– Я весь день пытался вам сообщить, – верещал Бреге в крайнем возбуждении. – О, mon Dieu! Я не могу больше сдерживаться, иначе взлечу, как воздушный шар. Мисс Лоример, дорогая мисс Лоример, мы продали миниатюру.

– Что?

– Да, да, это правда! Ха, ха! Такая же правда, как милостивый Бог над нами. Я хочу смеяться, я хочу петь, я хочу танцевать от радости.

Комната закружилась перед глазами Кэтрин. Она не могла в это поверить – подумала, что старик сошел с ума. Она поспешно прижала трубку к уху и сказала тихо и строго:

– Бреге! Вы, случаем, не спятили?

– Нет, слава богу, мисс Лоример, – перебил он ее, – я полностью в здравом уме. Вы послушайте, послушайте! Пожалуйста, послушайте. Не перебивайте меня, пожалуйста, или меня хватит удар. Сегодня утром пришел Эшер, дружелюбный, как брат. Сожалел о смерти Брандта и обо всем остальном. Проговорили с полчаса. Затем он приступил к реальному делу. Ему было поручено предложить нам сто тысяч долларов за миниатюру.

Перед Кэтрин снова все поплыло. Она крепко вцепилась в край стола, только невероятным усилием воли удерживаясь на ногах. Ей ничего не оставалось, кроме как поверить Бреге, ничего другого.

– Я надеюсь, – тихо выдохнула она, – я надеюсь, что вы согласились?

– Еще бы не согласиться! – воскликнул Бреге.

Наступила вибрирующая тишина, затем тихим голосом Кэтрин сказала:

– Мы все-таки продали его – за сто тысяч долларов.

– Да! – крикнул Бреге в неистовом восторге. – И чек был подтвержден банком. Я предъявил его в половине двенадцатого. Теперь эти деньги на нашем счете. Подождите, никуда не уходите, мисс Лоример, – я приду и все вам расскажу!

Кэтрин нервно опустила трубку. Она глубоко, со всхлипом вздохнула и покачнулась в сторону дивана. Перед ее глазами завращались и внезапно погасли огни, и все погрузилось во тьму. Впервые в жизни Кэтрин упала в обморок.

Следующее утро было чудесным и морозным, с высоким чистым небом и сверкающим над городом солнцем. Кэтрин, чьи вчерашние непостижимые эмоции сменились искренним и глубоким чувством благодарности, сидела за письменным столом в своем номере и писала домой. Она уже сообщила Уолтерсу телеграммой хорошие новости с инструкциями насчет банка и теперь осторожно обрисовывала ход событий в письмах ему и своей матери.

Едва она закончила, как в дверь постучали, – ей доставили радиограмму. Открыв ее, она прочла:

ПРИБЫВАЮ ПОНЕДЕЛЬНИК ЕВРОПОЙ НА ПРЕМЬЕРУ НЭНСИ ТОЧКА ЖАЛКОЕ ОПРАВДАНИЕ ТОЧКА ПРИЕЗЖАЮ ЧТОБЫ ЗАБРАТЬ ТЕБЯ ДОМОЙ ТОЧКА ЛЮБЛЮ ЧАРЛИ

Итак, Чарли наконец-то выполнил свою угрозу! Улыбка Кэтрин, когда она прятала листок с радиограммой, стала шире, но в то же время в глазах мелькнула озабоченность. Почему-то ей было приятно думать о том, что она снова увидит Чарли, он был таким неутомимым, таким замечательным другом. Но увы, ему не на что надеяться! Если раньше она мало что могла ему предложить, то насколько меньше она могла дать ему сейчас! И все же она колебалась. Чарли был убежищем, своего рода маяком, чтобы не разбиться о скалы, всегда рядом, когда он нужен. Разве Чарли не был решением проблемы ее любви к Мэддену, простым и разумным ответом на все ее страхи?

Секунду-другую она сидела в задумчивости, отчего снова испытала приступ меланхолии. Затем, встав, она вложила письма в конверты, наклеила марки и опустила в почтовый ящик на ее этаже. Вернувшись, она подошла к окну. Хотя печаль оставила след на ее лице, Кэтрин поразилась острой свежей красоте дня. И как здорово было снова почувствовать, что она твердо стоит на прочном финансовом берегу! Как это получилось, осталось загадкой.

Эшер купил миниатюру, конечно, не для себя, а для клиента. Бреге подозревал Джо Шарда, питсбургского сталелитейного магната, от имени которого обычно действовал Эшер. Шард покупал картины прерафаэлитов для нового особняка, который он себе построил, но вполне можно было допустить, что его вдруг потянуло к более ранней школе. И все же, кто бы ни был покупателем, это не имело никакого значения; деньги изменили ход судьбы Кэтрин, и теперь, глубоко внутри, она была твердо убеждена, что больше ничто и никогда не повернется вспять.

Зазвонил телефон.

– К вам мистер Мэдден, мисс Лоример. Позволить ему подняться?

Для Кэтрин это было полной неожиданностью – она замерла, в то время как кровь медленно отхлынула от ее лица. И снова в груди зародился так хорошо ей знакомый стук, отдающийся в горле.

– Да, – сумела она наконец сказать. – Пусть поднимется.

Вполне логично, что он оказался здесь, в ожидании премьеры Нэнси, но даже звука его имени, произнесенного по телефону, было достаточно, чтобы вызвать у Кэтрин бурю эмоций, в которой смешались мука и радость.

Мэдден вошел с необычной для него прямолинейностью, но почему-то забыл пожать ей руку. Он стоял в нескольких шагах от нее, его глаза смотрели на Кэтрин со странной пристальностью.

– Нэнси в театре, – сказала Кэтрин. – Она так много работает, что я ее почти не вижу. Но я сообщу ей о вас, прямо сейчас.

– Не надо, – тихо произнес он. – Я увижусь с Нэнси позже.

Она остановилась по пути к телефону. Он был еще более сдержан, чем обычно, отчего что-то пугающе завибрировало у нее в груди. Полная тревоги, она все же выдавила улыбку.

– Когда вы прибыли?

– Только что. Ехал всю ночь из Кливленда. – Он поджал губы, но голос звучал на удивление беспечно. – Кэтрин, я хочу кое-что сказать вам, если вы не против.

Она вдруг напряглась, как будто действительно испугалась, и пристально посмотрела на него. Его лицо, изможденное и осунувшееся, при внешней бесстрастности несло следы какого-то серьезного несчастья. Он был одет небрежней обычного, мял в руках шляпу. Внезапно болезненная мысль, которая уже приходила Кэтрин в голову, превратилась в абсолютное убеждение. Она инстинктивно почувствовала, что Мэдден попал в какую-то финансовую передрягу.

Сколько раз она уже отмечала, что он тратит больше, чем может себе позволить. Только на днях она упрекала Нэнси по этому поводу. В Грейсвилле он должен был содержать мать и дом, помогать всем своим бедным родственникам. И теперь, вернувшись в Кливленд после этого долгого и дорогостоящего отпуска, он, скорее всего, обнаружил, что его бизнес пошатнулся, не дает прибыли или, возможно, вообще потерпел крах. Уже не важно, почему у нее сложилось это стойкое впечатление, но оно объясняло причину явной встревоженности Криса. Только что пережив такой же собственный опыт, она испытала сильный прилив сочувствия к Крису, а вместе с тем и желание помочь ему, облегчить, если сможет, его бремя. Она взяла инициативу на себя.

– Послушайте, – сказала она, маскируя свое намерение напускной веселостью, – нет смысла оставаться дома в такой день. Если вам больше нечего делать, приглашаю вас на обед.

– На обед? – повторил он таким тоном, как будто это было последнее, чего он ожидал.

– Да, на обед, – твердо повторила она. – Тогда и поговорим. И раз это необходимо, то сделаем это должным образом. Вы выглядите ужасно усталым. Глоток свежего воздуха пойдет вам на пользу. И Нэнси все равно не освободится раньше четырех часов. У меня идея. Давайте поедем вверх по Гудзону в гостиницу «Медвежья гора». Сегодня такое солнце и небо, что там будет славно.

Его лицо просветлело. Он снова повторил ее слова:

– Да, будет славно.

Последовала пауза, которая, казалось, на время вернула его в реальность. Он добавил:

– Я закажу машину.

– Нет, – решительно ответила она. – Это я приглашаю. Если вы собираетесь швыряться деньгами, то забудьте об этом.

Она позвонила портье, попросила подать машину, и десять минут спустя, уютно завернувшись в пледы, они уже устроились на заднем сиденье длинного темного лимузина, мощно прокладывающего себе путь сквозь поток машин и выезжающего через мост Джорджа Вашингтона на западный берег реки. Ближайшие пригороды быстро остались позади, и вскоре, мчась по левому берегу Гудзона, они оказались на открытой местности. Внизу текла великая река, вздувшаяся из-за снегопадов в горах. Слева уходили назад холмы, заросшие кустарником и соснами и увенчанные сверкающими шапками снега. Воздух был арктически чистым, дорога твердой, как железо, все было залито прекрасным хрустальным сиянием.