— Это как же, любезный? — Все никак не успокаивался старичок.
— Изначально, пока организм живет в обычном режиме, скорость течения абсолютного и индивидуального времени — равны. Но представьте на секундочку, что ваше индивидуальное время на определенном промежутке абсолютного времени увеличилось. Допустим… в два раза. Следовательно, ваше индивидуальное время, относительно абсолютного идет в два раза быстрее! Скорость и реакция вашего организма так же увеличивается вдвое! Увеличивается кинетическая энергия…
— Это уже из области физики, милейший, а мы тут — биологи! Может, хватит на сегодня, товарищи? — предложил старичок, но никто его не поддержал.
— Бажен Вячеславович, — спросил Сергеев, — а почему именно заимствование чужого времени, а не использование собственных, не задействованных на данный момент ресурсов?
— Пока это лишь предположение… Во всем виноват инстинкт самосохранения…
При этих словах старичок-профессор подскочил со своего места и обернулся к аудитории:
— Товарищи, а вам не кажется, что вместо обещанной нам революционной теории, мы слушаем какую-то чушь? Какие-то невнятные предположения и ничем не подкрепленные домыслы? Абсолютную и антинаучную ересь?
Со своего места во втором ряду подскочил парторг института Кабанов — тучный и мордатый мужчина, с трясущимися, как у пса, брылями:
— А я согласен с Павлом Прокопьичем: всё нами услышанное — действительно какая-то околонаучная ересь! Как может биологический организм, являющийся, допустим, членом партии, наживаться на индивидуальном времени своего товарища, как какой-нибудь кровосос-эксплуататор?
— Вот-вот, товарищ Кабанов, а я о чем? — поддакнул старичок. — Гоните его взашей — и пойдем по домам!
Не вставая со своего места «замахал руками», подпевая Кабанову молодой, «подающий надежды» младший научный сотрудник Перепелкин:
— Правильно сказал — не место таким деятелям среди серьезных ученых!
— Это ты-то, Перепелкин, серьезный ученый? — не скрывая эмоций, фыркнул доцент Сергеев.
— Не передергивайте, Сергеев, не обо мне речь! — окрысился мнс. — Правда, товарищи?
— Правильно! Долой мистификатора! — Донеслись крики из зала. — Чушь! Не место среди…
Аудитория моментально разбилась на два непримиримых лагеря: научные деятели повскакивали со своих мест и едва не с кулаками накинулись друг на друга:
— Пусть продолжает! Наука — это не только…
— Призвать к ответу…
— Товарищи, товарищи! — напряг луженую глотку Кабанов, стараясь перекричать возбужденных коллег. — Давайте не будем превращать храм науки в балаган!
Среди бушующих страстей только заграничный профессор-немец оставалсяневозмутимым, да и то, наверное, потому, что плохо понимал по-русски.
— Товарищи! Товарищи! — продолжал надрываться Кабанов. — Завтра, на внеочередном заседании, мы поднимем вопрос об исключении товарища Трефилова из нашего института…
Мгновенно воцарилась гробовая тишина. И в этой тишине раздался взволнованный голос доцента Сергеева:
— Как исключить? Вы что, товарищи?
— А вы, товарищ Сергеев, думайте в первую очередь за себя! — безапелляционно заявил Кабанов. — Как бы самому жалеть потом не пришлось! Все, расходимся, товарищи! Расходимся!
Чумаков, ёжась, вышел из здания университета на ветреную февральскую улицу. Мороз с наступлением темноты крепчал. Кромешную тьму едва-едва разгоняли тусклые фонари. Иван спустился с высокого крыльца и спрятался от ледяного ветра за одной из колонн, чтобы потуже завязать шапку и шарф. Едва он остановился, ноги моментально застыли.
— Говорила мне мама: надень валенки, сынок! — отбивая чечетку, буркнул Иван.
Он выглянул из-за колонны, услышав, как бухнула входная дверь. Он узнал худосочную фигуру профессора Трефилова. Не замечая присутствия Чумакова, профессор остановился на крыльце, зябко поежился и поднял воротник своего тонкого и куцего пальтишки. После направился к лестнице, погруженный в невеселые мысли.
Иван уже было хотел подойти к Трефилову, чтобы поддержать — ему очень понравилось его выступление, но дверь «храма науки» бухнула в очередной раз, и на свежий воздух в клубах теплого пара вывалился немец, показавшийся Чумакову подозрительным еще в аудитории.
Немец подозрительно огляделся и, не заметив Ивана, бросился вдогонку за Трефиловым. Поравнявшись с профессором, он произнес с явным немецким акцентом:
— Прошу прощения, герр профессор…
Трефилов остановился и, обернувшись, произнёс:
— Да… Мы знакомы?
— Мы незнакомы лично, — продолжил немец, — но я есть возможность изучать ваши работы… Разрешите представиться, — немец слегка наклонил голову, — профессор Берлинского отделения «Аненербе» — Хорст… Волли Хорст.
— Ах, так вы немец?
— Я-я. Их… — начал он по-немецки, но тут же поправился. — Я ученый из Германия. Прибыл на конференция… но это сейчас не важно…
— Так чем могу служить, герр профессор? — поёжившись от порыва студёного ветра, поинтересовался Бажен Вячеславович.
— Я слушать сегодня ваш доклад. Я есть восхищен э-э-э… как это по-русски… полетом вашей мысль… Вы есть гениальный ученый, герр профессор!
— Да бросьте, коллега, вы все сами слышали, — удрученно отмахнулся от дифирамбов немца Трефилов. — Завтра меня уволят из университета, если не сошлют куда подальше… — Он горько усмехнулся. — И мне придется навсегда позабыть о научных изысканиях! А ведь мне осталось лишь подтвердить экспериментально мои выводы… А, — Трефилов понуро махнул рукой, — о чем тут говорить! Только время зря терять…
— Именно об этом я и хотел говорить, — возбужденно затараторил Хорст. — Я имею честь предложить вам место ведущий специалист в наш институт исследований необычных возможностей человек. В Рейхе ценят светлый головы. Их… Я готов гарантировать вам любой средства для продолжений ваших исследований. Любойпомощь разный специалист, каких только возможно будет найти в Рейх.
— Я? В Германию? — удивленно вскинулся Трефилов. — Да побойтесь бога! Кто ж меня выпустит?
— Это не проблема — у нас есть способы, — горячо заговорил немец, воровато оглядываясь по сторонам. Чумаков даже отступил подальше в тень, чтобы фриц его не заметил. — Соглашайтесь! Вы пропадете в Россия, как пропали многие ваши коллеги…
— Простите, герр…
— Хорст, — услужливо подсказал немец. — Но для вас, профессор, просто Волли.
— Простите, герр Хорст, но я не готов покинуть Родину, — даже не раздумывая ни секунды, уверенно, отказался от предложения Трефилов.
— Я вас не тороплю. Как говорят в Россия: поспешай, но медленно поспешай. Я готов ждать. Если передумаете, найдите способ, не вызывая подозрений, сообщить в консульство Германия. Я пробуду в Россия предположительно до конца мая.
— Спасибо за предложение, Волли, — непреклонно стоял на своем Трефилов, — но я уже все решил!
— Не торопитесь, герр профессор. Как говорят у вас: человек предполагает, а бог располагает.
— К сожалению, я атеист. — Трефилов улыбнулся.
— Тем не менее, эта русский пословица не есть неправда. Честь имею, герр профессор! — Хорст чисто по-военному прищелкнул каблуками и, прощаясь, вновь слегка наклонил голову.
— Прощайте, коллега. — Закончив разговор, Трефилов аккуратно спустился с оледенелого крыльца и уныло побрел вдоль едва освещенной светом фонарей улице.
Хорст, следом за профессором, тоже осторожно преодолел ледяные ступени и направился в противоположную сторону, не обратив внимания, что за ним из-за колонны наблюдает пара внимательных глаз.
Спустившись с крыльца, он еще раз внимательно огляделся по сторонам, и неожиданно произнес голосом Глафиры Митрофановны:
— Сидит?
Меня резко вышибло из холодного февральского вечера, продуваемого ледяными ветрами, в душную и влажную августовскую ночь. Пока я увлеченно «путешествовал» по пучинам памяти деда, и не заметил, как в избе появились мамаша с дочерью. И, судя, по меткому комментарию Глафиры Митрофановны, историю моего старика они тоже выслушали не без интереса.
