Грау прислонился к дереву, ждал. От холода его била дрожь. И чем больше он замерзал, тем больнее жгли его слова Пахмана и сильнее становилась жажда мести.

В коридоре Илмаз и Бруно осторожно огляделись. Из соседних комнат доносился более или менее приглушенный шум, но учителей поблизости не было.

На цыпочках пересекли они коридор и тихо отворили тяжелую дверь, что вела на лестницу. За спиной щелкнул замок. Бруно вздрогнул. Олаф в полосатой сине-белой пижаме вышел из туалета и в недоумении уставился на обоих.

– Держи язык за зубами! – пригрозил итальянец фанатику команды Шальке.

– Отправились к своим шлюхам?

Бруно почувствовал, как Илмаз втягивает в легкие воздух. Он примиряюще взял его за руку.

– Брось. Его и так уронили в детстве головой вниз.

Вдвоем они спустились на первый этаж. Прежде чем перебежать вдоль посудомоечной на женскую половину, Бруно осторожно выглянул за угол.

– Пошли! – шепнул он.

Они уже почти добежали до другой лестницы, как вдруг впереди распахнулась дверь. Прижавшись к стене, они затаили дыхание, надеясь, что в полутемном коридоре их не заметят.

В ярко освещенном проеме показался легко узнаваемый силуэт хозяйки: падающий отвесно свет высветил плотную фигуру и пучок волос сзади. Одной рукой она держала поднос, другой закрывала дверь.

Сейчас она нас увидит, подумал Илмаз.

Но женщина не пошла по коридору, стуча деревянными сандалиями, она принялась спускаться по лестнице вниз. Из-за распахнувшейся на минуту двери в подвал донесся нестройный гул учительских голосов, споривших о школе, учениках и процентах строительного банка. Затем дверь захлопнулась, поглотив шум.

– Чуть-чуть не попались – вздохнул Бруно с облегчением и принялся осторожно подниматься по лестнице. Илмаз следовал за ним.

На втором этаже они остановились.

– Мне сюда, – шепнул Бруно и улыбнулся.

– А я наверх! – ответил Илмаз.

Итальянец кивнул и отправился к своей Мануэле. Илмаз тихо двинулся дальше.

И тут кухонная дверь скрипнула во второй раз.

Илмаз, вздрогнув, остановился и глянул в лестничный проем. Это была явно не хозяйка – он услышал бы, как она поднимается из подвала.

Тихие шаги простучали по каменным ступеням. Вниз или наверх? Потом появилась высокая, худая фигура Хольца. Он стоял перед обычно запиравшимся выходом из женского крыла, позвякивая ключами. В другой руке он держал плетеную корзинку, содержимое которой было наполовину прикрыто полотенцем. Там блеснуло что-то серебристое.

Термос!

Илмаз в изумлении прижался лицом к перилам. Зачем Хольцу тащить ужин через весь двор, да еще по такому холоду? Он мог попасть к себе гораздо более удобным путем. Да и вообще – ужин! В такое время? И одет он, словно на Северный полюс собрался!

Илмаз, дурак, он же вовсе не к себе домой! Он направляется в другое место! Но куда?

И тут его осенило.

Деревянный сарай!

Врач!

Засов, который кто-то задвинул за доктором.

Красный «транзит»!

И разве сейчас, в последних известиях, они не говорили что-то о красном «форде»?

Высокий сухопарый человек исчез из его поля зрения. Дверь щелкнула. Сейчас Хольц вставит в замок ключ и повернет его.

Но ничего больше не последовало. Хольц не стал запирать дверь.

Намеренно? Или по недосмотру? Илмаз, не размышляя, принялся спускаться по лестнице.

Прежде чем нажать ручку двери, он помедлил. Стефи здорово обозлится. Но он докажет ей, что ничего ему не мерещилось.

Охотничий инстинкт победил.

Наконец-то на дороге снова движение!

Грау швырнул сигарету и тщательно затоптал. Стал напряженно всматриваться в пространство между деревьями. Высокий, худощавый человек, медленно приближавшийся к нему, – это наверняка Отто.

Внешне спокойно шагал он по дороге, то и дело бросая, однако, опасливые взгляды на окна домов по другой стороне улицы, откуда легко просматривался весь берег.

Потом скрипнули ворота. Высокий еще раз остановился и огляделся, затем двинулся к сараям.

– Наконец-то! – прошептал Грау.

Хольц вздрогнул, потом узнал голос поджидавшего.

– Фолькер? Ну и устроили же вы всем работку!

– Оставь, ничего нельзя было поделать. Слушай, я чуть не отдал здесь концы!

– Раньше никак нельзя было. Здесь меня никто не должен…

Вдруг Грау зажал ему рот:

– Т-с-с!

Он показал на дорогу. Из тени возле пивной «Южный берег» вынырнула человеческая фигура. Человек, пригнувшись, бежал в направлении к полуострову.

– Быстро! – приказал Грау. – Иди вперед. Оставь дверь открытой, чтобы виден был свет. Жди меня внутри.

Кровь тяжело стучала у пего в висках. Он достал пистолет, проверил обойму, нащупал пальцем предохранитель.

Потом стал дожидаться преследователя, замерев под деревом.

Прошла минута, другая. Где-то треснула сухая ветка. Грау смотрел на освещенную редкими фонарями улицу, дожидаясь, когда между ним и дорогой появится движущаяся мишень. Позиция была выбрана удачно – любознательный непременно должен был здесь пройти.

Вот он!

До него оставалось три-четыре шага. Он подкрадывался медленно. Грау осторожно перевернул пистолет, зажал в руке ствол и затаил дыхание.

Два шага…

Один…

Грау сделал выпад. Всю скопившуюся злость он вложил в этот удар. Всю злость, всю свою ненависть.

Глухой чавкающий звук – это рукоять пистолета вошла в затылок неизвестного.

Узкая улица ведет вдоль северного берега Рура в один из наиболее населенных жилых районов Хаттингена.

Сначала она вьется, лишь слегка возвышаясь над уровнем реки, меж плоскими зданиями фабричных цехов и прибрежными лугами. Потом уходит вверх, сначала почти незаметно, затем все круче. Там, где кончаются жилые дома, вплотную к проезжей части подступают обрывистые сланцевые скалы, южная сторона шоссе сразу за белыми заграждениями круто обрывается к Руру. Немногочисленные деревья, чьи корни смогли пробиться сквозь скалистый грунт по обе стороны дороги, срослись кое-где кронами, образовав естественную крышу.

Лишь в высшей точке подъема обзор постепенно расширяется. Обрывистый берег благодаря излучине оказывается теперь дальше от шоссе, на другой стороне открывается ряд красивых домов, шоссе пересекается с полевой дорогой, а дальше идут сады.

Неподалеку от перекрестка, вплотную почти к обрывистому берегу притулилось здание, плохо сочетающееся с нарядными, как-то даже слишком напоказ домиками окружающей местности. Одноэтажный дом с мезонином словно сгорбился под давно не ремонтировавшейся крышей, большие грубо отесанные куски бута выветрились, на рамах с внешней стороны облупилась краска.

Древний, ярко разрисованный и похожий на жука «фольксваген» с белым голубем мира на заднем стекле нередко оставляли прямо у входа. Владельцев проносившихся мимо «альфа-ромео», «порше» и «мерседесов» вид крошечной горбатой машины возле обшарпанного дома заставлял лишь брезгливо морщить нос.

В домике жили пять человек, друживших между собой и сообща пользовавшихся кухней и уютной гостиной в левом крыле первого этажа. Две расположенные напротив комнаты занимала тридцатилетняя незамужняя сотрудница отдела социального обеспечения коммунального управления Хаттингера вместе с пятилетним сыном Ларсом. Двадцатидевятилетний безработный учитель вместе с женой, работавшей в бохумском детском садике, оборудовал для себя мезонин. Свою полуторамесячную дочь они крестили в прошлое воскресенье. Ее назвали Джессика.

Был вторник, четыре часа утра.

Проехав вдоль фабричных цехов, три автомобиля свернули на улицу, что вела вдоль берега Рура. Впереди шел неброский серый «фольксваген-пассат», в котором сидели трое мужчин, на крыше автомобиля покачивалась довольно значительной длины антенна.

Две шедших следом машины изготовлены были на автомобильном заводе в Штутгарте. Темно-зеленые блестящие микроавтобусы в специальном исполнении: скамейки привинчены к длинным боковым стенкам, окна, за исключением переднего, заделаны прочными решетками, свет уличных фонарей отражается в голубом стеклянном куполе на крыше. В каждом автомобиле находился водитель, рядом с ним еще один человек и по четырнадцать пассажиров сзади.