— Что скажут в полку, мы не знаем. Но мы будем отвечать только на вопросы военного следователя, — угрюмо отозвался коренастый.

— Молодой человек, я сейчас вам не говорю о расследовании, — хмыкнул Абрютин. — Я вам говорю о своей обязанности исправника — доложить министерству о вашем деянии. Следствие и суд — это отдельный вопрос.

Что ж, теперь настал мой черед выйти на сцену.

— Ваше высокоблагородие, — обратился я к надворному советнику. — Господа офицеры знают основы правовых знаний, но знают их не очень-то хорошо, а уж толкуют вообще безобразно. Думаю, они полагают, что гражданское ведомство не имеет права арестовывать господ военных?

Теперь все трое битых офицериков уставились на меня. Похоже, они и на самом деле были уверены, что их судьбу решает лишь военный суд. В принципе, они правы. Почти.

И я со значением произнес:

— Господа офицеры знают, что уголовный суд не имеет полномочий вести расследование их правонарушений, пока на них погоны. Но они не знают, что Окружной суд может арестовать господина офицера, если тот учинил что-то противозаконное по отношению к гражданскому лицу, если деяние подпадает под статью Уложения о наказаниях. Мы обязаны их арестовать, а потом передать военному ведомству. Так что, господа, если я подам жалобу господину исправнику, то он, своей властью, имеет право вас задержать. Попросту говоря — отправить в участок. Потом прокурор выпишет ордер на ваш арест, вас проводят в тюрьму. Но это, если бы я был обычным чиновником. Допустим, принадлежал бы к ведомству путей-сообщений, министерству просвещения. Но я чиновник министерства юстиции, следователь, который вел дело по убийству отца вашего сослуживца. Вы, кстати, напрасно меня не послушались, когда я говорил вам об указе государя императора о борьбе с террористами и революционерами. Разошлись бы…

— Более того, господа, — вмешался Абрютин. — Возможно, вам неизвестно, что отец господина Чернавского занимает важный пост в нашей губернии? Уверен, что копия моего рапорта ляжет на стол самого государя. И что он решит? Покушение не просто на судебного следователя, а на жизнь сына вице-губернатора?

А вот тут мой друг Василий Яковлевич заблуждается. Я уже не сын вице-губернатора. Сегодня мой батюшка занял должность товарища министра внутренних дел. Скорее всего, исправник не читал свежий «Правительственный вестник». Или его еще к нам не привезли.

На господ офицеров было жалко смотреть. Они и так осознавали всю тяжесть своего деяния — собственной глупости, скажем так, а тут на их битые головы обрушили прочие новости. Возможно, за минувшую неделю они смирились с тем, что с мундиром расстаться придется, а тут им еще обвинение в политическом преступлении шьют. Вряд ли до них дойдет, что никакой политики нет.

Мне стало немного жаль этих глупых гавриков. Мало того, что морды набили, так теперь и под статью подводят. Может, они бы меня не до смерти убили, а только попинали?

— Наверное, следует сказать господам офицерам, что политические преступления расследует Судебная палата, а уже потом она передает дело в военно-окружной суд, — подсказал Абрютин.

— Именно так, — кивнул я. — Мое начальство сообщит в Судебную палату, оттуда пришлют чиновника для расследования преступления. Не волнуйтесь, сообщение отправим быстро, завтра или послезавтра. Через неделю — максимум две, прибудет специальный следователь.

— Господин следователь, вы получше меня знаете Уложение о наказаниях. Сколько светит этим…

Абрютин пренебрежительно кивнул в сторону офицеров. А я, пожав плечами, сказал:

— Намерений они своих осуществить не успели, но угрожали… Произвели выстрел из револьвера. В сущности, свой преступный замысел не довели до конца по независящим обстоятельствам. С хорошим адвокатом-краснобаем могут отделать двумя годами. Правда, кроме мундира их лишат еще и дворянства. Но какие они дворяне, если идут втроем бить одного безоружного?

— Нас ввели в заблуждение, — угрюмо сказал коренастый. Посмотрев на своего товарища Сомова, который не мог сказать даже полслова, сообщил: — Мы считали, что против Сергея Сомова выступает злопыхатель-канцелярист, не имеющий чина. Решили, что его следует проучить. Но мы собирались дать парочку затрещин, не больше.

— Ну-ну… — усмехнулся я. — Петлиц моих вы не разглядели, не поинтересовались — кого это пришли бить? Про то, что вы размахивали кулаками перед моим носом вообще промолчу.

Я подошел к Сомову-младшему, буравящему меня взглядом:

— Я, поручик, вам многое мог бы простить, даже нападение. Но вот вашу клевету на мою невесту — нет. Ведь я-то грешил на совсем других людей. Впрочем, на дуэль подлеца вызывать не стану. Думаю, что же мне с вами сделать?

— Иван Александрович, мы с вами так и не решили, — обратился ко мне исправник. — Жалобу вы подавать сегодня станете? Если да, я сейчас пришлю городовых, чтобы отвезли господ офицеров в участок. Или подождете денек-другой?

— А я, ваше высокоблагородие, могу вообще жалобу не подавать, — сообщил я. — Разумеется, вы об инциденте обязаны сообщить начальству, министерство спустит все в полк, а там решат. Но если я не стану подавать официальной жалобы, то и уголовного дела не будет. С мундирами вы расстанетесь, зато останетесь на свободе. Но у меня условие… — Я помедлил, потом посмотрел на Сомова. — Господин поручик, торжественно вам клянусь, что не стану чинить вам никаких утеснений. Не использую ничего во вред. Но вы должны сказать мне правду о гувернантке. Тем более, что вы должны знать — процесс закончен, госпожа Зуева получила срок. Но вы должны мне сказать — что же было с кольцом? И только правду. Я пойму, если вы солжете. Ваша правда против лишения дворянства… Немного.

— Я подлажил колцо и сказл отцу, — понурил голову поручик.

— Зачем?

Сомов-младший собрался с силами и, абсолютно чисто и членораздельно сказал:

— Отец постоянно ставил в пример эту стерву. Как мой родной отец мог считать, что дочь казнокрада может оставаться благородной барышней?

— Ясно, — кивнул я. Что ж, все-таки я оказался прав. Хорош бы я был, если бы Сомов сейчас опять принялся отпираться? Что-то у него еще осталось от совести.

— Жалобу подавать не станете? — еще раз уточнил Абрютин. Дождавшись моего покачивания головой, исправник деловито сказал. — Что ж, господа… Вот все и решилось. Но я пока не отправил своего сообщения ни губернатору, ни в военное ведомство.

Василий Яковлевич полез в карман и вытащил из него револьвер.

— Вот этот револьвер мне передал господин следователь, — сообщил исправник. — Чей он?

— Поручика Хмелевского, — отозвался коренастый.

— Вот и ладно, — кивнул Абрютин, положив револьвер рядом с хозяином — долговязым поручиком. — И вот еще…

Василий Яковлевич выложил рядом с оружием четыре патрона.

— Господа, еще раз повторю, что доклад о вашем поступке я не отправлял.

Мы не стали откланиваться, просто вышли из комнаты и отправились за верхней одеждой.

— А кто-то опасался, что отписываться придется? Уж не господин ли надворный советник о том переживал? — хмыкнул я.

— А я подумал — писать все равно придется, уж лучше так.

Мы с Абрютиным уже сидели в санях, когда со стороны дома послышалась стрельба. Дождавшись, пока не прозвучит третий выстрел, вздохнули.

— Не думал, что они так быстро все изладят, — хмыкнул я.

— А чего тянуть? — философски изрек Абрютин. — Я вообще поначалу считал, что у них духа не хватит. Нет, еще не все потеряно…

— Сами сходим или городового пошлем? — поинтересовался я.

— Придется самим идти, — вздохнул исправник. — Городового лучше за доктором отправим. Пусть зафиксирует.

— Федышинский меня точно четвертует, — грустно заметил я. — Может, удрать по-быстрому?

— Ничего, мы потом все вместе графинчик уговорим, он все и простит, — бодро заметил Абрютин. — Дознание по самоубийству господ офицеров я проводить не стану, пусть военный суд этим занимается или полковой командир озаботится. Рапорт напишу, а ты распишешься, как свидетель. Еще твой прежний рапорт придется переписать, и городовых озадачить.