62
«В эфире вторая программа западногерманского радио. Пятнадцать часов, ноль минут. Передаем последние известия.
До сих пор не выяснены обстоятельства, при которых пятидесятишестилетний Отто Хольц из района Мёнезее сумел покончить жизнь самоубийством в следственной полицейской тюрьме Зоста. Как уже сообщалось, Хольц арестован был в среду по обвинению в нелегальном хранении оружия и подозрению в помощи уголовно-террористической группе.
Как заявил министр юстиции земли Северный Рейн-Вестфалия, в действиях охранявших Хольца лиц не усматривается каких-либо дисциплинарных нарушений. В соответствии с инструкцией перед препровождением Хольца в камеру у него изъяты были все вещи, с помощью которых арестованный мог бы покушаться на собственную жизнь. Как попала в камеру веревка, на которой повесился Хольц, министру представляется «необъяснимым».
Как стало известно редакции гамбургского журнала «Коррект», в среду поздно вечером – уже после заявления Хольца о готовности дать на следующий день показания – его посетил один из адвокатов. В этой связи редакция отмечает, что по крайней мере один из адвокатов Хольца неоднократно выступал в прошлом защитником правоэкстремистских элементов. Журнал утверждает, что именно это обстоятельство могло бы пролить свет на смерть Хольца.
Однако представитель адвокатской конторы опроверг догадки журнала как «немыслимые и безответственные наветы». Он заявил, что против журнала будет возбуждено уголовное дело по обвинению в клевете».
– Немыслимо!
Рената со звоном грохнула кофейник на стол.
– Они даже ухитрились передать Хольцу веревку, чтобы он успел мирно повеситься в тюрьме. Если он вообще сделал это сам…
– Как это? – спросила Стефания.
– Сразу вспоминается тюрьма в Штаммгейме… Тогда они уверяли, будто Андреас Баадер и Ульрика Майнхоф исхитрились тайком пронести в камеру пистолет, а потом покончили с собой ради того только, чтобы создать трудности следствию. Блажен, кто верует…
Рената поставила на стол две большие голубые чашки с белыми нарисованными облаками. Наполнила обе до краев и пододвинула одну девушке. Потом уселась в старое протертое кожаное кресло и закурила.
– Ну все-таки расскажи!
– Что тут рассказывать?
Сидя на краешке кровати, Стефания долго молча помешивала в чашке, потом продолжила:
– Это просто ужасно. Я проревела весь день…
– Что с родителями Илмаза?
– Они с нами не разговаривают. Отец уже заказал ящики для багажа. Они возвращаются в Турцию.
Наконец она отложила в сторону ложку и сделала пару шумных глотков.
– Сегодня утром я просто не пошла в школу. Уселась на берегу Рура и смотрела на воду. Хорошо бы сейчас каникулы, тогда можно было бы уехать куда-нибудь и ни о чем не думать.
– Приходи ко мне, когда захочешь, – сказала Рената. – У меня сейчас много свободного времени.
Она соскользнула с кресла, присела на корточки перед полкой с пластинками. Провела рукой по конвертам, словно отыскивая что-то. Наконец вытащила одну пластинку.
– Никогда не слышала протяжные еврейские песни под гитару? Хочешь, поставлю?
Не дожидаясь ответа, она положила пластинку на диск проигрывателя.
Примерно через час раздался резкий, нетерпеливый звонок.
Рената отворила.
В комнату ворвались Оливер, Ирис, Сабина, Йорг, Андреа, Бруно и грохнули на стол огромную коробку с пирожными. Рената и Стефи отправились на кухню кипятить чай и снова варить кофе. Бруно и Йорг притащили еще стулья. Ирис и Сабина удобно расположились на широкой кровати, Андреа вытянулась в любимом Ренатином кресле, Бруно и Йорг удовольствовались жесткими стульями. Оливер без стеснения копался в книгах, которыми плотно забиты были четыре полки.
– Ну наваливайтесь…
Чай и кофе разлили по чашкам, зазвенели чайные ложечки. Андреа, причмокивая, облизала пальцы и потянулась за вторым куском.
– Это надо было видеть! – рассказывала Сабина с полным ртом. – Распахивается дверь, влетает Клозова собака и прямиком к этому идиоту Олафу. Тот от страха чуть в штаны не напустил.
– Я вот думаю, неужели Олаф сделал это один? – произнесла Рената.
– Сегодня ночью, возможно, – принялась рассуждать вслух Стефи. – А вообще? У нас в городе вечно расклеены плакаты «Боевого фронта». В поселке, что на склоне Розенберга, нацисты швыряют в почтовые ящики коммунистам и социал-демократам письма с угрозами. А в «Замке», там, где собираются обычно иностранцы, в окна то и дело летят камни, бомбы со слезоточивым газом. Это, наверное, целая банда.
– И что же городские власти?
– Городские власти? – отмахнулась Ирис. – А они делают вид, что ничего не замечают. Когда отец Стефи поднял об этом вопрос в муниципалитете, даже Нойнер разыграл театр и заявил, что коммунисты придают слишком большое значение глупым шуткам нескольких мальчишек. Они будто ничего не видят и не слышат!
– Вы знаете про Хольца? – спросил Оливер.
Все кивнули.
– Все-таки удивительно, – задумчиво сказал Йорг. – Мы были в пятнадцати метрах от раскрытия тайны. У меня до сих пор перед глазами тот фургон. Как подумаешь, что там внутри лежал связанный Шойбнер и раненый нацистский главарь…
Стефи кивнула.
– Я тоже все время об этом думаю. И никак не могу вспомнить лица двух типов, что сидели в «форде». Ведь мы тогда смотрели на дурака Олафа, который как истукан уставился на автомобиль.
Все замолчали.
И тут снова раздался звонок.
Рената хотела уже подняться из низкого кресла-корзинки, но Оливер опередил ее.
– Не утруждайте себя, я открою! – крикнул он, разыгрывая кавалера былых времен.
Быстрые шаги простучали по деревянной лестнице, и вот уже Линда на высоких пробковых каблуках влетела в комнату.
– Эй, люди! – крикнула она, обняв сперва Стефи, потом Ренату. – У меня есть фото!
– Какие фото?
– В тот понедельник на Монезее…
Воцарилось неловкое молчание. Стефи отвернулась в сторону, Оливер покрутил пальцем у лба. Линда побледнела.
– Ну и дура же я, – выдавила она наконец.
Но Стефи неестественно твердым голосом произнесла:
– Доставай! Я хочу посмотреть.
Фотографии пошли по рукам, никто не произнес ни слова. Увидев себя рядом с Илмазом, Стефи не удержалась. Сабина обняла ее, принялась утешать.
Вдруг Оливер крикнул:
– Я, кажется, схожу с ума. Фрау Краузе, лупу!
– Что-о?
– Увеличительное стекло!
Рената замешкалась, потом бросилась в другую комнату. Несколько минут копалась она в письменном столе, но наконец вернулась с видавшей виды, поцарапанной лупой.
Оливер буквально выхватил стекло у нее из рук. Долго рассматривал он сквозь него одну фотографию. Потом сказал:
– Линда, ты получишь пятьдесят тысяч марок!
– Что ты сказал?
– Взгляните сюда! Вот дурак Олаф возле красного «транзита». Мы еще смеялись, когда он уставился на него, как баран на новые ворота. А знаете, кто сидит в этой тачке?
Восемь голов склонились над фотографией.
Затем Стефи воскликнула:
– Да это же Фолькер Грау! Брат Олафа!
– Не может быть! – Йорг покачал головой. – Таких совпадений просто не бывает…
– Почему не бывает? И какое же это совпадение? – спросил Оливер. – Олаф путается с нацистами, Фолькер давно уже с ними, и Хольц был нацист. К тому же именно Олаф рекомендовал нам это место. Слишком уж много совпадений.
Всем понадобилось время, чтобы обдумать сказанное.
– Вот свинья! – сказала вдруг Стефи. – Это Фолькер Грау убил Илмаза.
– Пошли, – произнесла Рената и встала. – Мы должны сообщить в полицию.
