В полностью накрывших нас сумерках, здание, к которому вёл путь, увиделось мне поначалу огромным размытым пятном. Оно надёжно пряталось за несколькими рядами высоких, густо посаженных деревьев, но стоило подойти поближе, ступив в тёмное царство этой лесопосадки, и преодолеть несколько рядов своеобразной древесной защиты, как двухэтажное строение предстало нашему взору настоящим монстром, окутанным слабым мерцающим светом.

Неким замысловатым образом отблески этого мрачного свечения, с явным оттенком синевы, прорывались сквозь странную конусообразную крышу. Именно из этого конуса, словно из жерла вулкана, и исходила основная масса холодных лучей, создавая эффект зарева, оживляющего этот заколдованный местечковый мирок, казалось, напрочь оторванный от реальности. Пульсирующие отблески неяркого свечения временами делали очертания крыши и стен дома более заметными глазу, а временами прятали его в полнейшей темени.

Я зависла на месте, залюбовавшись мрачной притягательностью всей этой конструкции. Всматриваясь в несколько угловатое, похоже, покрытое сайдингом строение, я заметила и редкие проблески едва различимого отсвета, пробивающегося порой и из самих его стен. Дом на мгновение-другое как бы вспыхивал изнутри. Вспыхивал вполне себе синхронно, словно подчиняясь чьей-то незримой команде, и снова мерк на следующие пару-тройку секунд.

Действо это показалось мне и отталкивающим, и завораживающим одновременно. Так бывает, когда видишь перед собой нечто такое, к чему ни за что не подошла бы по собственной воле при обычных обстоятельствах. Но в твоих новых – вынужденных – у тебя не остаётся иного выхода, кроме как лететь к нему навстречу, словно бабочка-однодневка, охваченная силой странного притяжения.

Помимо воли во мне стала зарождаться паника. Её, пока редкие, но острые коготки уже цепко сжимали сердце и леденили пальцы. Я постаралась успокоиться, мысленно внушив себя, что эти неприятные ощущения вызваны лишь силой моего разгулявшегося воображения, а реальной угрозы нашей безопасности – нет.

«Для чего этот трюк со свечением? Напугать? Нет, скорее – создать эффект тёмной магии. А зачем придавать обычному клубу антураж тёмной таинственности? – по привычке мысленно завела я беседу с самой собой. Этому приёму научил меня дедушка. С его помощью я всегда стараюсь взять себя в руки, логически объясняя себе нечто непонятное или интуитивно отталкивающее. – А затем, Катя, – беззвучно аргументировала я непонятку, – чтобы отпугнуть непрошенных гостей. И взбудоражить воображение тех, кто прибыл сюда повеселиться. Тут же можно весело провести время, правда? Весело, а главное – безопасно? Может, и можно, но… Никаких «но», Катя! Любой клуб создан для того, чтобы веселиться. Это – его основная функция. Поэтому хватит себя накручивать!» – мысленно осекла я собственную буйную фантазию и принялась переступать с одной озябшей ноги на другую, сосредоточившись на хрусте снега, который сама же и создавала.

Это отвлекло от беспокойных мыслей о странном свечении. Отвлекло, но ненадолго. Очередная вспышка, более яркого, как мне показалось, света попала прямо в глаза и, как уже было не раз за последние несколько дней, спровоцировала появление перед ними картинки из сна, который увиделся мне в первую ночь пребывания в «Империале». Мы с Марьей, её Сашей и «моим» Мишей отдыхали там в прошлые выходные. Заснув той ночью на новом месте: в номере, который снял для меня дедушка, я увидела себя во сне проснувшейся в тёмной пустынной комнате. В том видении мне было так же зябко и неуютно, как сейчас, стоя пред странным зданием клуба; а постель, в которой я оказалась в том сновидении, выглядела такой же белой, похрустывающей и холодной, как снежный наст вокруг нас в эти минуты.

«Кадры» из того памятного видения стали, как по команде, всплывать у меня перед глазами: вот я отрываю голову от небольшой, гладкой и холодной, как камень, подушки и оглядываюсь по сторонам. Вокруг меня – практически полный полумрак, но в отдалении от кровати, кажется, имеется окно. Похоже, оно наглухо занавешено плотной тяжёлой шторой, поэтому создается впечатление глухой стены. Но я отчего-то уверена, что там – именно шторы и что они прячут от меня именно окно, а не глухую стену. Окно это видится мне единственной связью с миром – моим привычным миром, а не этим – в котором я вдруг проснулась во сне: тёмном, чужом и холодном.

Чтобы убедиться в догадке, озираясь, я выбираюсь из постели и с хлёстким звуком шлёпаю по ледяному полу. Кажется, я делаю всё, чтобы оставаться бесшумной, но голые ступни не очень слушаются. Они нещадно стынут при соприкосновении с неприятной поверхностью, моментально деревенеют и будто не желают нести меня в ту сторону. Мешает и то, что покрытие пола явно чем-то обработано: чем-то непонятным, чуть похрустывающим при каждом моём шаге. Эта сухая посыпка напоминает крахмал, который как-то в детстве я рассыпала по полу. Тогда мы с Полиной вдоволь нахрустелись по «сухому снегу», пока убирали следы моего художества.

Ощущения от внезапно нахлынувшего воспоминания оказались очень чёткими. Борясь с зябкостью наяву, я переступила с ноги на ногу и услышала точно такой же хруст. Он затянул меня в видение с новой силой.

Картинка перед глазами ещё больше налилась красками, и я предстала как на экране в главной роли некоего мистического триллера. Я увидела, как крадучись подхожу к окну моей воображаемой комнаты из сна и, словно бесстрашная попаданка в параллельную реальность, осторожно прикасаюсь к скрывающей его от меня тяжёлой и прохладной на ощупь бархатной шторе. Отодвигаю её чуть в сторону и открываю для себя вид в странный, завораживающий своей мрачностью мир.

Взору моему предстает лесной массив в отдалении. Он очень похож на тот, в котором мы с Викой и Марьей находимся сейчас. Высокие деревья растут такими же плотными рядами и явно скрывают за своими широкими стволами нечто, невидимое глазу. Лес из моего видения кажется мне окутанным похожим голубовато-сизым свечением. Разница лишь в том, что ветви деревьев, которые я вижу из воображаемого окна, – совершенно голые, а «наши» – из реальности: покрыты снегом. Он густо осыпается на нас, стоит только, походя, неосторожно задеть их плечом.

Вглядываюсь в воображаемый пейзаж перед глазами и замечаю человека. Он высок, статен и совершенно неподвижен. Неподвижен и очень внимателен. Он стоит за моим воображаемым окном и наблюдает за мной. Замечаю, что глаза его находятся вровень с моими, хотя от окна до земли имеется довольно весомое расстояние: более двух метров – не менее. Я догадываюсь об этом по ракурсу: по тому, что гляжу на площадку за воображаемым окном сверху вниз, а верхушки деревьев находятся почти на уровне моих глаз. Осознавать это странно. Странно и тревожаще непонятно. Непонятно потому, что это – совсем мимо логики: второй этаж может быть столь высоким, но человек – нет.

Взгляд мужчины за окном покоряет меня властностью, но в нём нет гипнотического эффекта, присущего взгляду Каменнолицего. Я приглядываюсь и убеждаюсь: да, точно нет… Но в том, как он на меня смотрит, всё же проскальзывает гнев и ещё нечто знакомое. Нечто, очень смахивающее на покровительство. Так часто смотрит на меня дедушка, особенно если я, по его словам, «выкидываю очередной фортель», последствия которого он в силах исправить.

Ноги окончательно деревенеют на холодном полу и будто превращаются в неповоротливые костыли.

Хорошо, что на мне надета любимая ночная сорочка. Ощущаю её стойкое согревающее фланелевое тепло и ловлю себя на благодатной мысли о том, что хоть что-то не позволяет мне окончательно заледенеть в этом воображаемом царстве Снежной Королевы.

Мысленно задаюсь вопросом: «А где Кай?» Ответа на него у меня не находится. Это расстраивает. Очень. Чтобы окончательно не впасть в уныние, отвлекаюсь от этой беспокоящей мысли и концентрируюсь на тепле, исходящем от ночной сорочки.