— Да, — просто ответил Дмитрий. — С разрешения и при полной поддержке отца я провожу подготовку к нескольким весьма существенным реформам. Одной из них будет ликвидация нравственного контроля. Он на мгновение задумался, а потом продолжил: — Я долго исследовал этот вопрос. Поверь, он не родился с бухты-барахты. Несколько видных учёных проводили исследования по моей просьбе. В общем, мы пришли к выводу, что количество одарённых людей должно увеличиваться, потому что мы вымираем. Да и кровь нужно обновлять гораздо чаще, чем это делается сейчас. В общем-то, после этой поездки я должен был предоставить отцу вариант приказа о ликвидации контроля и органов соблюдения контроля, а также новые положения по поощрениям к смешанным бракам.

— Твою мать! — только и смог проговорить я, глядя на цесаревича и глупо хлопая при этом глазами. — А твоя такая запланированная поездка, о которой кроме тебя никто не знал, как-то связана с этими реформами? После услышанного я ни за что не поверю, что ты только со мной захотел поговорить и проверить, как были освоены имперские средства на новый физиокабинет, — я говорил, не отрывая пристального взгляда от Дмитрия.

— Отчасти. Последний, так сказать, штрих. Но в любом случае цель нашей поездки достигнута не была. Хотя это никоим образом не повлияет на доклад императору, который уже, как я надеюсь, моя команда ему предоставила, — немного подумав, ответил цесаревич.

— Вот ты ни хрена не помогаешь тому же князю Безносову вычислить тех, кто на тебя покушается, — мне захотелось побиться головой о ближайшую стенку. — Признавайся, кого ты ещё хотел прищемить? Особенно удели внимание тем, кто имеет почти неограниченную власть, как существующий уже несколько столетий контроль!

— Ну-у-у, — протянул Дмитрий и потупился. — Так кардинально только нравственный контроль. Но реформы будут проводиться так или иначе во всех ведомствах.

— И полетят шапки, возможно, вместе с головами, — я всё-таки встал, подошёл к стене и легонько стукнулся об неё лбом. — Просто отлично! Уж лучше бы нас на пустоши сожрали, тогда мы хотя бы знали, кто это сделал. И да, наверное, тебе нужно точно узнать, предоставили ли твои люди доклад императору или решили отложить эту работу до твоего выздоровления ну или гибели. Тут кто на что рассчитывает, конечно, и на какие деньги живёт в роскоши.

— Мы всё уже проверяем, — ровно проговорил цесаревич.

— Ну и молодцы. А меня внезапно очень умная мысль посетила: может, тебе самому в столицу отправиться? Невесту отцу представить, доклад лично озвучить, долечиться уже в нормальных условиях? — я в который уже раз попытаться воззвать к голосу разума Дмитрия и вышвырнуть того подальше от Аввакумово. Потому что я сейчас начал реально осознавать весь масштаб проблемы, отголоски которой накроют этот бедный Аввакумовский куст по полной.

— Нет, это исключено. Я больше не хочу поднимать эту тему, — отрубил он, прямо посмотрев мне в глаза.

— Хорошо. Ольга знает?

— Про реформы? — спросил Дмитрий осторожно. — В общих чертах. Но про роспуск контроля я ей не говорил.

— Скажи. Я тебе как друг советую. Она обязана знать, что ты сейчас просто мишень ходячая для очень многих. Не удивлюсь, если парочка ведомств уже скооперировалась. И вот именно сейчас я почти уверен, что те приправы в креветках для твоего дядьки появились в поезде совсем не случайно.

— Я не думаю… — Дмитрий даже немного растерялся.

— И не думай, — я похлопал его по плечу. — Только знай, если она и после этого тебе кольцо в морду не швырнёт, значит, действительно любит. — А я, пожалуй, домой пойду нервы успокаивать.

У меня оставалось ещё десять минут, чтобы воспользоваться ритуалом призыва. Воровато оглядевшись, я прошёл в буфет и, покопавшись в ящиках, достал всё необходимое. Если судить по вкусу больничной еды, для её приготовления используют не только соль и перец.

Так, все специи и нужные травы есть, даже свечи нашлись в одном из ящиков вместе с огромными ножами. Ими здесь хлеб резали. Всю булку просто раз, и половинки отлетели. Осталось только металлическую тару найти, где всё это добро можно было сжечь. Больничная утка в самый раз подойдёт. Я сразу же насыпал в неё всё найденное для ритуала, включая записку с именем Тенабры.

Тихо, стараясь не привлекать внимание, прокрался в подвальное помещение. Судя по громким голосам и периодически вырывающимся матам, раздающимся из диспетчерской, разборки с акушерским отделением находились в самом разгаре. А вопли разгневанных жителей из амбулатории давали робкую надежду, что всем, кто сейчас находится в больничке, будет не до меня. Да и помешать мне не должны.

Найдя очень тёмный закуток, расставил свечи, начертил демоническую ловушку, чтобы эта коза больше не ушла от меня, и произнёс формулу призыва, сжигая записку в дыму корицы, тимьяна и кардамона.

Из чаши тут же повалил едкий густой белым дым, который начал трансформироваться в женские очертания, сразу же окрашивающиеся в красный. Ух ты, да наша демоническая красотка даже умудрилась до третьего уровня дорасти!

— Нехорошо, дорогая моя, сбегать раньше времени, — широко улыбнулся я, когда очертания практически полностью сформировались, и мне было прекрасно известно, что демонесса меня уже слышит.

— Фурсамион! Я…

Оглушительный крик разнёсся, казалось, не только по подвальному помещению, но и вышел за пределы больницы. Я на ногах еле смог устоять от высвободившейся демонической силы, ударившей от тени в разные стороны. Крик резко оборвался, дым рассеялся, а огонь свечей резко потух.

— Не понял, — пробормотал я, подходя ближе к кругу призыва.

Демоническая ловушка была разрушена, словно кто-то ножом провёл по знакам, нарушая их целостность. Кто-то помог ей в очередной раз смыться. Но этот крик всё никак не выходил из головы. Эта аура точно не была той, что высвобождается при гибели демона. Неужели в Аду настолько не хотят, чтобы я встречался с кем-то из своих? Вот же гадство какое!

Убрав всё за собой и даже проветрив подвал, используя заклинания очищения, я поднялся наверх и побрёл в ординаторскую. Нужно было всё-таки переодеться, прежде чем идти домой. Сменив рубашку, выбросив остатки прежней в мусорку, я вышел из ординаторской и уже хотел пойти к выходу, но тут мне дорогу перегородила весьма хорошенькая молодая женщина лет двадцати пяти на вид.

— Простите, — я попытался её обойти, потому что больной и нуждающейся в помощи она не выглядела. Лицо было знакомым, но я никак не мог вспомнить, где же её видел.

— А ну стоять! — рявкнула женщина и расставила руки, не давая мне пройти. — Вертайся назад, ирод! И верни мне всё как было!

— Упс, — проговорил я, сразу же вспомнив, кто это. Это же бывшая бабка, Алевтина Тихоновна Кольцова! Ну что же, поговорить действительно надо. Но не в палате же это делать. Там же Галька башкой сейчас о стенку бьётся, старается понять, как ей дальше быть. Да ещё плюс вовсю блаженствующая Надежда Петровна. Последняя уже не просила её выпустить отсюда. Наоборот, она приготовилась лежать до последнего, пока я сам её не выпну, потому что такого количества сплетен она нигде больше не получит. Их же на год вперёд хватит, чтобы с подругами обсуждать!

— Ну? — хмуро спросила Алевтина.

— Пойдёмте поговорим, — и я открыл дверь в ординаторскую, приглашая её войти.

Алевтина Тихоновна зашла в нашу крохотную ординаторскую и остановилась посередине, обхватив себя за плечи. Я прошёл мимо неё и указал на стул.

— Присаживайтесь.

Но она медленно покачала головой.

— Нет, я постою, — ответила она и грозно посмотрела на меня. — Верни всё как было!

— Объясните мне, потому что я не понимаю, зачем вам это? Многие за возможность снова почувствовать себя молодым, здоровым и полным сил душу готовы продать. Поверьте, я знаю, о чём говорю, — я покосился на стул, но Кольцова продолжала стоять, и мне пришлось делать то же самое, чтобы она не получила морального превосходства, возвышаясь надо мной.