– Разрази меня гром! – заметил один из полицейских. – Да все эти анархисты, марксисты и сторонники спонтанных акций будут теперь носить вас на руках.

Шойбнер недоумевающе переводил взгляд с одного на другого.

– Что-нибудь не так?

– Еще бы!

Полицейский медленно перевернул большим и указательным пальцами лист картона, так что показались записанные на обратной стороне личные данные:

– А что все это значит? – спросил Шойбнер.

Полицейские задумались.

– Первые параграфы касаются антиконституционной пропаганды и чего-то в этом роде, – произнес, наконец, один из них. – А остальные? Должно быть, нарушение спокойствия, грабеж, вооруженный бандитизм.

– Точнее вы не можете сказать?

Оба смущенно молчали.

– Ну, знаете, – покачал головой Шойбнер, – если о мой ученик в своей профессии понимал столько же, сколько вы в своей, обои отваливались бы у нас от стен.

– Ваша фамилия, будьте добры!

– Краузе, Рената. Родилась 10 июня 1959 года в Херне…

– Сейчас не нужно. Точные сведения о себе внесете потом в анкету. Это в соседнем помещении. Вы практикантка?

– Да!

– Тогда вы, наверное, не так хорошо знаете класс, как господин Вейен?

Он его тоже не знает, подумала Рената. Но кивнула:

– Да, я преподавала в десятом «Б» в общей сложности девять или десять недель.

– А теперь рассказывайте!

– Что я должна рассказывать?

– Все, что связано с экскурсией. Особенно меня интересует, естественно, вчерашний вечер…

Он слушал Ренату, не перебивая.

– Однако у вас здесь бурная ночная жизнь, – заметил он в итоге.

– То есть как это?

– Ну как – Бруно у этой Мануэлы, Илмаз – у Стефании.

Рената покачала головой.

– Все ото безобидно. Им хотелось просто посидеть вместе, послушать музыку, подержаться за руки. Ничего другого тут быть не может.

– Как часто вы их контролировали?

– После десяти? Каждые десять минут. По очереди с учительницей из Бергкамена.

– А ваш старший коллега?

– Он должен был проверять комнаты мальчиков.

– И он действительно это делал?

Рената запнулась.

– Послушайте, – вскипел толстяк. – Речь ведь идет об убийстве, насколько мне известно. И вы и ваш уважаемый коллега по уши увязли в этом деле. Халатное отношение к своим обязанностям, слабый контроль и так далее. И для всяких церемоний сейчас не время!

Господи, да ведь он прав. Сколько поднимется пены. В школе, у нее в институте, в городе.

– Я в самом деле этого не знаю, – ответила она. – В начале одиннадцатого он с бутылкой вина перешел в дневное помещение номер восемь и, должно быть, играл там во всемирный потоп. Ну, то есть медленно напивался.

– А тому была причина?

Рената вздохнула. Ну и вопросы задает этот человек!

– Не знаю. Возможно, турбаза казалась ему ниже его уровня. У меня сложилось впечатление, что он иначе представлял этот вечер – роскошная светская вечеринка с красивыми женщинами. Он из тех верных муженьков, что годами дожидаются, когда их спустят с поводка. И в этом смысле поездка с самого начала была для него разочарованием.

Толстяк облокотился обеими руками на стол, внимательно разглядывая молодую женщину.

– Вы, видно, не очень жалуете господина Вейена?

– Нет, – ответила Рената. – Но какое это имеет отношение к смерти Илмаза?

– Никакого. Но я всегда предпочитаю знать, как отдельные свидетели относятся друг к другу.

– Я могу идти?

– Да. И попросите ко мне господина Хольца.

Хольц глубоко задумался над раскрытой папкой со счетами. Пальцы правой руки сильно сжимали стакан, наполненный на одну треть коричневой жидкостью. Он нервно покачивал стакан из стороны в сторону. Заметив практикантку, он вздрогнул и попытался прикрыть коньяк папкой. Однако беглая ее усмешка показала, что с этим маскировочным мероприятием он запоздал.

– Вас приглашают в дневное помещение номер три! – известила практикантка.

Хольц кивнул. Он покосился было на недопитый стакан, но затем решительно поставил его на стол, не сделав больше ни глотка. Выйдя из комнаты, он дважды повернул ключ секретного замка и для надежности подергал еще ручку двери.

– Садитесь!

Остхольт указал на стул у широкого обеденного стола, за которым расположился сам.

Хольц сел.

Выражение его лица свидетельствовало, какой тяжелейшей мукой было для него выполнять в собственном доме указания посторонних лиц.

Гаупткомиссар внимательно разглядывал его какое-то время, словно на лбу управляющего было написано, что именно он собирался скрыть.

– Какая дверь была вчера вечером не заперта? – спросил он без долгих предисловий.

Хольц взглянул на него в замешательстве. Стекла очков его искрились.

– Я… Э… Двери всегда заперты. Все!

– Но вчера вечером около одиннадцати это было не так, господин Хольц. Замки, двери и окна не имеют повреждений. Однако юноша ушел. Выходит, одна дверь была не заперта!

– А может, этот турок ушел раньше.

– Есть свидетели, видевшие его в доме после десяти.

– Кто? – спросил в ответ директор. И, почувствовав себя увереннее, добавил: – Только этот итальяшка, насколько мне известно.

– Итак, ваши показания противоречат друг другу. Выходит, кто-то из вас говорит неправду.

Теперь лицо Хольца выражало возмущение.

– И вы считаете, что я лгу? Послушайте, я в этой сфере работаю уже четверть века. И ни в одном из домов, где я был управляющим, никогда не происходило ничего подобного. А потом является такой вот наглец, и я должен теперь защищаться?

– Ну зачем вы так? – Остхольт примиряюще поднял руки. – Никто и не думает вас обвинять…

С явным облегчением управляющий поднялся, аккуратно поставил стул на место у краешка стола. Потом повернулся и направился к двери. Он уже нажал на дверную ручку, когда последовал вопрос:

– Кстати, господин Хольц. Чуть было не забыл. Сколько вы уже работаете здесь?

– Я? Дайте сообразить, шесть, нет, семь лет. Да, с семьдесят седьмого.

– Тогда вы, наверное, хорошо знаете эту местность, – заключил полицейский. – Скажите, кому принадлежит тот береговой выступ с двумя лодочными сараями? Прямо против «Южного берега».

– Против «Южного берега»?

Глаза Хольца снова блеснули.

– Какая-то гимназия из Зоста взяла участок в аренду. Летом, во всяком случае, там было много школьников.

– А в это время года?

Управляющий пожал плечами:

– Вот уже несколько месяцев я никого там не видел. Холодновато сейчас для занятий греблей…

– Благодарю вас…

Едва Хольц закрыл за собой дверь, как вновь она распахнулась. Влетел Адлер с запиской в руке. Лицо у него разрумянилось.

– Что случилось?

– Я только что видел тут одного павлина в форме Шальке. Так вот он говорит, что вчера между Бруно и Илмазом разыгралась сцена ревности…

– Из-за Стефании?

– Именно. Макаронник просто места из-за нее не находил, но подъехать не смог, турок оказался проворней…

Всем весом своего тела Остхольт откинулся назад и задумался. Потом медленно открыл жестяную коробочку и извлек длинную, светлую сигару. Запалив свой бронебойный легочный снаряд, он несколько раз кряду выпустил столб дыма, затем, наконец, отрицательно покачал головой.