потому Мэри и была самой худой в семье Рейли. Бо́льшая часть домашних дел была на ней: приготовить еду, отвести младших в школу – это все она. И помимо всего прочего, она заботилась о малыше. Ибо Мэри любила его. Нет, не любила – она его обожала.

Именно в связи с рождением ребенка доктор Хислоп и встретился впервые с Мэри. Обычно дети Терезы появлялись на свет, как маленькие кролики, – без всякой посторонней помощи или, самое большее, при миссис Нивен, якобы городской повитухи, стоящей рядом при родах. Но с малышом Джози все было иначе. Джози был единственным из всех детей Рейли, чье рождение удостоилось участия врача. Поскольку, как уже было сказано, в городе появился Хислоп. И именно Мэри пришла за ним в Арден-Хаус.

Когда Хислоп впервые увидел эту худенькую маленькую девочку, которая, запыхавшись от бега, стояла на пороге с просьбой помочь ее маме, то был в весьма скверном состоянии. Камерон был в отпуске в Ротсее, и всю минувшую неделю Хислоп не знал продыха. Три ночи подряд его будили, чтобы он принял роды, и вот еще одни!

– У меня нет в записях этого вызова, – сердито заявил он.

– Госпожа Нивен говорит, что вы должны прийти, – хватая ртом воздух, проговорила Мэри.

– Госпожа Нивен! – взорвался доктор. – А что хорошего в госпоже Нивен?

– Ничего хорошего, – согласилась девочка, умоляюще глядя на него своими большими серьезными глазами. – Но вы хороший. Вы ужасно хороший. Вы должны прийти и помочь моей мамочке. Я заплачу вам, когда пойду на работу. Я все вам заплачу, клянусь, заплачу!

И в дополнение к этой мольбе, она положила свою тоненькую руку на его рукав.

Хислоп кипел от возмущения, но ему действительно нужно было идти. Какое-то качество в этой девочке с чумазым личиком заставило его поступить вопреки самому себе. Он последовал за ней в Колледж-Корт.

Таким образом, с самого начала Хислоп почувствовал силу духа Мэри. Но чем больше он узнавал о ней, тем больше приходил в изумление. Она ухаживала за своей матерью в долгие «критические дни». То же касалось и малыша – Мэри ухаживала за ним. Ее осведомленность была поистине удивительной. У нее было основополагающее знание, характерное для ребенка из трущоб, – незамутненное знание тайн жизни в смеси с невинным и возвышенным настроем ума. Эти широко раскрытые глаза мадонны на чумазом некрасивом личике хранили мудрость и чистоту веков. И более того, в них был бездонный источник любви.

Хислоп часто обсуждал это с викарием церкви Святого Патрика. Они были лучшими друзьями, отец Сканлэн и он. Они вместе играли в гольф на девятилуночном поле Ливенфорда, а потом, в клубе за чаем, разговор нередко заходил о Мэри Рейли.

– Она мать, – говорил Сканлэн, – идеальная маленькая мать. Вот сила, которая наполняет ее жизнь.

Молодой доктор действительно полюбил эту удивительную девочку, которая светилась в убогом окружении, как никем не замеченный редкий драгоценный камень в сточной канаве.

Когда Джози исполнилось шесть месяцев, Хислоп остановился у «лаза» в Колледж-Корт. Мэри, как обычно, была там – присматривала за ребенком.

– Кстати, Мэри, хочу тебе что-нибудь подарить, – без обиняков заявил доктор. – Знаешь, ты была такой молодчиной – помогала мне, как ты умеешь. Ну скажи, чего бы тебе хотелось?

Серьезно глядя на него, она улыбнулась. Никаких возражений, никакого застенчивого жеманства или просьб о шоколаде!

– Мне бы не помешала шаль, чтобы носить ребенка. И пара ботинок для меня самой.

Хислоп посмотрел на ее изодранный в клочья плед, на ее ужасные, вконец истоптанные ботинки. Не говоря ни слова, он ушел и купил ей шаль и пару хорошей крепкой обуви.

Целых два дня Мэри была королевой Колледж-Корта, в великолепной новой шали и великолепных новых ботинках, которые замечательно поскрипывали при каждом ее шаге. Затем, на третий день, то есть в понедельник, доктор увидел ее, с ребенком, у «лаза», в старой шали и в старых же ботинках.

– Что все это значит, Мэри? – строго спросил он.

– Они заложены, – просто объяснила она.

Его вдруг обдало жаром.

– Боже милостивый! Это все твоя мать…

– Нет-нет! – спокойно перебила его она. – Это я сама. Понимаете, Джози нужно было молоко. А мой отец был в баре «У слесаря» в субботу вечером. Поэтому я сдала их сегодня с утра.

Эти несколько слов, произнесенных без упрека, описывали картину, которую не приукрасишь. Всегда происходило одно и то же. Все, что дарил ей доктор, отправлялось по одному и тому же замысловатому пути. О деньгах, разумеется, и речи не могло идти; они попадали прямо в общий кошелек.

Следующим летом с помощью Камерона Хислоп устроил Мэри двухнедельный отдых в Ардбег-Хоум на побережье. Она была слабенькой, и такая перемена в образе жизни подготовила бы ее к зиме. Все было улажено, справки подписаны, бланки заполнены; затем в вечной своей спешке Хислоп, не подумав, дал ей деньги на железнодорожный билет, вместо того чтобы купить его самому.

Пока шли эти две недели, доктор часто представлял себе Мэри, греющуюся на солнышке у моря. В конце концов он заглянул к ней, чтобы узнать, как ей понравился отдых. Мэри не было дома – на порог вышла миссис Рейли, которая, увидев его, чуть не подпрыгнула.

– Хорошо-хорошо, – нервно ответила она. – Конечно, ребенку понравилась поездка.

– И она окрепла, похорошела?

– Да, все так и есть, доктор, дорогой.

– Ну, прекрасно! – искренне сказал Хислоп. – Скоро я узнаю, как ей там было. Я написал доктору в Ардбег, чтобы он прислал мне свой отчет.

У миссис Рейли отвисла челюсть, и она запричитала:

– О, доктор, доктор, дорогой, это все папа виноват. Пошел купить ей билет, ну, с самыми благими намерениями. Но его… черт его попутал. И он вышел из бара «У слесаря» без единой монеты. О, пожалуйста, пожалуйста, доктор, дорогой, не осуждайте нас, ради бога!