Козина посмотрел ему в лицо и вдруг воскликнул громким голосам, ясно прозвучавшим в чистом морозном воздухе:

– Ломикар! Ломикар! И года не пройдет, как мы вместе с тобой предстанем перед судом всевышнего! Он укажет, кто из нас…

Офицер, распоряжавшийся церемонией, встрепенулся. Его обнаженная шпага блеснула в воздухе, палач выдернул скамейку из-под ног осужденного, и голос Козины умолк навсегда. Яна Сладкого, по прозвищу Козина, не стало.

Бледный, как смерть, смотрел на виселицу Ламмингер, потом повернул коня и стремительно поскакал в город.

Ходы и весь народ, стоявший вокруг, пали на колени и, потрясенные виденным, молились от всей души за казненного.

Плакали и рыдали не только жители Ходска, но и окрестные крестьяне; в волнении повторяли они, что ход Козина позвал тргановского немца на божий суд.

Не поехал Ламмингер из Пльзени в Тргановский замок, а послал марочного к своей жене, приказав ему сопровождать жену в Пльзень, где он будет их ожидать.

В Тргановский замок вернулся он опять только в конце года, осенью. Все, кто видел его, говорили, что он сильно изменился, осунулся, стал еще брюзгливее и суровее. Никогда не выезжал он теперь, как бывало, один; всегда под охраной. Не доверял он ходам.

Часто, оставшись дома в одиночестве, расхаживал барон по комнатам, мучимый тревожными думами. Сон покинул его; а когда все же смыкались его веки, страшные сновидения заставляли его стонать и кричать. Слова Козины не выходили у него из головы, и он с трепетом считал дни.

Уже год был на исходе, и ничего не случилось. И начал барон подумывать, что ходский крестьянин грозил ему понапрасну. Но потом опять приходили минуты, когда он вспоминал о Козине – не мог он забыть его! – и снова Козина являлся к нему во сне бледный, с пылающим взором и звал его на суд божий.

Чтобы развлечься, созывал Ламмингер многочисленных гостей в Тргановский замок, устраивал охоту на дикого зверя и шумные пиры.

Но не облегчил он участи ходов. Должны были они отбывать барщину, а когда Ламмингер с гостями ехали на охоту – гнать на них зверя из тех лесов, где когда-то они и отцы их сами, как паны, охотились.

Октябрь прошел; наступил ноябрь.

Однажды вечером, после охоты, сидел за столом Ламмингер с гостями; на дворе собиралась гроза. Ламмингер был в добром расположении духа, ибо в последние дни тешился мыслью, что слова Козины сказаны были на ветер. Мол, если до сих пор ничего не случилось, то ничего уже и не случится, переживет он и ноябрь, как пережил прошедшие месяцы. Разгоряченный вином, заговорил Ламмингер о том, что обычно таил от людей: о сроке, назначенном Козиной. Начал он над словами Козины глумиться и наконец дерзко воскликнул:

– О, Козина, плохой ты пророк! Год уже на исходе, ты там, а я до сих пор здесь!

И вдруг разом упал в кресло.

Взвился вихрь на дворе, деревья под окнами зашумели, двери комнаты открылись сами собой, оконные стекла задребезжали, и по столовой медленно проплыла белая фигура.

Барон лежал бездыханный, глаза его закатились. Он ушел туда, куда позвал его Козина. Окружившие его мужчины и женщины дрожали от ужаса.

Весть о смерти Ламмингера разнеслась по всему Ходскому краю. Все вспоминали с любовью Козину и повторяли:

– Божий суд свершился! Божий суд!

Тело барона Ламмингера фон Альбенрейта отнесли в кленечскую церковку и положили там в склеп. Проклятия ходов сопровождали его.

Тотчас после похорон вдова Ламмингера с дочерьми уехала из Трганова и больше туда не возвращалась. В том же году продала она это имение, а также Коут с Рызмберком и другие.

Свято хранили память о храбром Яне Козине все его земляки и после смерти его стали носить в знак траура шнурки черного цвета на своих белых широкополых шляпах.

До сих пор жива молва о невинно казненном Яне Козине.

Кралова Голя[55], что высится над обширными лесами и живописной долиной верхнего Грона, – гора историческая. Ее могучая вершина безлесна; никогда не затихает ветер ни ее вольных просторах, залитых солнцем. В туманы и грозы, под ветром и солнечными лучами одиноко стоит на Краловой Голе поросший мхом, старый каменный стол. Всеми забытый, выглядывает он из травы, вереска и зарослей низкорослого горного сосняка.

Некогда, много-много лет назад, видывал он гостей, и широкие окрестности Голи оглашались криками охотников и звуками рога. Это было в ту пору, когда навещал его владыка Венгерской земли – веселый король Матвей[56].

Каждой раз, охотясь в окрестностях – в Липтовских горах или Зволенских лесах – на медведей и диких кабанов, отдыхал он тут со своей многочисленной свитой. Король был в охотничьем костюме, золотой рог висел у него на перевязи. Магнаты щеголяли богатыми доломанами, блестящими коваными поясами и шапками из дорогого меха, отделанными перьями. В руках у них были копья, за поясами-охотничьи ножи. Пышные усы украшали их бритые загорелые лица.

Взобравшись на гору, все усаживались вокруг каменного стола. Свора собак ложилась у ног охотников, жадно глотая прохладный горный воздух. Слуги и крестьяне из ближнего селенья выкладывали из корзин на стол яства и вина. И, сидя за каменным столом, высоко-высоко над долиной, весело пировал король со своими панами. С наслаждением обозревал он величественные горы, спускавшиеся по их склонам темные, дремучие леса, зеленые долины, затопленные потоками золотого света. Солнце ярко освещало и белые домики земанов, и рдеющие крыши замков, что высились над усадебными строениями и крестьянскими хатами. Широко и далеко раскинулась прекрасная Словацкая земля.

Так бывало при короле Матвее…

После его смерти тихо стало на Краловой Голе, каменный стол был надолго забыт.

В замках и поместьях бесчинствовали своевольные паны. В деревнях давили крестьян непосильный труд и неволя. Великие обиды чинились народу. Паны и земаны заставляли крестьян дни и ночи гнуть спину на барщине. В страхе перед солдатчиной неспокойно спали парни.

Невмоготу стало людям. Спасаясь от панского гнета, бежали молодые словаки из деревень в далекие горы. Становились они там вольными горными хлопцами. Свободные просторы карпатских голей были их домом, а леса – надежной охраной.

В те тяжелые времена оживилась Кралова Голя. Снова уселась за каменный стол дружина со своим предводителем. Но не король то был, а горный хлопец – Яношик из Тярховой, что в Горнотренчинском крае. И с ним не магнаты, не ясновельможные паны в доломанах и кованых поясах, а «вольница» – одиннадцать удалых молодцов в широкополых войлочных шляпах, зеленых рубахах, в белых суконных портах с широкими поясами и кожаных лаптях. Не было у них мечей и дорогого оружия, зато у каждого на боку – нож в ножнах, два пистолета за поясом, валашка[57] в руке да ружье-самострел за плечами. Звались удальцы: Суровец, Адамчик, Грай-нога, Потучик, Гарай, Угорчик, Тарко, Муха, Дюрица, Михальчик и Ильчик-хитрец, большой мастер играть на волынке.

Лишь в суровую зимнюю пору не собирались молодцы вокруг каменного стола на Краловой Голе. С ранней весны до студеной зимы выходили они на особую охоту. Водил их Яношик отбирать у панов неправедно нажитое богатство, бороться с несправедливостью, защищать бедных, обездоленных земляков. Всем сердцем жалел словак Яношик свой томящийся в тяжелом рабстве народ. И если не мог помочь ему выйти из неволи, то хоть мстил за него.

Были и свои счеты у Яношика с панами. Вдоволь натерпелись и он и отец его жестокого насилия и горя. Так и не видал старик счастья за всю свою долгую жизнь. Одно горячее желание было у старого газды[58]: чтобы жилось сыну лучше, чем ему самому. По совету своего родича решил он отдать бойкого и сметливого мальчика в школу. И стал учиться Яношик в Кежмарке латыни и всему прочему, чтобы когда-нибудь стать священником. Ради ученья сына старик урывал у себя последние крохи.