Пролетали года над замком святого Вацлава, но по-прежнему было в нем печально и тихо. Окрестности его опустели в бурные годы гуситских войн, храм святого Вита был разграблен, а роскошные королевские палаты, воздвигнутые Карлом IV, ветшали все больше и больше. Лишь временами, и то ненадолго, оживали они, когда наезжал сюда король, покидая свой дворец внизу, в Старом городе.

Приедет король – и вновь уедет, не остается в обветшалых палатах. И молодой Ладислав Погробек и славный его преемник, блаженной памяти король Иржи, избирали своей резиденцией дворец в Старом городе. Так было и после смерти Иржи, в первые годы правления Владислава II Ягеллона. Но затем наступили большие перемены.

На двенадцатый год своего царствования переменил Владислав резиденцию. Показалось ему вдруг, что недостаточно безопасен Староградский дворец, хоть и построена была при нем, по его приказанию, дорогая, искусно и красиво разукрашенная башня. Вернулся он в старинное гнездо чешских королей – на Градчаны – и повелел обновить и привести в порядок все, что пришло в ветхость за долгие годы. Именно тогда Бенеш из Лоун соорудил великолепную тронную залу и королевскую молельню, направо от большого алтаря храма святого Вита, украшенную изображениями, с великим мастерством высеченными из камня.

Король повелел также увешать драгоценными тканями голые стены храма и святовацлавской часовни. Его заботами и щедротами палаты королевского замка вновь засверкали великолепием гобеленов и картин. В одной из зал развесили портреты чешских князей и королей.

Но не только об украшении замка думал король, а и о том, чтобы сделать его неприступным. По его приказанию, укрепили замковые стены, углубили рвы, насыпали, где это требовалось, валы еще выше, а башню Мигульца покрыли высокой кровлей из блестящей черепицы. На самой маковке башни блестел серебряный лев.

Вслед за тем приказал король Владислав построить новую круглую башню за домом управителя замка, близ задних ворот. Воздвигли ее над Оленьим рвом; не только для охраны крепостных стен предназначалась та башня, но и для жилья – здесь должны были узники влачить свои печальные дни. Устроили в ней три темницы, одну над другой. Самая нижняя из них была под землей; ни один луч света не проникал в нее- не имела она ни окон, ни дверей. Заключенного спускали туда по веревке через люк, или «шпунт», проделанный в полу средней темницы.

Достроили башню, но еще не было в ней ни одного узника – ни в верхней, менее суровой темнице, ни в остальных. И никак еще не была башня названа, ибо должна была она получить имя того несчастного, который первым переступит ее порог. Но недолго оставалась она безымянной.

Много бесправия чинилось в ту пору сельскому люду. Паны и помещики душили его новыми, еще неслыханными повинностями. Кое-где приходил конец терпению крестьян. Бросали они свои лачуги, убегали из родных деревень в леса, в чужие края и пускались на воровство, разбой и иные злодейства. Но были и такие, что восставали против своих панов.

Так поднялись крестьяне в Литомержицком крае против Адама Плосковского из Драгониц, ибо был он жесток и изобретателен на неправедные поборы и бесчеловечные притеснения. Напали они на замок, взяли приступом валы, выломали ворота, а упорно оборонявшегося жестокого барина ранили и забрали в плен. Чтобы спасти свою голову, уступил он им во всем и под честное слово дал им вольную грамоту, обещав, что не будет на них жаловаться.

По соседству с плосковским владельцем жил в то время в своей укрепленной усадьбе молодой земан старинного рода, Далибор из Козоед, предок которого храбро сражался вместе с королем Яном у Кресчака и сложил там свою голову. К тому Далибору пришли всей толпой крестьяне Адама Плосковского и, радостно объявив, что Плосковский замок в их власти, стали просить Далибора взять их под свою защиту, а они, мол, охотно ему покорятся, как своему господину, и учинят то по своей воле и с радостью, ибо знают, что будет им Далибор паном милостивым. Знали они и видели, что Далибор из Козоед поступает с подвластными ему крестьянами справедливо и милосердно, что не раз заступался он за бедняков из соседних имений и помогал им.

Не отказал им Далибор, принял их под свое покровительство, когда услышал, что дана им от прежнего пана вольная.

Но Драгоницкий пан, как только миновала опасность и раны его затянулись, начал домогаться возврата своей собственности. Усиленно просил он власти о помощи, и земские гетманы, обвинив Далибора в самоуправстве, а плосковских крестьян – в бунте, собрали вооруженную челядь всей шляхты тех краев и всех литомержицких горожан.

Многочисленный отряд ударил на восставших крестьян; многие из них были убиты, многие схвачены и жестоко наказаны, а Далибор, их покровитель, взят в плен. Молодого защитника угнетенного люда в оковах отвезли в Прагу и бросили в среднюю темницу вновь построенной круглой башни, что за домом управителя, над самым Оленьим рвом.

Был Далибор первым узником, вошедшим в нее, и с той поры стала зваться она «Далиборка». В замке и по всей Праге шло много толков о молодом земане, о причине, по которой попал он в новую башню, о том, что первым он переступил ее порог. Кичливые паны радовались его беде, а народ ему сочувствовал.

Скучно и грустно тянулось для Далибора время. Сводчатая темница с толстыми стенами и маленькими окошками заменяла ему теперь всю его усадьбу. Дома из своих окон любовался он прекрасными вольными просторами, а здесь, из маленького оконца, едва видел полоску неба и внизу, под стенами башни, часть глубокого, заросшего кустарником рва. Листва уже изменила свой цвет, стала золотистой, красной; наступала тоскливая осень.

Тихо было в башне, тихо в окрестностях. Птицы умолкли; лишь ветер свистел и раскачивал деревья и ветви кустов. Листья падали, в глубоком рву сгущался туман, окутывая его по утрам и на рассвете, дождь шумел и хлестал по оголенным кустам и вершинам деревьев. Долго тянулся в темнице короткий осенний день, и бесконечны были длинные ночи. Грусть и тоска терзали молодого земана.

На те жалкие гроши, что оставили ему на пропитание, попросил он купить ему скрипку. И как только принес ему скрипку тюремщик, начал Далибор усердно на ней упражняться. До той поры никогда не брал он в руки смычка, а нынче не расставался с ним ни на минуту. Никто не учил его; сам он играл да играл, коротая дни. Время побежало быстрее, а звуки скрипки становились все чище, нежнее и приятнее.

Начали останавливаться под дверью темницы тюремщики и часовые, чтобы насладиться его игрой. Многие паны и чиновники приходили из замка послушать, как, сидя в тюрьме, научился играть козоедский земан. Заговорили об этом и в городе, и стали люди приходить наверх, к замку, чтобы убедиться, – сперва любопытные, за ними те, кто не верил. С каждым днем слушателей приходило все больше; зачастую собиралась огромная толпа и стояла у задних ворот замка, ожидая, когда заиграет Далибор.

То было уже весной, когда повеял с юга мягкий ветерок, когда деревья распускались и зацветали, когда зазеленел Петржин, и все окрестные холмы, и Олений ров, полный сладких звуков птичьего щебетанья. Но прекраснее щебета птиц было пение скрипки, доносившееся из круглой башни.

И лишь только начинали литься из окна пустынной, мрачной темницы те нежные, сладкие, печальные звуки, все замирали в волнении. Музыка глубоко трогала сердца пражан.

Покорность, отчаяние и мольба измученного сердца звучали в ней. Иногда из башни неслись светские мелодии, звуки любовных и воинственных песен.

Часто наигрывал Далибор старинную песню о короле Яне, о молодом Климберке и Плихте из Жиротина, о Баворе Страконицком, о тех чешских панах и земанах, что погибли вместе со своим королем у Кресчака, как погиб прадед заключенного музыканта.

Растроганные стояли пражане у башни. А когда однажды увидели, что из окошка темницы спустился на веревке грубый холщовый мешок, с охотой и радостью всякий положил туда что мог – мелкие деньги и другие дары. До сих пор думали все, что земан обеспечен и сыт, теперь же увидели, что плохо приходится ему и впал он в нужду. Будучи знатного рода, не хотел Далибор идти собирать милостыню по городу[37], а помощи ниоткуда не получал. Ничего у него не было, кроме скрипки.